Доклад: Жизнеописание Т.Г Шевченко
І на апостольськім престолі
Чернець годований сидить:
Людською кровію він шинкує,
У найми царство віддає.
Великий боже! Суд твій всує
I всує царствіє твоє...
* В Риме.
Не могу забыть снисходительности поэта к таким убогим стихоплетам, каким был я, грешный, во время оно. Шевченко заставлял меня читать мои тогда еще не печатанные изделия и, помню хорошо, что некоторыми главами из «Дневника», помещенного в собрании моих стихотворений, оставался чрезвычайно доволен. У меня доселе хранится рукопись этого семейного рассказа, [на котором Тарас мазнул на полях следующих стихов прескверным своим почерком «спасыби, панычу».
Небесный гость-переселенец,
Лежал в объятиях младенец.
Прильнув ко груди молодой
Своей кормилицы родной, —
И мать счастливая, шутя,
Ласкала милое дитя,
И грустный взор ее прекрасный,
Взор тихий, полный неги страстной,
Понятливо наедине
Тогда покоился на мне...
Вытянув от Тараса согласие на посвящение его имени одного из моих стихотворений, я просил его написать что-нибудь и мне на память.
Тарас обещался, но не исполнил своего обещания. Г. Ч-кий был добрее: он через несколько дней прислал мне стихотворение, написанное его собственной рукою [...]
В. П. А-ч, юморист и остряк, какими бывают только малороссы, сыпал самые уморительные анекдоты; мы помирали со смеху. Тарас часто повторял, хватаясь «за боки»: «Та ну-бо, Василю, не бреши!» После чаю [«с возлиянием»] Тарас [стал веселее и,] седши к фортепьяну, начал подбирать аккомпаниман, что, однако ж, ему не удалось.
— Паничу, — сказал он наконец, — чи не втнете нам якої-небудь нашенської?
— Добре, — сказал я и запел: — «Злетів орел попід небо, жалібно голосить...»
— Сучий я син, — сказал Шевченко по окончании песни. — коли ви не козак!.. Козак, щирий козак!
[В. А-ч тоже сел к фортепьяно и, бренча как попало, запел самым прескверным образом: «ты душа ль моя». Тарас рассердился и, подошедши к певцу, сказал резко: «це свинство, свинство! Коли не піп, то не суйся в ризи. Дурень єси, Василь!»
Это незначительное само по себе обстоятельство чуть не расстроило прекрасно начатого вечера. Тарас сидел пасмурный и неохотно отвечал на вопросы и приставания В. А-ча. Подали закуску. Шевченко повеселел, а дальше и совсем развязался: он принялся читать стихотворения, наделавшие ему потом много беды и горя.
— Эх, Тарасе, — говорил я. — Та ну-бо покинь!
Ей же богу, не доведуть тебе до добра такі погані вірші!
— А що ж мені зроблять?