Доклад: Журналистский цех в современной России
Поэтому журналистскую этику стоило бы обсуждать не как таковую и отдельно взятую, а как компонент профессиональной культуры, о чем пишет И. Дзялошинский [9]. С этим связана и непонятная формулировка вопроса о "правилах честной игры". А что, бывают правила нечестной игры? Мыслимы разные правила, но, каковы бы они ни были, шулер всегда их использует, чтобы надуть партнера, а честный человек будет их соблюдать. Кроме того, я не понимаю, почему речь идет о правилах игры.
Либо это метафора, и за ней стоят нормы и правила профессиональной деятельности, либо "игра" требует пояснения и прояснения: по этому поводу много чего в последние годы опубликовано на русском языке. В первую очередь можно сослаться на статью С. Попова, хотя и напечатанную в малотиражном альманахе [13], но вполне стоящую трудов по его разысканию. То, что в журналистике многое, а возможно, и все, мыслимо как игра - это наверное, но "что, где, когда и как" - предмет для специального анализа и исследования.
Возвращаясь к теме корпорации или профессионального сообщества журналистов, я сказал бы. что разработка профессионального кодекса идет в этом направлении, но заведомо его не исчерпывает и, возможно, даже не является главным направлением работы (если здесь вообще осмыслен вопрос о приоритетах). Для меня важнейшим оказывается последний вопрос.
О миссии журналистики в современной России
Именно так (т.е. как важнейший и определяющий, в том числе и для разработки профессиональных кодексов) ставят этот вопрос авторы проекта, но в тексте сборника [9] он все же отходит на второй план, и хотя материала для размышлений по этому поводу достаточно, сам по себе факт симптоматичен: большинство авторов заняты более прагматическими темами. Как отмечают редакторы, представления о миссии журналистики "редко проявляются в рафинированном виде", а проявляясь, имеют по большей части метафорическую форму [9, с. 8]. Эта фиксация, думается, в значительной мере приложима и к обсуждаемому сборнику.
Несколько обобщая мысль В. Гуревича [9, с. 172], я поддержал бы его тезис об историчности миссии журналистики, но не думаю, что стоит говорить об "искажении" этой миссии в современной России по сравнению со странами, где существует "нормальное", относительно стабильное открытое общество. Почему искажение? Разные культурно-исторические ситуации - разные миссии. Журналистика - это не математика, а понятие нормы тоже исторично и по большому счету ситуативно. С этим, кстати, и связана безуспешность попыток прямого переноса принятых на Западе форм организации, технологий, целых систем и сфер деятельности (например, "паблик рилейшнз") в наши условия: что хорошо в устоявшемся открытом обществе, то может никуда не годиться в обществе становящемся, формирующемся. И это, по-моему, гораздо важнее этнокультурных различий ("что немцу хорошо, то русскому - смерть").
Не будучи склонным идеализировать западное общественное устройство и сложившуюся там систему СМИ, я думаю, что кое в чем современный российский опыт мог бы (при надлежащем осмыслении) пригодиться и на Западе. Я имею в виду ту функцию заполнения идеологического вакуума, которую volens-nolens берет на себя сегодняшняя наша журналистика и которую Гуревич считает для нее чуждой. Я как-то в этом не уверен и, обсуждая этот вопрос в контексте сопоставления России и Запада, заметил бы, что "у них" с идеологией тоже большие проблемы, и Дж. Сорос (и не только он) не зря говорит о дефиците ценностей и целей в развитых демократических странах [2]. Точнее, я различал бы выработку концепции реформ, которая нужна политикам и оргуправленцам, и ее оформление и популяризацию в виде соответствующей общедоступной идеологии, которой нам так не хватает. Если первое - задача политиков и обеспечивающих их мыслителей, то второе - в значительной мере может быть делом журналистов.
Возвращаясь к вопросу о миссии журналистики, я бы начал с того, что само понятие "миссия" неотъемлемо от несущего ее субъекта. Миссия мыслима как атрибут того самого сообщества (корпорации), которого мы пока не имеем, либо конкретного журналиста или конкретного коллектива (редакции). У журналистики, у СМИ вообще нет миссии, а есть функции, порождаемые и закрепляемые в культуре теми или иными способами их (СМИ) употребления в социуме.
Из возможного набора этих функций стоило бы прежде всего убрать наивную [14] идею "четвертой власти", обсуждаемую как редакторами, так и авторами сборника (Вс. Вильчек и др.). Убрать по той причине, что если СМИ и оказываются фактически четвертой властью, то происходит это опосредованно: случается или не случается в зависимости от способа их употребления, в меру реализации ими своих прямых функций, по поводу понимания которых не просто разноголосица, но и разные подходы.
Апеллируя к статье П. Шампаня [14], я различал бы прежде всего разные способы представления и употребления СМИ:
- как средства воздействия на общественное мнение в руках тех или иных политических сил;
- как объекты рыночных отношений;
- как формы соорганизации и работы журналистов-профессионалов.
В реальности мы всегда имеем ту или иную констелляцию этих представлений, определяемую как внешними (по отношению к данной газете, телеканалу и т.д.) обстоятельствами, так и позицией журналистов. Как пишет Шампань, "поскольку журналистика представляет собой особую сферу интеллектуального труда, которая не может игнорировать собственную экономическую рентабельность, то понятно, почему каждая редакция и каждый журналист конкурируют с другими и мучительно пытаются совместить экономические требования со своей собственной политической позицией и задачами информации" [14]. Если заменить "задачи информации" на "профессиональные задачи", то для журналистов здесь и возникает пространство самоопределения, которое развертывается далее уже в проекции на третью из названных ориентации.
Я интерпретирую соображения Дзялошинского [9] по этому поводу так, что он строит следующий шаг уже чисто профессионального самоопределения журналиста в пространстве, задаваемом тремя ортогональными векторами: авторитарным (пример - взгляды В. Ленина на роль СМИ); информационно-познавательным (господствующим на Западе); коммуникативным, или гуманитарным (идея соучастия журналиста и реципиента в постановке и решении проблем). Неважно, является ли именно такая картина исчерпывающей. важна идея, и я ограничился бы краткими комментариями по этому поводу.
1. Заданное подобным образом пространство вроде бы и оказывается пространством профессионального самоопределения журналиста, редакции, журналистского сообщества (корпорации). Очень важно, что оно отделено от пространства гражданского самоопределения, для журналиста необходимого, но другого. В "пространстве Дзялошинского" сторонники самых разных политических взглядов могут самоопределяться сходным образом (и наоборот). В этом я вижу путь к формированию профессионального сообщества, объединяющего сторонников разных политических позиций при одном непременном условии: если они удерживают рамку прави.
2. Авторитарную ("законодательную" в отличие от интерпретирующей по 3. Бауману [15]), монологичную установку я не оценивал бы совсем уж негативно, особенно учитывая унаследованный от советской системы "интериоризованный тоталитаризм" [16]. Проповедь хоть и уступает место исповеди, но, думаю, сохранит свое место в культуре, иерархическое устройство которой есть ее конституирующая особенность, не зависящая от общественного устройства. Поэтому я бы связывал авторитарную установку не только и, возможно, не столько с партийной ангажированностью, сколько с ролью интеллектуальной и культурной элиты, напоминая, что это всего лишь одно из измерений нашего пространства, кстати, тесно связанное с другим - информационно-познавательным.
3. Важнейшая функция информационно-познавательной (по преимуществу) установки -открывание, "опрозрачивание", визуализация (применительно к ТВ впрямую) происходящего. Здесь можно напомнить о вкладе СМИ в формирование открытого общества. Но в связи с этим еще надо специально разбираться с объективистскими мифами, господствующими среди наших демократически ориентированных журналистов ("после марксизма-ленинизма, но до К. Мангейма"-так характеризует это состояние сознания Л. Поляков [9, с. ЗОЗ], а на связанные с ним опасности указывает С. Муратов). В действительности мы не можем смотреть на мир с позиции Всевышнего и все, что в состоянии увидеть, видим со своей, субъективной точки зрения. Отсюда и отмеченная выше тесная связь первых двух установок. Как писал когда-то П. Валери, "отбор, классификация, выражение фактов, дошедших до нас, не продиктованы нам природой вещей; они должны представлять.собой итоги анализа и отчетливых решений; на практике же они всегда отданы во власть навыков и традиционных способов мышл&ния, которых случайности или произвольности мы не подозреваем". Более того, "навыки, влечения, привязанности, приобретенные в течение предшествующей истории, не перестают существовать, но незаметно перенесенные в среду, отличающуюся весьма иной структурой, они теряют в ней смысл и становятся причиной бесплодных усилий и ошибок" [17].
4. Думается, что коммуникативно-гуманитарная (интерпретирующая, диалогичная) установка пока еще формируется, но именно с этим процессом я связываю свои надежды на будущее, касающиеся не только журналистики и не только России (хотя ее, конечно, в первую очередь). Как пишет Л. Поляков, лучше поздно, чем никогда, признать, что в межгрупповом человеческом общении "правдой" может быть только газета, а в реальности есть лишь многоликость лжи ("субъективности", выражаясь академически) - множество идеологий и утопий, от имени которых и вещает в пространство социума любой конкретный индивид вообще, а журналист - по долгу службы [9, с. 304].
Более "академично" об этом пишет теоретик менеджмента П. Вейлл: "...в практическом плане мы имеем всего лишь взаимные перспективы, и у нас нет внешнего стандарта истины, есть лишь множественность мнений, из которых мы можем выбирать" [18, с. 115]. Я обсуждал бы в связи с этим далее различие между СМИ, которые у нас худо-бедно есть, и СМК (средствами массовой коммуникации), которых пока нет, и еще вопрос, возможна ли массовая коммуникация в принципе; различие монологичной и диалогичной организации мышления и интеллектуальной деятельности; коммуникацию как средство развития и рамку права как предельную рамку коммуникации в конфликтных ситуациях и как основополагающую ценность сообщества журналистов. Но необъятного объять нельзя (тем более в одной статье). Последней из названных тем в значительной мере посвящена специальная книга [19], и поэтому здесь я ограничусь замечаниями о "коммуникативной журналистике".
Чтобы сразу пояснить, что я имею в виду. сошлюсь на пример "Независимой газеты", в которой, во-первых, существует специальная полоса "Полемика"; во-вторых, заметен , повышенный интерес к идеям (полоса "Идеи и люди"), а не к "жареным" фактам; в-третьих, 'не существует слишком резкой границы между пишущими (в смысле Р. Барта) и читающими. В сущности, "НГ" публикует все достойные (разумеется, с точки зрения редакции) материалы, независимо от того, кому они принадлежат. На телевидении наиболее близкий к интересующей меня теме пример-передачи В. Познера, "Национальный интерес", на радио-"Эхо Москвы". (Последний пример, впрочем, выводит к совсем другой теме: о специфике региональных СМИ.)
Это, конечно, еще не коммуникация в указанном ранее смысле, отчасти и потому, что не рефлектируется как таковая се организаторами: ведь различение кооперации (обмена продуктами труда, в том числе готовыми знаниями) и коммуникации (порождения новых знаний в ходе диалога) далеко еще не стало достоянием даже нашей интеллектуальной элиты. Для меня принципиально важно подчеркнуть связи коммуникативной установки с упоминавшейся практикой демократии участия. Во-первых, как следует из приведенных примеров, сама эта установка обеспечивает соучастие читателей, зрителей в создании соответствующих передач или газеты. Прозрачность границы между автором и реципиентом обеспечивает демократию участия в самих СМИ. Во-вторых, тем самым создается возможность вовлечь активную часть населения в обсуждение любых общественно значимых замыслов преобразований, программ и проектов. А именно в этом я вижу отличительную особенность реформирования (в его современном понимании) от привычных нам и нашим властям "революций сверху", как их назвал Н. Эйдельман.
Все это, однако, не снимает вопроса о принципиальной возможности массовой коммуникации. Следует ли считать журналиста ее организатором или его деятельность замещает прямую коммуникацию, становящуюся невозможной в условиях массовости? Может быть, за этим вопросом и скрывается тайна профессии журналиста.
* * *
Чтобы подвести некоторые итоги, надо вернуться к заданным в начале статьи темам. Первое обстоятельство, которое можно зафиксировать, различив пространства гражданского и профессионального самоопределения журналистов, состоит в их очевидной взаимосвязи. Журналистика как профессия (не в личностном, а в социокультурном плане) мыслима только в открытом обществе. (Можно сказать и больше: профессионализм вообще возможен только в открытом обществе.) Поэтому профессиональное сообщество журналистов (в отличие от профсоюза наемных работников пера), как бы критически ни относились его члены к нынешним властям, не может не поддерживать "курс реформ", направленный на формирование открытого общества, если, конечно, не считать эту ориентацию популистской (т.е. лживой) декларацией.
Второе. Трудно переоценить роль журналистики, и вряд ли она требует особой аргументации. Я акцентировал бы в связи с этим лишь три взаимосвязанных момента, явно соотносящиеся с тремя измерениями пространства профессионального самоопределения. С авторитарной компонентой связана, на мой взгляд, важнейшая задача демифологизации общественного сознания, выведения его на современный культурный уровень, где уже невозможно продолжать блуждания между капитализмом, социализмом и особым путем России. Эта задача'неотделима от информационной компоненты, функции "опрозрачи-вания" происходящего в стране и в мире, ибо отбор, подача, "сервировка" информации, конечно же, определяются позицией журналиста, его культурным уровнем и ценностными ориентациями. Наконец, коммуникативная компонента дополняет сказанное, непосредственно включая журналиста в процессы становления и функционирования гражданского общества "здесь и теперь".
Третье. Что касается самого "курса реформ" или их постепенно рафинирующейся концепции, то из всего сказанного следует, что реформы - лишь одна из необходимых составляющих изменения нашей жизни. Многое надо создавать заново: невозможно было реформировать Союз журналистов СССР - так же, как невозможно реформировать, скажем. Академию наук. Многое, конечно, требуе?