Изложение: Замятин: Мы
Произведение представляет из себя записную книжку (рукопись) человека будущего, где все являются "нумерами", потому что в том далеком и счастливом мире постарались окончательно стереть все ненужные, отягчающие человеческую душу границы, а имя, как известно, первое, что отличает одного индивида от другого. "Я просто списываю - слово в слово - то, что сегодня напечатано в Государственной Газете: "Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах, - быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, - наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия - мы испытываем слово. От имени Благодетеля объявляется всем нумерам Единого Государства: Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства. Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ. Да здравствует Единое Государство, да здравствуют нумера, да здравствует Благодетель!" Я пишу это - и чувствую: у меня горят щеки. Да: проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение. Да: разогнуть дикую кривую, выпрямить ее по касательной - асимптоте - по прямой. Потому что линия Единого Государства - это прямая. Великая, божественная, точная, мудрая прямая - мудрейшая из линий... Я, Д-503, строитель Интеграла, - я только один из математиков Единого Государства. Мое, привычное к цифрам, перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что думаю - точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это "МЫ" будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет - верю и знаю". После страшной и разрушительной Двухсотлетней Войны в живых осталось лишь две десятых процента населения Земли. И вот, чтобы сохранить остатки цивилизации, люди отгораживаются от дикого мира Зеленой Стеной и принимают план Благодетеля, обеспечивающий им все необходимое для жизни: нефтяную пищу (после ее введения граждан осталось намного меньше, зато выжившие уже не знали страха Голода и потому были значительно счастливее своих предков), кров (стеклянные, насквозь прозрачные дома), работу во благо Единого Государства. Благодетель, однажды сумевший спасти человечество от неминуемого вымирания, становится теперь единственным и несменным вождем Единого Государства. Отдавая дань еще окончательно неотжившему прошлому, в этом краю всеобщего счастья происходят ежегодные "выборы" правителя, однако, подчиняясь логике формулы счастья, выведенной все тем же Благодетелем (самым великим из всех нумеров), свобода выбора граждан сводится к нулю (ибо свобода - главный враг беззаботно счастливого человека). Поэтому великий ежегодный праздник называется Днем Единогласия и сравнивается Д-503 с древней Пасхой, так как, по логике идеологов тоталитарного режима, нумерам Единого Государства, наконец, дарован Рай земной, подобие христианского Эдема, где некогда был счастлив человек и из которого был изгнан. Учтя "ошибки" предков, новые правители даровали человечеству счастье, окончательно лишив при этом свободы, приведя человека к общему знаменателю, устроив все на строго математических законах, совместимых для граждан страны будущего с законами рационалистически разумными, а значит - единственно верными.
За Зеленой Стеной остались неухоженные леса, неравномерно распределенное солнце, пригоняющий тучи ветер (бессмысленный в своей неприбранной, математически не рассчитанной силе), дикие звери и птицы - весь не правильный, не прозрачный таинственный мир. В государстве полного порядка такая непрозрачность недопустима. Здесь - под большим стеклянным куполом - царит благодетельно-равномерное солнце (лучи которого не слепят и не жгут), в стеклянных прозрачных комнатах и домах живут не менее прозрачные нумера - им нечего скрывать от Единого Государства, они - только винтики большой, верно рассчитанной системы, слаженно работающей веками, они - строители, писатели, воспитатели, врачи, математики, живущие ради Единого Государства. Все ухожено, математически разложено, расставлено по местам в этом лучшем из миров - и жизнь, и поэзия, и музыка. Необходимо пояснить некоторые моменты записей: Часовая Скрижаль - "сердце и пульс" Единого Государства,-распорядок дня этого сложного механизма: "Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, - мы, миллионы, встаем, как один. В один и тот же час, единомиллионио, начинаем работу - единомиллиошю кончаем. И, сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, - мы подносим ложки ко рту." Личные Часы - время, отведенное Скрижалью нумерам на себя лично, когда единый общий организм распадается на отдельные клетки (два раза в день - с 16 до 17 и с 21 до 22): одни гуляют по улице (точными колоннами), другие занимаются в своих прозрачных комнатах за прозрачными столами (читают, пишут во славу Единого Государства и Благодетеля), третьи - целомудренно опускают шторы... Розовый билет - величайшее достижение Единого Государства (это произошло уже спустя 300 лет после Двухсотлетней Войны). Победив Голод (владыку мира) созданием своей нефтяной пищи, оставшиеся победили и другого властителя - Любовь: "всякий из нумеров имеет право - как на сексуальный продукт - на любой нумер" (Запись 5-я). После тщательного исследования в Сексуальном Бюро каждому нумеру выписывают соответствующий Табель сексуальных дней, затем остается только сделать заявление на желаемый нумер и получить талонную книжку (розовую) - по пей и будут выдаваться те самые шторы (исключение из правил прозрачного мира, только подтверждающее эти правила).
Дикарь с барометром. Эпилепсия. Если бы.
До сих пор герою было все ясно, его жизнь шла по часам, размерено. А в этот день ему было назначено свидание в 112 аудиториуме. Аудиториум - это огромный, "насквозь просолнеченный полушар из стеклянных массивов". "Нынче вечером, в 21, О придет ко мне - желание увидеть ее здесь было совершенно естественно. Вот - звонок. Мы встали, спели Гимн Единого Государства - и на эстраде сверкающий золотым громкоговорителем и остроумием фонолектор. "Уважаемые нумера! Недавно археологи откопали одну книгу 20-го века. В пей иронический автор рассказывает о дикаре и о барометре. Дикарь заметил: всякий раз, как барометр останавливался на "дожде", - действительно шел дождь. И так как дикарю захотелось дождя, то он повыковырял ровно столько ртути, чтобы уровень стал на "дождь" (на экране - дикарь в перьях, выколупывающий ртуть: смех). Вы смеетесь: но не кажется ли вам, что смеха гораздо более достоин европеец той эпохи. Так же, как и дикарь, европеец хотел "дождя". - дождя с прописной буквы, дождя алгебраического. Но он стоял перед барометром мокрой курицей. У дикаря, по крайней мере, было больше смелости и энергии и - пусть дикой - логики: он сумел установить, что есть связь между следствием и причиной. Выковыряв ртуть, он сумел сделать первый шаг на том великом пути, по которому..." Ученые этого совершенного мира создали механизм, сочиняющий музыку. "...Просто вращая вот эту ручку, любой из вас производит до трех сонат в час. А с каким трудом давалось это вашим предкам. Они могли творить, только доведя себя до припадков "вдохновения" - неизвестная форма эпилепсии. И вот вам забавнейшая иллюстрация того, что у них получалось.- музыка Скрябина - 20-й век. Этот черный ящик (на эстраде раздвинули занавес и там их древнейший инструмент) - этот" ящик они называли "рояльным" или "королевским", что лишний раз доказывает, насколько вся их музыка..." К рояльному ящику подошла 1-330. "Она была в фантастическом костюме древней эпохи: плотно облегающее черное платье, остро подчеркнуто белое открытых плечей и груди, и эта теплая, колыхающаяся от дыхания тень между... и ослепительные, почти злые зубы... Да, эпилепсия - душевная болезнь - боль... Медленная сладкая боль - укус - и чтобы еще глубже, еще больнее. И вот медленно - солнце. Не наше, не это голубовато-хрустальное и равномерное сквозь стеклянные кирпичи - нет: дикое, несущееся, опаляющее солнце - долой все с себя - все в мелкие клочья". Как и все - я слышал только нелепую, суетливую трескотню струн. Я смеялся. Стало легко и просто. Талантливый (]юншгектор слишком живо изобразил нам эту дикую эпоху - вот и все. С каким наслаждением я слушал затем нашу теперешнюю музыку. (Она продемонстрирована была в конце - для контраста.) Хрустальные хроматические ступени сходящихся и расходящихся бесконечных рядов - и суммирующие аккорды формул Тэнлора, Маклорена; целотонные, квадратно-грузные ходы Пифагоровых штанов; грустные мелодии затухающе-колебательного движения; переменяющиеся фраунго<1)еровьши линиями пауз яркие такты - спектральный анализ планет... Какое величие! Какая незыблемая закономерность! И как жалка своевольная, ничем - кроме диких фантазий - не ограниченная музыка древних". Свидания в этом мире тоже проходят строго по графику и по талонам, которые необходимо отмечать у дежурного. "Через час должна прийти милая О, Я чувствовал себя приятно и полезно взволнованным. Дома - скорей в контору, сукул дежурному свой розовый билет и получил удостоверение на право штор. Это право у нас - только для сексуальных дней. А так среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен - мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга. К тому же это облегчает тяжкий и высокий труд Хранителей. Иначе мало ли бы что могло быть". В положенное время герой опустил шторы, и в это же время пришла О. Он оторвал розовый талон, и они положенное время занимались любовью. Потом он показал ей свои "записи". Она слушала его, и вдруг расплакалась, ей хотелось иметь ребенка. Но надо сказать, что в этом правильном математическом мире можно было иметь детей, но мать, родив, умирала, а ребенок воспитывался в инкубаторе.
Иррациональный корень. R-13. Треугольник
Постепенно мы знакомимся с основными героями "поэмы", кроме.., той, которая не вписывается в стройную систему жизнедеятельности нумеров (в частности, самого Д), к которой постоянно мысленно, против своей воли, он возвращается, к этому знобившему своей неизвестностью и непознанностыо - к 1-330. Он познакомился с I однажды на прогулке: "Направо меня - она, тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст, 1-330 (вижу теперь ее нумер); налево - совсем другая, вся из окружностей, с детской складочкой на руке..." Вместе с I шквалом ворвались в алгебраически точную жизнь математики мерзкая пыль из-за Зеленом Стены, вино и сигареты (запрещенные в новом мире), странная старушка около Древнего Дома, да и сам этот непотный старинный мир обклеил, облепил со всех сторон несчастного Д-503. Древний Дом, если ее воспринимать как музей древности, сооружение очень поучительное, но она именно так его не воспринимала: "И подумать: здесь "просто-так-любили", горели, мучились... (опять опущенная глаз). - Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой энергии, - не правда ли?" Но самое, пожалуй, страшное и нелепое, что она открыла в свойства и инстинкты, доселе неизвестные и тем более пугающие: он впервые ради нее нарушил Законы Единого Государства, ощутил изгнанником т собственной простой и понятной жизни - постоянно выбивали его из строгой линии жизни волосатые руки - напоминание о диком мире (Д и раньше не любил на них смотреть, а она намеренно обратила его и всех внимание). Об изменениях более существенных лучше скажет сам строитель Интеграла - он серьезно болей (диагноз врача, ее знакомого, и самого Д-503). Герой вспоминает школьные годы. "Это - как давно, в школьные годы, когда со мной случился J-1. Так ясно, вырезано, помню: светлый шарозал, сотни мальчишеских круглых голов - и Пляпа, наш математик. Мы прозвали его Пляпой: он был уже изрядно подержанный, разболтанный, и когда дежурный вставлял в него сзади штепсель, то из громкoгoвopитeля всегда сначала: "Пля-пля-пля-тшшш", а потом уже урок. Однажды Пляпа рассказал об иррациональных числах - и, помню, я плакал, бил кулаками об стол и вопил: "Не хочу v-1 Выньте из меня v-1". Этот иррациональный корень врос в меня, как что-то чужое, инородное, страшное, он пожирал меня - его нельзя было осмыслить, обезвредить, потому что он был вне ratio. И вот теперь снова v-1. Это все пустяки - что болен и прочее: я мог пойти туда; неделю назад - я знаю, пошел бы, не задумываясь. Почему же теперь... Почему? Вот и сегодня. Ровно в 16.10 - я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной - золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых людей. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей - себя. А я - я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты - я стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места... - Эй, математик, замечтался! Я вздрогнул. На меня - черные, лакированные смехом глаза, толстые, негрские губы. Поэт R-13, старый приятель - и с ним розовая О. Я обернулся сердито (думаю, если бы они не помешали, я бы, в конце концов, с мясом вырвал из себя v-1, я бы вошел в Бюро). - Не замечтался, а уж если угодно - залюбовался,- довольно резко сказал я. - Ну да, ну да! Вам бы, милейший, не математиком быть, а поэтом, поэтом, да! Ей-ей, переходите к нам - в Поэты, а? Ну, хотите - мигом устрою, а? R-13 говорит захлебываясь, слова из него так и хлещут, из толстых губ - брызги; каждое "п" - фонтан, "поэты" - фонтан. - Я служу п буду служить знанию, - нахмурился я: шуток я не люблю и не понимаю, а у R-13 есть дурная привычка шутить. - Ну что там: знание! Знание ваше это самое - трусость. Да уж чего там: верно. Просто вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то п боитесь заглянуть. Да! Выгляните - п глаза зажмурите. Да! - Стены - это основа всякого человеческого... - начал я. R - брызнул фонтаном, О - розово, кругло смеялась. Я махнул рукой: смейтесь, все равно. Мне было не до этого. Мне надо было чем-нибудь заесть, заглушить этот проклятый v-1. - Знаете что, - предложил я, - пойдемте, посидим у меня, порешаем задачки (вспомнился вчерашний тихий час - может быть, такой будет и сегодня). Она взглянула на R; ясно, кругло взглянула на меня, щеки чуть-чуть окрасились нежным, волнующим цветом наших талонов.
Но сегодня я... У меня сегодня - талон к нему, - кивнула на R, - а вечером он занят... Так что... Мне было жутко остаться с самим собой - или, вернее, с этим новым, чужим мне, у кого только будто по странной случайности был мой нумер Д-503. И я пошел к нему: к R. Правда, он не точен, не ритмичен, у него какая-то вывороченная, смешливая логика, но все же мы - приятели. Недаром же три года назад мы с ним вместе выбрали эту милую, розовую О. Это свя-зало нас как-то еще крепче, чем школьные годы. Дальше - в комнате R, Как будто - все точно такое, что и у меня: Скрижаль, стекло кресел, стола, шкафа, кровати. Но чуть только вошел R - двинул одно кресло, другое - плоскости сместились, все вышло из установленного габарита, стало неэвклидным. R - все тот же, все тот же. По Тэйлору и математике - он всегда шел в хвосте. Вспомнили старого Пляпу: как мы, мальчишки, бывало, все его стеклянные ноги обклеим благодарственными записочками (мы очень любили Пляпу), Вспомнили Законоучителя. Законоучитель у нас был громогласен необычайно - так н дуло ветром из громкоговорителя - а мы, дети, во весь голос орали за ним тексты. И как отчаянный R-13 напихал ему однажды в рупор жеваной бумаги: что ни текст - то выстрел жеваной бумагой. R, конечно, был наказан, то что он сделал, - было, конечно, скверно, но сейчас мы хохотали - весь наш треугольник - и, сознаюсь, я тоже. - А что, если бы он был живой - как у древних, а? Вот бы, -"б" - фонтан из толстых, шлепающих губ... Солнце - сквозь потолок, стены; солнце сверху, с боков, отраженное - снизу. О - на коленях у R-13, п крошечные капельки солнца у ней в синих глазах. Я как-то угрелся, отошел; v-1 заглох, не шевелился... - Ну, а как же ваш "Интеграл"? Планетных-то жителей просвещать скоро полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и вашему "Интегралу" не поднять. Каждый день от 8 до 11... - R мотнул головой, почесал в затылке: затылок у него - это какой-то четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомниласьстаринная картина - "В карете"). Я оживился: - А, вы тоже пишете для "Интеграла"? Ну, а скажите, о чем? Ну вот хоть, например, сегодня. - Сегодня - ни о чем. Другим занят был... - "б" брызнуло прямо в меня. - Чем другим? Разумеется, речь идет не о "Законе Божьем" древних, а о законе Единого Государства. R сморщился: - Чем-чем! Ну, если угодно - приговором. Приговор поэтизировал. Один идиот, из наших же поэтов... Два года сидел рядом, как будто ничего. И вдруг - на тебе: "Я, говорит, - гений, гений - выше закона". И такое наляпал... Ну, да что... Эх! Толстые губы висели, лак в глазах съело. R-13 вскочил, повернулся, уставился куда-то сквозь стену. Я смотрел на его крепко запертый чемоданчик и думал: что он сейчас там перебирает - у себя в чемоданчике? Минута неловкого, асимметричного молчания. Мне было неясно, в чем дело, но тут было что-то. - К счастью, допотопные времена всевозможных Шекспиров и Достоевских - или как их там - прошли, - нарочно громко сказал я. R повернулся лицом. Слова по-прежнему брызгали, хлестали из исто, но мне показалось - веселого лака в глазах уже не было.
Да, милейший математик, к счастью, к счастью, к счастью! Мы - счастливейшее среднее арифметическое... Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля до бесконечности - от кретина до Шекспира... Так! Не знаю, почему - как будто это было совершенно некстати, - мне вспомнилась та, ее тон, протягивалась какая-то тончайшая нить между нею и R. (Какая?) Опять заворочался v-1. Я раскрыл бляху: 25 минут 17-го. У них на розовый талон оставалось 45 минут. - Ну, мне пора... - и я поцеловал О, пожал руку R, пошел к лифту. На проспекте, уже перейдя на другую сторону, оглянулся: в светло]'!, насквозь просолнеченнои стеклянной глыбе дома - тут, там были серо-голубые, непрозрачные клетки спущенных штор - клетки ритмичного тэйлоризовапного счастья. В седьмом этаже я нашел глазами клетку R-13: он уже опустил шторы. ...Милая О... Милый R... В нем есть тоже (не знаю, почему "тоже" - но пусть пишется, как пишется) - в нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное. И все-таки я, он и О - мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить языком наших предков (быть может, планетные мои читатели, этот язык - понятие! мы - семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго дохнуть, в простой, крепкий треугольник замкну себя от всего, что..."
Литургия. Ямбы и хорей. Чугунная рука
Момент великого единения - еще бы он не был знаком каждому человеку! Не случайно именно в такие минуты узаконенного "праздника масс" (аутодафе в древности, костры инквизиции позже, показательные казни и т. п.; митинги, демонстрации и красочные церковные службы) все, что вырывает из внутренностей homo sapiens его, самые древние инстинкты, в современном (даже самом прекрасном и идеальном мире) призвано служить все той же идее - соединения во имя... Государства. Именно этого не хватало истерзанной душе Д, вдруг в какой-то момент ощутившей свою оторванность от других. Но это - увы! - осталось лишь последним счастливым мгновением в некогда ясной и рассчитанной жизни нумера Единого Государства. Последующие страницы - крушение простоты и ясности и вместе с тем невиданное ранее обретение себя, воссоединение двух разных ипостасей - разума и чувства (до этого обдуманно разделенных и существующих порознь: Д-503 - математик Единого Государства и Д - человек с "классическим" носом, волосатыми руками (явный атавизм!), любимый О и стремящийся к домашнему теплу). "Я гибну. Я не в состоянии выполнять свои обязанности перед Единым Государством... Я..." Да, вот так, через иррациональное - через любовь - Д обретает самого себя, вдруг появляется местоимение Я вместо такого большого - МЫ. Д влюбляется в 1-330 - и мгновенно прекращают существовать для него все строгие заповеди Благодетеля. Стройный, математически выверенный мир разума рушится, и невозможно уже даже законспектировать то, что помимо воли ложится на бумагу (правдивый летописец, он продолжает вести историю своего Государства и теперь, свою личную историю). Вслед за любовью закономерно (для нас, но для Д как раз это очень странно) приходит ревность, Д тяжело заболевает: у него, по диагнозу врача, "появляется душа". Из за дикой ревности - случайно оброненное слово - и он порывает с R. Болезнь Д прогрессирует: ее уже видят окружающие, и в первую очередь О (кому как не ей, женщине, давно любящей Д-503, этого не заметить). Похоже, болезнь эта оказалась заразной, - он порывает с О (с одним условием - О захотела ребенка, Д не отказал - проклятая ревность к I: еще одно нарушение - незапланированный Государством будущий нумер). Но и этого мало ненасытному чувству. Он еще радуется постоянному присутствию за спиной двоякоизогнутой фигуры Хранителя S. Но однажды, при очередном посещении Древнего Дома, он пытается скрыться и от этого неусыпного ока. Болезнь прогрессирует. Д (теперь уже совсем одинокого) начинают посещать странные сны (нарушение порядка), мучить бессонница (нарушение порядка), он задумывается даже на работе (нарушение порядка), и... его чуть не арестовывают - пытался заступиться за женский нумер, слишком похожий на 1-330 (злостное нарушение порядка). Мгновенные просветления, связанные с "помощью" "очень почтенной" пожилой женщины-контролера IO - она, некогда отталкивающая Д своей неаккуратностью и рыбьим лицом с щеками-жабрами, теперь кажется ему, одинокому, почти ангелом-хранителем. Но и от нее он хочет спрятаться, избавиться. Следующая запись расскажет о том, как, по мнению 1-330, Д-503 оказался, наконец, совсем готов к новому себе.
Предел функции. Пасха. Все зачеркнуть
"Я - как машина, пущенная на слишком большое число оборотов: подшипники накалились, еще минута - закапает расплавленный металл, и все - в ничто. Скорее - холодной воды, логики. Я лью ведрами, но логика шипит па горячих подшипниках и расплывается в воздухе неуловимым белым паром. Ну да, ясно: чтобы установить истинное значение функции, - надо взять ее предел. И ясно, что вчерашнее нелепое "растворение во вселенной", взятое в пределе, есть смерть. Потому что смерть - именно полнейшее растворение меня во вселенной. Отсюда, если через "Л" обозначим любовь, а через "С" смерть, то Л = i(C), т. е. любовь и смерть... Да, именно, именно. Потомуто я и боюсь I, я борюсь с ней, я не хочу. Но почему же во мне рядом и "я не хочу" и "мне хочется"? В том-то и ужас, что мне хочется опять этой вчерашней блаженной смерти. В том-то и ужас, что даже теперь, когда логическая функция проинтегрирована, когда очевидно, что она неявно включает в себя смерть, я все-таки хочу ее губами, руками, грудью, каждым миллиметром... Завтра - День Единогласия. Там, конечно, будет и она, увижу ее, но только издали. Издали - это будет больно, потому что мне надо, меня неудержимо тянет, чтобы - рядом с ней, чтобы - ее руки, ее плечо, ее волосы... Но я хочу даже этой боли - пусть. Благодетель великий! Какой абсурд - хотеть боли. Кому же не понятно, что болевые - отрицательные - слагаемые уменьшают ту сумму, которую мы называем счастьем. И, следовательно... o И вот - никаких "следовательно". Чисто. Голо.
Ночь. Сошествие с небес. Величайшая в истории катастрофа. Известное кончилось
Проходят ежегодные выборы Благодетеля, "...закончилось это величественное Его сошествие с небес, медь гимна замолкла, все сели - и я тотчас же понял: действительно - все тончайшая паутина, она натянута н дрожит, и вот-вот порвется и произойдет что-то невероятное... Слегка привстав, я оглянулся кругом - и встретился взглядом с любящетревожными, перебегающими от лица к лицу глазами. Вот один поднял руку и, еле заметно шевеля пальцами, сигнализирует другому. И вот - ответный сигнал пальцем. И еще... Я понял: они, Хранители. Я понял: они чем-то встревожены, паутина натянута, дрожит. И во мне - как в настроенном на ту же длину волн приемнике радио - ответная дрожь". Установленный обычаем пятиминутный предвыборный перерыв. Установленное обычаем предвыборное молчание. Но сейчас оно не было тем, действительно молитвенным, благоговейным, как всегда: сейчас было, как у древних, когда еще не знали наших аккумуляторных башен, когда неприрученное небо еще бушевало время от времени "грозами". Сейчас было как у древних перед грозой. Воздух - из прозрачного чугуна. Хочется дышать широко разинувши рот. До боли напряженный слух записывает: где-то сзади - мышиногрызущий, тревожный шепот. Нсподнятыми глазами вижу все время тех двух - I и R - рядом, плечом к плечу, и у меня на коленях дрожат чужие - ненавистные мои - лохматые руки... В руках у всех - бляхи с часами. Одна. Две. Три... Пять минут... с эстрады - чугунный, медленный голос: - Кто "за" - прошу поднять руки. Если бы я мог взглянуть Ему в глаза, как раньше - прямо и преданно: "Вот я весь. Весь. Возьми меня!" Но теперь я не смел. Я с усилием - будто заржавели все суставы - поднял руку. Шелест миллионов рук. Чей-то подавленный "Ах!". И я чувствую, что-то уже началось, стремглав падает, но я не понимал - что, и не было силы - я не смел посмотреть... - Кто - "против"? однажды, при очередном посещении Древнего Дома, он пытается скрыться и от этого неусыпного ока. Болезнь прогрессирует. Д (теперь уже совсем одинокого) начинают посещать странные сны (нарушение порядка), мучить бессонница (нарушение порядка), он задумывается даже на работе (нарушение порядка), и... его чуть не арестовывают - пытался заступиться за женский нумер, слишком похожий на 1-330 (злостное нарушение порядка). Мгновенные просветления, связанные с "помощью" "очень почтенной" пожилой женщины-контролера Ю - она, некогда отталкивающая Д своей неаккуратностью и рыбьим лицом с щеками-жабрами, теперь кажется ему, одинокому, почти ангелом-хранителем. Но и от нее он хочет спрятаться, избавиться. Следующая запись расскажет о том, как, по мнению 1-330, Д-503 оказался, наконец, совсем готов к новому себе.
Никакого конспекта - нельзя
Осталось рассказать совсем немного из истории болезни нумера Единого Государства Д-503. Ради своей любви, ради Нее - 1-330, он, как все влюбленные, готов был свернуть горы, готов был пойти даже на смерть (очень иррациональное желание для нумера с математической логикой)... Но ей этого не было нужно: ей был нужен Интеграл. Л на смерть I могла пойти и сама. Л вот Интеграла захватить Мефи так и не смогли, даже исполь-зуя Строителя. Ю, такая внимательная и отзывчивая IO, спасшая несчастного Д от ареста накануне планируемого захвата Интеграла, проникла к нему в прозрачную комнату, прочитала его прозрачный дневник-поэму, выполнила свой долг нумера и... Хранители предотвратили неизбежное. Но не это было страшно Д: он был чист, он не предавал своей любви, но сама любовь предала его, - I, подозревая своего странного поклонника, отвернулась от него. Она могла понять и простить, даже помочь женщине, желающей сохранить ребенка Д, скрыться от навязчивой опеки Благодетеля: О переправили, по просьбе ее милого и единственного, за Зеленую Стену. I даже приветствовала незаконного ребенка (пусть от другой) - ведь это тоже своеобразная форма протеста! Не смогла она простить только провала их плана (пусть косвенно, но этот излишне доверчивый математик виноват во всем). Д пытался еще оправдаться, ради этого готов был пойти даже на убийство IO (и убил, рассмеявшись над ее боязнью изнасилования). Ничто не могло остановить одинокого: ни благоразумные доводы IO ("Да он и есть ребенок. Да! Только потому он и не видит, что вы с ним все это - только затем, чтобы... что все это - комедия. Да! И мой долг..."), ни аудиенция у Благодетеля и слова человека-бога, звучащие почти в унисон уже слышанному, "Слушайте: неужели вам в самом деле ни разу не пришло в голову, что ведь им - мы еще не знаем их имен, но уверен, от вас узнаем, - что им вы нужны были только как Строитель "Интеграла" - только для того, чтобы через вас..." Даже ему, неземному существу, он не поверил, напротив, любовь его оказалась настолько сильной, что вдруг открылись глаза, и на месте монумента он увидел... "Передо мной сидел лысый, сократовски-лысый человек, и на лысине - мелкие капельки пота". Что значит вся эта житейская мудрость против влюбленного сумасброда, особенно если тот осознал вполне, что он именно сошел с ума и его это устраивает! Значительную же роль в убийстве влюбленного человека по имени Д сыграли не эти сакраментальные слова, а боль, обида, разочарование - спутники ревности: "И сквозь стеклянную дверь: все в комнате рассыпано, перепутано, скомкано. Впопыхах опрокинутый стул - ничком, всеми четырьмя ногами вверх - как издохшая скотина. Кро-вать - как-то нелепо, наискось отодвинутая от стены. На полу - рассыпавшиеся, затоптанные лепестки розовых талонов. Я нагнулся, поднял один, другой, третий: на всех было Д-503 - на всех был я - капли меня, расплавленного, переплеснувшего через край. И это все, что осталось... Почему-то нельзя было, чтобы они так вот, на полу, и чтобы по ним ходили. Я захватил еще горсть, положил на стол, разгладил осторожно, взглянул - и... засмеялся. Раньше я этого не знал - теперь знаю, и вы это знаете: смех бывает разного цвета. Это - это только далекое эхо взрыва внутри вас: может быть - это праздничные, красные, синие, золотые ракеты, может быть - взлетели вверх клочья человеческого тела... На талонах мелькнуло совершенно незнакомое мне имя. Цифр я не запомнил - только букву: Ф. Я смахнул все талоны со стола на пол, наступил на них - на себя - каблуком - вот так, так - и вышел..."
"Я не хочу больше!" - только и воскликнул Д, нумер, впервые осознавший себя человеком. Прекрасный математик, он пошел значительно дальше Мефи в развенчании идеологической машины Единого Государства, проанализировав открытие ученого соседа о конечности вселенной (все для блага Единого Государства - ведь если вселенная конечна, то вся она рано или поздно должна стать Единым Государством - самым прекрасным и счастливым миром, садом Эдема), но... "Слушайте, - дергал я соседа. - Да слушайте же, говорю вам! Вы должны - вы должны мне ответить: а там, где кончается ваша конечная вселенная? Что там - дальше?" Ответить он не успел. Конец наступил скоро: благоразумный Благодетель нашел спасительный способ удержать вверенное ему государство па уровне беспрерывной "энтропии" - сила блаженного покоя, счастливого равновесия. Это оказалось вполне достижимо оперативным путем - выжечь у человека-нумера фантазию, единственное, что заставляет его мучиться, переживать, беспокоиться... Была назначена добровольно-принудительная операция. Д успел увидеть первых прооперированных людей-тракторов, и сам, окончательно разочарованный, не способный уже к сопротивлению (он узнал, что второй - после Ю - его "ангел"-хранитель двоякоизогнутый S - тоже Мефи, и охранял он - Мефи, и берег он - Мефн... от него - Д), будет вовремя прооперирован-убит... останется Д - автомат-летописец.
Факты. Колокол, Я уверен
"День. Ясно. Барометр 760. Неужели я, Д-503, написал эти двести двадцать страниц? Неужели я когда-нибудь чувствовал - или воображал, что чувствую это? Почерк - мой. И дальше - тот же самый почерк, но - к счастью, только почерк. Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только факты. Потому что я здоров, я совершенно, абсолютно здоров. Я улыбаюсь - я не могу не улыбаться: из головы вытащили какую-то занозу, в голове легко, пусто. Точнее: не пусто, но нет ничего постороннего, мешающего улыбаться (улыбка - есть нормальное состояние нормального человека). Факты - таковы. В тот вечер моего соседа, открывшего конечность вселенной, и меня, и всех, кто был с нами, - взяли, как не имеющих удостоверения об Операции - и отвезли в ближайший аудиториум (нумер аудиториума - почему-то знакомый: 112). Здесь мы были привязаны к столам и подвергнуты Великой Операции. На другой день я, Д-503, явился к Благодетелю и рассказал ему все, что мне было известно о врагах счастья. Почему раньше это могло мне казаться трудным? Непонятно. Единственное объяснение: прежняя моя болезнь (душа). Вечером в тот же день - за одним столом с Ним, с Благодетелем, - я сидел (впервые) в знаменитой Газовой Комнате. Привели ту женщину. В моем присутствии она должна была дать свои показания. Эта женщина упорно молчала и улыбалась. Я заметил, что у ней острые и очень белые зубы и что это красиво. Затем ее ввели под Колокол. У нее стало очень белое лицо, а так как глаза у нее темные и большие - то это было очень красиво. Когда из-под Колокола стали выкачивать воздух - она откинула голову, полузакрыла глаза, губы стиснуты - это напомнило мне что-то. Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, - смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова. Другие, приведенные вместе с этой женщиной, оказались честнее: многие из них стали говорить с первого же раза. Завтра они все взойдут по ступеням Машины Благодетеля. Откладывать нельзя - потому что в западных кварталах - все еще хаос, рев, трупы, звери и - к сожалению - значительное количество нумеров, изменивших разуму. Но на поперечном, 40-м проспекте, удалось сконструировать временную стену из высоковольтных волн. И я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить". Вот так бесславно закончилась попытка нумера Д сопротивляться обществу, поддавшись чувству.