Курсовая работа: Антиутопия

Здесь перекресток – веруйте, поймите,

Решенье нам одним принадлежит,

И гений бурь начертит на граните –

Свобода или рабство победит.

Утопия – светило мирозданья,

Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь, -

Иль новый день в невиданном сиянье,

Иль новая, невиданная ночь!

Однако попытка реализации утопии обернулось трагедией для миллионов людей. Означает ли это, что утопия – великий бесчеловечный обман, что мир должен отказаться от утопий? Выдающийся английский писатель Оскар Уайльд писал: «На карту земли, на которой не обозначена утопия, не стоит смотреть, так как эта карта игнорирует страну, к которой неустанно стремится человечество». Утопия дает человеку и обществу стимул к саморазвитию, к постоянному движению. Идея «золотого века», «рая на земле» прекрасна, быть может, именно в своей невоплотимости. «…Пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уж это-то я понимаю!) – ну, а я все-таки буду проповедовать, - говорит герой рассказа Ф.М.Достоевского «Сон смешного человека», увидевший во сне идеальную страну. – А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час – все бы сразу устроилось! Главное – люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться».

Мир не может жить без утопий, однако в любой утопии изначально заложено немало противоречий. Основополагающие идеи утопии – это идеи социального равенства, разумного государственного устройства, полного материального благополучия. Но истинного равенства мы не найдем практически ни в одной из описанных утопистами стран. Так, на благословенном острове Томаса Мора существует рабство. Правда, рабы утопийцев – не рабы от рождения, это осужденные преступники, военнопленные и добровольцы, которые предпочли рабство на сказочном острове невыносимой жизни в других странах. Но тем не менее равенство здесь оказывается доступным не каждому. Да и возможно ли абсолютное равенство? Захотят ли люди по доброй воле одинаково думать, одеваться, одинаково питаться, жить в одинаковых домах? Утописты уповают на человеческий разум. Но только ли разум определяет человеческое поведение? А как же непредсказуемая и неповторимая человеческая душа?! Согласится ли она на такое равенство? «Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механике, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна!» - восклицает один из героев Достоевского. Не оборачивается ли всеобщее уравнивание насилием над самой человеческой природой? Но многие утописты и не отрицают насилия. Так, в Городе Солнца виновные в «неблагодарности, злобе, отказе в должном уважении друг к другу, лености, унынии, гневливости, шутовстве, лжи» могут быть наказаны весьма сурово. Кампанелла не отменяет и смертной казни в своем идеальном государстве, причем совершается она руками народа: осужденного убивают или побивают каменьями. (Попутно заметим: если в идеальном обществе есть преступники, значит изменение социальных условий все-таки не влечет за собой изменения человеческой природы, и это вынуждены признать даже авторы утопий).

И наконец, является ли полное материальное благополучие, столь характерное для утопических стран, залогом нравственного совершенства? Если все проблемы решены, если в обществе не возникает никаких конфликтов, какая сила заставляет это общество развиваться? Зачем наука, зачем искусство, зачем духовный поиск, если человек уже достиг всего, чего хотел?

По сути дела, в качестве идеала авторы утопий в своих книгах выводят общество абсолютно одинаковых людей, насильственно лишенных индивидуальной свободы, общество, остановившееся в своем развитии. Трудно поверить в то, что в таком мире можно быть по-настоящему счастливым. Невозможно представить себе счастливыми гражданами таких стран самих авторов утопий, неисправимых еретиков, бунтовщиков: Томаса Мора, закончившего свои дни на плахе, Томмазо Кампанеллу, проведшего двадцать семь лет в тюрьме, где и был создан «Город Солнца», Николая Чернышевского, написавшего свой роман в застенках Петропавловской крепости накануне девятнадцатилетней ссылки в Сибирь.

Но все это не отменяет «идеальности» изображенного в утопиях миропорядка, ибо, как справедливо заметил один из литературоведов, цель утопии – «общество, государство, человечество. <…> отсюда – любовь к дальнему, наивно принимаемая за желание помочь ближнему. Как ни крути, все равно выходит, что человек только средство для этой самой цели»2.

Человек для утопистов – некое абстрактное понятие, лишенное каких-либо внутренних противоречий. Если же попытаться представить себе грядущий день, принимая во внимание реальные противоречия человеческой природы, то воображение нарисует совсем иные картины. Неслучайно параллельно с развитием жанра утопии в литературе формируются антиутопические тенденции, отражающие тревогу писателей по поводу тех пагубных, непредвиденных последствий, к которым может привести построение общества будущего. Эти тенденции порой причудливо переплетаются с утопией в творчестве одного писателя. Великий английский сатирик Джонатан Свифт в книге «Путешествия Гулливера», следуя традициям ренессансных гуманистов, изображает посещение своим героем острова, населенного существами, достигшими физического и духовного совершенства. В языке обитателей острова нет слов ложь и обман, они не знают, что такое власть, правительство, война, у них нет даже законов, так как «природа и разум являются достаточными руководителями разумных существ», дружба и доброжелательность – двумя главными их добродетелями. Правда, разумные существа эти – лошади, или гуигнгнмы, как они себя называют («Слово гуигнгнм на языке туземцев означает лошадь, а по своей этимологии – совершенство природы»). Но на этом сказочном острове помимо гуигнгнмов Гулливеру приходится столкнуться с племенем уродливых, крайне нечистоплотных, издающих отвратительный запах животных. Покрытые с ног до головы густыми волосами, «вооруженные сильно развитыми крючковатыми и заостренными когтями на передних и задних лапах», они тем не менее напоминают людей. Гуигнгнмы, называющие этих существ йеху, используют их в качестве рабочего скота и содержат в хлеву. Йеху невероятно эгоистичны, развратны и жадны, но, когда Гулливер рассказывает гуигнгнмам об устройстве жизни и нравах англичан, становится понятно, что отвратительные качества йеху есть продолжение тех пороков, которые видел Свифт в своих современниках. Тем более что «по преданию», как сообщает автор в конце своей книги, «много веков назад» в Гуигнгнмии видели двух англичан, «от которых, по тому же преданию, произошел весь род этих гнусных скотов». Таким образом, вера в возможность разумного переустройства общества соседствует на страницах книги с тревогой по поводу того, что несовершенство человеческой природы в процессе исторического развития может привести не к духовному расцвету, а к полной деградации человека.

Наибольшее количество утопий создается в периоды общественного подъема, когда важнейшей чертой массового сознания становится оптимистическое видение исторической перспективы. Эпоха спада в общественном движении порождает разочарование в утопическом идеале. Так, вслед за декабристскими утопиями 1810 – 1820-х годов в русской литературе появляются произведения, в которых звучат глубокие сомнения относительно того, что человечество движется к абсолютной гармонии. Наиболее значительное из них – стихотворение Евгения Боратынского «Последняя смерть» (1827):

Есть бытие; но именем каким

Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;

Меж них оно, и в человеке им

С безумием граничит разуменье.

Он в полноте понятья своего,

А между тем, как волны, на него,

Одни других мятежней, своенравней,

Видения бегут со всех сторон,

Как будто бы своей отчизны давней

Стихийному смятенью отдан он;

Но иногда, мечтой воспламененный,

Он видит свет, другим не откровенный.

Созданье ли болезненной мечты

Иль дерзкого ума соображенье,