Курсовая работа: Брачное право в условиях язычества и после принятия христианства

Еще одним условием вступления в брак являлось отсутствие другого, не расторгнутого брака.

Это правило появилось после принятия христианства. В языческую эпоху господствовало многоженство. Впрочем, и тогда оно не было безграничным. Для обыкновенных людей высшей дозволенной мерой многоженства являлось наличие трех жен.[22] Князья могли превышать эту норму, но и у них число жен было ограничено, правда, количество наложниц при этом зависело только от их желания. У князя Владимира, например, в язычестве было 6 «водимых» законных жен и помимо них, как сообщала летопись, 800 наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в Берестове.

Несмотря на стремление церкви уничтожить старые языческие привычки, следы многоженства оставались на Руси и в христианскую эпоху. Простой люд не знал многоженства. Это явление, став на Руси повсеместным, охватывало лишь некоторые высшие слои господствующего класса. Среди князей, имевших вторых жен и побочные семьи, – Святослав, Ярослав Галицкий.

Проповедуемые церковью моральные начала в семейной жизни ли свое отражение в образах целомудренных и верных супругов, запечатленных в древнерусской литературе: Февронии в «Повести о Петре и Февронии»: жены князя Михаила Черниговского Агафье и дочери Феодулии, Евпраксии, супруге рязанского князя Федора.[23] Сохранился летописный рассказ о жене вяземского князя Семена Стиславовича Иулиании, которую смоленский князь Юрий Святославич, пользуясь вассальной подчиненностью ее мужа, хотел «принудать с ним жити, она же сего не хотяще». Верность и любовь к мужу стоила Иулиании жизни – Юрий Святославич велел утопить ее.[24]

Выступая против наличия одновременно нескольких браков, церковь боролась, прежде всего, с тем, что женатые люди произвольно отпускали своих жен и потом вступали в брак с другими. Это не было двоеженством в действительном смысле, а лишь нарушением законов о правильности развода.

Церковь боролась с многоженством и многомужием в собственном смысле. Правда, борьба церкви не всегда имела желаемый результат: «без труда и без срама две жены имеют вопреки вере нашей», – констатировал митрополит Иоанн.[25] Факты двоеженства упоминались в церковных уставах и после Ярослава, например, в уставе смоленского князя Ростислава 1150 года. Поэтому, хотя заключение брака разрешалось между двумя свободными от брачных уз лицами и подразумевало, что жених и невеста не связаны иными брачными обязательствами, церковь законодательно закрепила это отдельное условие: «…а про то сыскивати накрепко, чтобы женились… не от живыя жены муж и не от жива мужа жена…».[26]

После прекращения брака лицо могло вновь повторить процедуру вступления в брак. Условием заключения повторного брачного союза являлось вступление в брак не более определенного количества раз.

Языческое обычное право неодинаково решало вопрос о повторном браке для вдовца и вдовы. Для вдовца брак мог быть повторен неограниченное число раз, для вдовы – не всегда. В условиях многоженства существовало понятие «главная жена». После смерти мужа главная жена сжигалась вместе с телом супруга. В этой процедуре выражалось представление славян о том, что эта женщина может быть женой только одного мужа и здесь, и на том свете. Прочие вдовы могли вступать в новые браки.

За количеством заключаемых браков церковь пыталась следить достаточно строго, хотя четкого ответа на вопрос: сколько браков можно было заключить за всю жизнь, не давала. «На тот брак не ходи, иже двоеженец, или триженец», – предписывала церковная власть еще в 1499 году. Исходя из христианских представлений о нравственности, церковь осуждала второй и третий браки, заключенные даже в случае смерти одного из супругов.

Лишь первый брак церковь признавала таинством, а другие терпела как зло. Поэтому первый брак получал венчание, а второй и третий только благословление. Если из вступающих в брак один совершал эту процедуру впервые, а другой – вторично, то первый венчался, а второму лишь клали венец на плечо. Церковь признавала лишь гражданские последствия таких браков.

Для решения вопроса о возможности заключения брака обязательно выяснялось вероисповедание жениха и невесты. Брак лиц, одно из которых не исповедовало христианства, Священное писание разрешало: «…если какой Брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его (ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим…)». Однако Кормчая книга такой брак лиц разных религий запрещала: «Недостоит мужу православному с женою еретическою браком совокуплятися, ни православной жене с мужем еретиком сочетаватися…незаконное житие расторгати. Ибо не подобает смешивати несмешаемое…».

Русская церковь, руководствовавшаяся Кормчей книгой, препятствовала заключению браков лиц разных исповеданий. За преступную связь с иноверцем «руска», как называл женщину Устав князя Ярослава, наказывалась насильным пострижением в монашество.[27] Позже в некоторых русских землях наказание за такие действия ограничивалось штрафом.[28]

Этот запрет не распространялся лишь на великих княжон, многиe из которых были выданы замуж за иностранных королей.

Каноническим условием заключения брака являлось согласие родителей жениха и невесты на брак: «…сияже глаголем, аще самовластии, аше же и по властию родителей суть совокупляющиеся браку». Согласие на брак родителей и согласие жениха и невесты законодательно было уравнено, но Василий Великий проповедовал почтительность детей к родителям и потому считал: «При жизни оотца или господина, совокупляющиеся не суть без вины, доколе имеющие власть над ними не изъявят согласия на их сожитие. Ибо тогда супружество получает твердость». Реализация этой установки нашла отражение в жизни уже в первые годы после принятия христианства. О даче согласия родителей на брак как обязательном условии заключения брака свидетельствуют новгородские берестяные грамоты XII века.[29]

Решение вопроса о заключении брака родителями невесты и отсутствие права свободного выбора женщиной жениха могут рассматриваться как серьезный аргумент в пользу тезиса об ограничении социальных прав русских женщин в X–XV веках. Но на Руси интересы вступавшей в брак женщины иногда все же учитывались ее родственниками. Подтверждением существования подобных ситуаций могут служить летописный рассказ о полоцкой княжне Рогнеде, не пожелавшей выйти замуж за князя Владимира, а также жизненные коллизии, нашедшие отражение в текстах новгородских берестяных грамот.[30] Например, известно брачное предложение, сделанное в письменной форме: «…от Микиты к Ульянице. Пойди за мене. Яз тебе хоцю, а ты мене. А на то послухо Игнато…».[31] Скорее всего, что это первое древнерусское любовное письмо.[32] Адресат берестяного письма – невеста, от которой Микита ожидал согласия на брак. Ответ девушки был для жениха очень важен, так как предполагалось, что и ее свободная воля определяла решение вопроса о создании семьи.[33]

О юридическом закреплении прав молодых людей на изъявление собственной воли в делах о замужестве и женитьбе свидетельствуют и статьи Устава князя Ярослава Владимировича о денежных пенях, налагавшихся на родителей не только в экстремальных ситуациях (самоубийство из-за брака поневоле), но и в тех случаях, когда молодыми людьми будет проявлено желание создать семью, «а отець и мати не дадят».[34]

Сделать вывод о том, насколько часто в Киевской Руси и Московском государстве заключались браки по принуждению родителей и браки без согласия родителей, сохранившиеся источники не позволяют. Но возможно, 410 масштабы принуждения молодоженов возросли в XVI веке в условиях господства теремного существования семьи. «Терем» представлял собой созданный общественными условиями и нравами образ, в соответствии с которым женщина жила обособленно в своем доме, общалась лишь с прислугой, не могла появляться в общественных местах и даже в церкви должна была стоять за закрытой перегородкой. В таких условиях принуждение могло принять острые и болезненные формы, а свободное волеизъявление юношей и девушек – не быть учтенным при заключении брака. Так как согласие на брак родителей жениха и невесты являлось решающим, то жениху и невесте чаще всего при подготовке к венчанию оставалось довольствоваться лишь рассказами посторонних лиц о достоинствах будущего супруга. «…Домовладыка указывал, родственники приговаривали, и дело оканчивалось; о согласии «о члена родственного союза, которого судьба решалась, не было речи; ему даже не говорили о решении… чтобы не слышать его напрасной мольбы, стонов и упреков».[35] И никакие записанные в законе положения о том, что невеста и жених должны иметь свободное волеизъявление при венчании, не действовали.

Сложившееся положение вызывало осуждение высшего духовенства. Патриарх Адриан в указе 1693 года записал: «Священницы, сопружествующие согласия жениха и невесты не истязают и небрежно о сем имут, множицею и не хотяще едино лицо другому и не любящися между собою сопружествуют и по сицевому началу… житие тех мужа и жены бывает бедно и…детей бесприжитно…и великий господин указал…чтоб отныне к венчанию приходящих жениха и невесту священником поособно истязовывати и накрепко допрашивати, по любви ли и согласию… сопружествуются, а не от насилия ли или неволи… а будет женское лицо… допрашивати родители ея, паче же матерь, или… сестры ея допрашивать… и аще… умолчит или… знамение появит… и таковых не сопружествовати, дондеже совершенное согласие ко друг другу появят».[36] Известный русский историк С.М. Соловьев справедливо отмечал, что «средства, предложенные в указе, не могли уничтожить или ослабить зло»: дети против своих родителей не свидетельствовали, а что касается родителей, так «странно было допрашивать отца или мать, когда браки заключались по их единственной воле…»[37]

Одним из условий заключения брака памятники отечественной истории права называют наличие позволения начальства. Первоначально такое требование имело общее применение не только для служилых лиц, но и для неслужилых, так как брак в русском праве являлся не только личным и семейным делом, но и общественным. Служилые люди испрашивали дозволение от князя и царя, неслужилые – от местного начальства.

Исторические основания этого явления недостаточно ясны. Некоторые исследователи права предполагают, что не