Курсовая работа: Федор Тютчев о назначении человека и смысле истории

Духовная и познавательная беспомощность человека перед лицом начал и концов его существования и "ужасающей загадки смерти", неразрешимость самых главных вопросов (вспомним упомянутое выше стихотворение "Вопросы"), его угнетающая затерянность во вселенной - подобный настрой личности, освобожденной от социальных одежд и условных иерархий, нередко овладевает поэтом и его лирическим героем. Бесконечность, ничто, пропасть, бездна - эти понятия и образы составляют глубинный метафизический контекст тютчевской поэзии, в котором на какое-то мгновение появляется, "плавает" и исчезает "точка", "атом", "тень" человеческой жизни.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены

("Как океан объемлет шар земной…")

О "двух беспредельностях", которые своевольно играют человеком, о его "подвешенном" положении между вечностью и ничто, о "случайности" его существования "на краю" узко земного и вселенского бытия речь заходит во многих стихотворениях Тютчева. Причем подчеркивается удручающая несоизмеримость конечного индивида с бесконечным миром, непреодолимая чуждость "мыслящего тростника" безбрежной, "равнодушной" и "молчаливой" природе. В "бездомной" коперниканской вселенной, в "осиротелом мире" мы "покинуты на нас самих", вынуждены в "борьбе с природой целой" лишь слушать глухие стенания времени "среди всемирного молчанья", наблюдать, как "бледнеет в сумрачной дали", истощается на "краю земли" вместе с "нашим веком и друзьями" бледный призрак человеческой жизни.

Темы и образы мимолетности и ничтожности человеческого я проходят не только через всю лирику поэта ("нашей мысли обольщенье", "греза природы", "злак земной", "облак дыма", "тень, бегущая от дыма"), но и вообще глубоко укореняются в его сознании. "Какое жалкое существо человек", "как ничтожно все, что относится к человеку", "какое сновиденье есть жизнь, боже мой, какое сновиденье", - неоднократно признается он в письмах. "Как мало реален человек, как легко он стирается", "бесследно все, и так легко не быть", - повторяется поэтом в стихах.

Разрешения трагедии человеческого существования поэт нередко искал в одухотворенной и самодостаточной природе, в пантеистическом мировосприятии. Хрупкости человеческой жизни, скоротечным мигам "счастья", безумию "роковых страстей", мукам раздвоенной "сиротской" души, бесследно исчезающему индивидуальном бытию он противопоставляет органически цельную, неизменную, вечно обновляющуюся, плодородную стихию природы:

Чудный день! Пройдут века -

Так же будут, в вечном строе,

Течь и искриться река

И поля дышать на зное

("В небе тают облака…")

Выступая как символ и образ вечности, природа манит поэта своей всеобщностью, в "животворном океане" которой растворяется бесплодно неугомонное Я как "игра и жертва жизни частной". Он признает, что природа не "слепок" и не "бездушный лик", в ней есть "язык", действующий "как откровение", проникающий в душу сквозь ипохондрию и освещающий ее. Стремясь погрузить свое узко ограниченное Я в безбрежный океан мировой жизни, поэт хотел бы выйти из-под власти времени и пространства, смешаться с "миром дремлющим", залить тоску "мглой самозабвенья", обрести покой, говоря словами Е.А. Боратынского, в "златом безмыслии природы", избавиться от мук раздвоенного сознания и самосознания ("дай вкусить уничтоженья"). К мотивам этой своеобразной природной нирваны добавляется у Тютчева мотив особого пристрастия к "матери-Земле", повышенного естественного жизнелюбия, "подсолнуховой" тяги к солнцу.

Однако иллюзорность подобной гармонии быстро дает о себе знать, и в апогее пантеистического слияния с природой ("все во мне и я во всем") лирический герой Тютчева испытывает "час тоски невыразимой". Оказывается, что и в природе нет светлого единства и "никакой загадки", что в мировом космическом строе шевелится хаос, что в дне сокрыта ночь, а в избытке жизни таится все та же смерть. Тютчев обнаруживает, что в пределах самодостаточного натурализма, пантеистического мировоззрения, одухотворения природы невозможно преображение "темного корня" бытия и обретения не теряемого со смертью высшего смысла жизни. И поэт вынужден констатировать, что нет ничего более противоположного, нежели Пантеизм и Христианство, которое есть единственно реальный выход как из иллюзорного обожествления природы, так и из радикального зла.

Человек, предоставленный самому себе и природе, не способен выйти из дурной бесконечности смены сезонов, "дня и ночи", растительно-животного цикла, "прибоя" и "отбоя" житейских волн, из глубиннейших коренных противоречий расколотого и раздробленного мира, не находя ни в чем твердой точки опоры. Но бездонная глубина и принципиальная неустранимость этих противоречий ни социальными переустройствами, ни философскими доктринами свидетельствуют о наличии стоящей за ними тайны, без которой нет никакого смысла в человеческом существовании. Но именно об этом свидетельствует и Священное Писание, примиряя и снимая противоречия человеческой природы, объясняя основания нищеты и величия существования людей в своем догмате о первородном грехе. Не одна природная, а две разные силы действуют в человеке, ибо не может быть стольких противоречий в простом однородном существе: все доброе в нем является отголоском невинного состояния и благодати, а все злое - следствием греха и отпадения. Тютчев пишет о первородном грехе как о "тайне, объясняющей все и необъяснимой ничем" и истолковывает всевозможные иллюзии "своеволия", "самовластия", "апофеоза" человеческого Я в истории как заблуждения, "укорененные в первородной испорченности человека". Он также приходит к убеждению, что в душе есть силы, которые "не от нее самой исходят" и без которых невозможно преодоление раздирающих ее антиномий "двойного бытия", преображение "темного корня" человеческого существования.

Не знаю я, коснется ль благодать

Моей души болезненно-греховной,

Удастся ль ей воскреснуть и восстать,

Пройдет ли обморок духовный?

("Не знаю я, коснется ль благодать…")

Целый ряд стихотворений Тютчева содержит элементы молитвы. Он взыскует "священной простоты" Евангельского слова и напрямую обращается к Богу. "Спаси их, Господи, спаси", взывает поэт о стенающих пловцах на разбитом и затерявшемся в густой мгле корабле, экипаж которого охвачен "ужасом диким". Здесь налицо своеобразная обобщающая символика, относящаяся как к отдельному человеку, так и к Европе, России, всему современному человечеству и его вождям. Подобная же символика содержится и в другом стихотворении:

Пошли, Господь, свою отраду

Тому, кто жизненной тропой,

Как бедный нищий мимо саду

Бредет по знойной мостовой

("Пошли, Господь, свою отраду…")

И хотя Тютчев ощущает мощное давление позитивистского опыта и природных рамок преходящего бытия, он жаждет и надеется, что "есть мир лучший, мир духовный", что "есть нескудеющая сила, есть и нетленная краса". И не Весна, а Иисус Христос дает реальный духовный покой "страдальческой груди", которую волнуют "страсти роковые". Поэтому душа поэта готова "как Мария, к ногам Христа прильнуть". И при посылке дочери Анне Нового Завета он советует, когда "рассвирепеет жизни зло", всей душой припадать к Евангелию. И пустоту, что гложет ум и ноет в сердцах современных людей, может уврачевать лишь "риза чистая Христа". Здесь будет уместно вспомнить решительный вывод Тютчева, что "нужно склонить колена перед Безумием креста или все отрицать".