Курсовая работа: Язык и смысл

В настоящей работе я намерен выяснить некоторые семасиологические понятия, которые, как мне кажется, весьма важны для методологии наук и теории познания. Среди прочего я предложу дефиницию смысла выражений. Понятие "смысл", которое я здесь имею в виду - это не понятие субъективного смысла, появляющееся в некоторых психических актах, результатом которых является понимание этого выражения некоторой особой. Говоря о "смысле выражения", мы будем иметь в виду нечто интерсубъективное, что присуще какому-то звуку речи относительно языка, а не с точки зрения человеческой личности. Важность этого интерсубъективного понятия смысла выражений для методологии и теории познания следует хотя бы из того, что утверждения наук являются ничем иным, как смыслом определенных предложений, присущих этим предложениям в определенном языке, а познание (в отличие от познавания), по крайней мере в своем наиболее совершенном виде, это как раз и есть смысл некоторых предложений, а возможно и иных выражений.

Несмотря на значимость, каковой обладает понятие смысла в теории познания, это понятие нигде более, насколько я знаю, точно не было определено; большей частью довольствовались обращением к некоторому "усматриванию", некоторой "интуиции" того, что понимается под смыслом. На нашем пути к дефиниции "смысла" мы будем продвигаться отчасти аналитически, отчасти синтетически и безапелляционно. В частности, мы будем стараться, чтобы наша дефиниция "смысла" как можно более долго оставалась в согласии с обыденным пониманием этого термина. Однако это будет возможно только до некоторой степени, поскольку мы стремимся к дефиниции, которая должна очертить понятие точное и четкое. Но объем привычного понятия "смысл" не является четко очерченным. Поэтому, стремясь четко обрисовать это понятие, мы вынуждены позволить себе некоторую свободу, четко очерчивая границы его объема в размазанном контуре обычного понятия. Эту границу можно провести так или иначе, причем вследствие нечеткости обычного понятия каждый выбор будет равноправен. Однако не каждый выбор будет обладать одинаковой ценностью с точки зрения его применения, т.е. с точки зрения результатов, которые можно было бы с его помощью получить.

Предлагаемая нами дефиниция "смысла" является именно такой дефиницией, которая влечет за собой далеко идущие последствия, ибо она в теории познания ведет к позиции, которую мы определяем как радикальный конвенционализм. Этим следствиям результатов настоящей работы мы посвятим отдельную статью, которая в ближайшее время должна появиться в журнале "Erkenntnis" с названием "Картина мира и понятийный аппарат" [Das Weltbild und die Begriffsapparatur].[1]

Поскольку настоящая статья должна подготовить почву под ее эпистемологические последствия, то прежде всего обратим внимание на некоторые различия в процессах познания, особенно в процессах суждения.

§ 2. Суждение и его виды.

Мы различаем суждения в логическом и психологическом отношении. В психологическом отношении суждениями являются некоторые психические явления, о характеристике которых много писалось и говорилось. Мы не намерены участвовать в этом споре, но только хотим обратить внимание читателя на определенные виды процессов суждения, отказываясь приводить точные дефиниции этих видов. Удовлетворимся их упоминанием.

Существуют процессы суждения (назовем так суждения как психические явления, в отличие от суждений в логическом смысле, которые в дальнейшем будем называть кратко суждениями), которые можно адекватно выразить предложениями некоторого языка. Такие процессы суждения назовем артикулированными процессами суждения. В оппозиции к ним существуют такие процессы суждения, которых нельзя выразить адекватно при помощи предложений; назовем их неартикулированными процессами суждения. Рассмотрим пример, который послужит нам иллюстрацией неартикулированного процесса суждения: в тот момент, когда я сижу за столом и пишу эти слова, в комнату входит служитель и вручает мне письма. Замечаю это, не прерывая работы. Это наблюдение состоит из различных переживаний [verschiedene Erlebnisse], в частности, из определенных процессов суждения. Стремясь придать им словесное выражение я замечаю, что какие бы для этой цели не были выбраны слова, я адекватно не выражу ими процессов суждения, которые произошли во мне. Эти процессы имели достаточно туманный вид, тогда как процесс суждения, выраженный однажды в словах, обладает много более четкими чертами. Попробуем наш процесс суждения облечь в слова. Это можно было бы сделать при помощи следующих предложений: "служитель входит в комнату", "Евгений входит в комнату", "Евгений открывает дверь", "Евгений пришел", "Он пришел" и т.д. Каждое из этих предложений пригодно для адекватного выражения отличного от других процесса суждения, поскольку все процессы суждения, адекватно выраженные этими предложениями, отличаются между собой с точки зрения своего содержания. Но то, что я помыслил, увидев входящего служителя, в равной степени удается достаточно хорошо выразить при помощи каждого из этих предложений, из чего следует вывод, что каждым из этих предложений оно выражено не совсем точно. Это так, как если бы мы хотели провести в солнечном спектре линию, отграничивающую красный цвет от оранжевого. Можно пытаться это сделать по-разному. Каждая такая попытка одинаково удачна, но поскольку она отличается от прочих попыток, то она в той же мере неудачна, как и каждая иная.

В повседневной жизни с такими процессами суждения мы сталкиваемся на каждом шаге. Переходя через улицу и замечая приближающийся автомобиль, я высказываю суждение, но кажется, ни одно из предложений языка точно не соответствует моему суждению. Подобное происходит и тогда, когда мы вспоминаем о деле, которое следует исполнить. Так случается тогда, когда при решении научной проблемы приходят первые идеи. Общеизвестно, сколько нужно положить труда, прежде чем первая, сразу не поддающаяся выражению идея настолько не проясниться в мыслях, что ее можно будет облечь в слова.

Не будем здесь дискутировать над тем, заслуживают ли психические процессы, подведенные под название неартикулированных процессов суждения, вообще называться процессами суждения. Достаточно того, что мы обратили на них внимание. Для наших рассуждений важно отметить, что в дальнейшем мы будем принимать во внимание единственно процессы артикулированные.

В артикулированном суждении часто (если не всегда) происходит тихое либо громкое произнесение (или же чтение, записывание, слышание и т.д.). Это значит, что артикулированное суждение является сложным психическим процессом, в котором чаще всего можно более или менее фрагментарно выделить наглядное представление словесного образования. Это представление путается с иными составляющими, еще не поддающимися выделению в целостное артикулированное суждение. По нашему мнению, было бы ошибкой охарактеризовать этот процесс так, будто бы в этих случаях суждение следовало бы наглядному представлению предложения только в силу ассоциативности. Это представление сливается с процессом суждения в одно переживание и составляет, как это убедительно показал Гуссерль[2], его существенную составную часть.

Артикулированное суждение, существенной составной частью которого является наглядное представление предложения, назовем вербальным суждением. Вопрос о том, существует ли вообще артикулированное и невербальное суждение мы оставляем в стороне. Научное суждение в стадии зрелости всегда совершается в вербальном мышлении. Среди тех составляющих процесса вербального суждения, которые превышают само воображение предложения, следует выделить момент убеждения, т.е. момент асерции. Он может быть позитивным или негативным в зависимости от того, состоит ли суждение в признании или отбрасывании, причем момент асерции может иметь различные градации интенсивности. Когда момент асерции совершенно отсутствует, то мы имеем дело с тем, что Мейнонг называет "Annahme". Процесс суждения с позитивным моментом асерции мы называем позитивным убеждением, тогда как процесс суждения с негативным моментом асерции - негативным убеждением.

В дальнейших выводах мы будем пользоваться оборотами "X признает предложение Z", а также "X отбрасывает предложение Z". Первый из этих оборотов означает, что "X при помощи Z выражает позитивное убеждение". При этом необязательно X должен высказывать или писать предложение Z, но он может также слышать это предложение или читать, наконец он вообще не обязан воспринимать его чувствами, а может его себе только воображать. Тогда X переживает всегда словесный процесс суждения с положительной асерцией, составляющей воображения которого является представление предложения Z.

"X отбрасывает предложение Z" это не то же самое, что "X признает отрицание предложения Z". Отрицание является иным видом асерции, чем признание. Различие между отбрасыванием предложения Z и признанием предложения Z состоит не в том, относительно чего (т.е. относительно предложения Z или относительно его отрицания) мы занимаем одну и ту же (а именно, позитивную) позицию утверждения. Различие между признанием предложения Z и отрицанием предложения Z в том состоит, что относительно одного и того же предложения мы один раз занимаем позитивную позицию, а другой - негативную.

"X отбрасывает предложение Z" значит: "X занимает негативную позицию относительно того предложения, которым бы он воспользовался для выражения признания предложения Z,". Отрицательное убеждение, заключающееся в отбрасывании предложения, и положительное убеждение, заключающееся в признании этого же предложения называются противоположными убеждениями. Приведенное выше пояснение необходимо еще дополнить следующим замечанием. Когда мы говорим, что X признает предложение "падает снег", то мы не имеем в виду того, что X выражает такое суждение, какое обычно выражает русский* предложением "падает снег". Говоря, что X признает предложение "падает снег", мы не задумываемся над тем, пользуется ли X этим предложением так, как это ему предписывает делать русский язык, или же иначе. Таким образом, когда мы здесь говорим, что X признает предложение "падает снег", то из этого не следует, что X верит в то, что со словесным звучанием этого предложения X связывает некоторое положительное убеждение. Возможно, это убеждение, зависит от того, каким образом его вербальный состав определяется русским языком; возможно также, что это соответствие иного вида.

В школе Брентано используются предложения формы "X признает Y", понимаемые как утверждение, что Y является тем предметом, в существование которого верит X. Наши выше приведенные объяснения относительно этого оборота выразительно показали, что мы им пользуемся в совершенно ином смысле, на что еще раз со всей силой обращаем внимание. И это все, что можно сказать о суждении как психическом процессе.

Обратимся сейчас к суждению в логическом отношении [logischer Hinsicht] . Под суждением в логическом отношении мы понимаем смысл [Sinn], который соответствует предложению в некотором языке. Если мы имеем дело с артикулированным процессом суждения, который удается выразить в предложении Z языка S, тогда назовем смысл, которым это предложение обладает в этом языке, также содержанием [Inhalt] этого процесса суждения . (Здесь не стоит вопрос, можно ли неартикулированным суждениям также приписывать нечто такое, как содержание). Суждение (в логическом смысле) может быть утвердительным либо отрицательным, однако оно не может быть признающим или отбрасывающим, поскольку моменты асерции содержаться только в психологическом процессе суждения, но не в его содержании.

§ 3. Соответствие смыслов как необходимая характеристика языка.

Язык однозначно характеризуется не только запасом слов и правилами своего синтаксиса, но также и способом, каким словам и выражениям соответствует их смысл. Если бы кто-нибудь пользовался словами русского языка, но связывал бы с ними иные смыслы, чем обычные, то мы определенно не посчитали бы этот язык русским языком, но разве что каким-то криптоязыком.

Таким образом, к характеристике однозначности языка относится соответствие между его звуками (или же написанными знаками и т.п.) и их смыслом. Это соответствие назовем характерным для языка подчинением смыслов. Оно еще не произведено, если установлено соответствие слов или выражений языка и названных ими предметов, ибо, во-первых, не все выражения называют предметы , но среди них единственно те, которые имеют номинативный характер, т.е. имена, тогда как смыслом обладают все слова и выражения языка. Во-вторых, два выражения могут называть один и тот же предмет, однако обладать различными смыслами. Так, например, выражения "самая высокая вершина в Европе" и "самая высокая вершина в Швейцарии" называют один и тот же предмет, однако имеют различный смысл. Традиционная логика не занималась смыслом всех выражений, но в своих выводах ограничивалась смыслом имен, которые отождествляла с содержанием понятий, соответствующих этим именам. Тот же пример, послуживший выше выяснению различия между смыслом имени и предметом, который обозначен этим именем, может служить в традиционной логике указанием на различия между содержанием и объемом понятия (номинального). Содержание понятия [Begriffsinhalt] и смысл [Sinn] имени являются хотя достаточно и близкими, но разными понятиями.

§ 4. Правила смысла.

Если бы мы уже захотели здесь привести дефиницию термина "смысл выражения", то зашли бы слишком далеко.[3] Короткие замечания, которые мы посвятили этому термину, предназначались лишь для устранения наиболее разительных недоразумений.

В этом параграфе мы намерены привести основополагающий для дальнейшего изложения настоящих рассуждений тезис, который временно и еще не совсем точно можно сформулировать следующим образом: смысл, которым обладают выражения языка, в определенной степени определяет правила употребления этих выражений. Позже этому тезису мы придадим точную формулировку, сейчас же объясним его и обоснуем.

Смысл, который кто-нибудь связывает с некоторым выражением, зависит от типа мысли, который этим выражением представляется, или обычно представляется. Смысл, которым наделено выражение, определяет таким образом соответствие между этим выражением и некоторого типа мыслями. Конечно, все те, кто пользуется одним и тем же выражением в одном и том же смысле не обязаны нумерически связывать с ним одну и ту же мысль (понимаемую как психически реальный, индивидуальный процесс). Естественно, это было бы невозможно у различных личностей, а также и у одной особы, пользующейся одним и тем же выражением в разное время. Мы лишь утверждаем, что если они должны всегда пользоваться одним и тем же выражением в одном и том же смысле, то они должны всякий раз связывать с этим выражением мысли, принадлежащие к типу, однозначно очерченному смыслом этого выражения.

Здесь мы не будем пытаться очертить позицию, позволяющую выделить типы мыслей, которые ставятся в соответствие выражениям посредством их значений. Вместо этого мы подробнее займемся последовательностью шагов, служащей обнаружению недоразумений. Речь здесь идет о шагах, служащих обнаружению того [обстоятельства], что кто-то связывает с некоторым выражением, например, с каким-то предложением смысл, отличный от нашего. Рассмотрим сначала пример такой последовательности шагов.

Допустим, что не совсем деликатно коснулись чьего-то обнаженного и еще чувствительного зубного нерва. Этот кто-то вздрогнул и издал крик. Без сомнения, в этой ситуации было бы излишним спрашивать, почувствовал ли он боль. Однако представим, что такой вопрос поставлен и пациент ответил на этот вопрос отбрасыванием [Verwerfung] предложения "болит". Как следует оценить это поведение? Во-первых, можно допустить, что пациент врал, т.е. в действительности он не отрицал предложение "болит", а лишь делал вид, что отрицает это предложение. Во-вторых, существует возможность, что пациент не врал и действительно отрицал предложение, но вместе с тем не почувствовал никакой боли. Наконец, существует также возможность, что пациент не врал, а значит отрицал предложение "болит" и действительно почувствовал боль, но с этим предложением связывал иной смысл, чем мы. Во всяком случае мы исключаем такую возможность, чтобы кто-нибудь чувствуя боль и отрицая при этом предложение "болит" связывал с этим предложением тот же смысл, что и мы. В тот момент, когда мы убедились, что кто-то, почувствовав боль, отрицает предложение "болит", то из этого можно сделать вывод, что он связывает с этим предложением иной смысл, нежели мы.

Тем самым мы отыскали последовательность шагов, служащую обнаружению недоразумений. Ее схему можно было бы сформулировать так: намереваясь решить, использует ли кто-нибудь определенное предложение в том же смысле, что и мы, находим для этого предложения некоторый выделенный тип переживаний тем отличающийся [от прочих], что переживаний этого типа нам достаточно для решительного принятия данного предложения. Обнаруживши, что интересующий нас индивид, несмотря на наличие переживания указанного типа, отбрасывает соответствующее предложение, мы отсюда делаем вывод, что он с этим предложением связывает иной смысл, чем мы. Отметим также, что этот вид переживаний, соответствующий данному предложению, является особо выделенным, а это выделение заключается не только в том, что наличие переживания этого вида совершенно достаточно ему для признания этого предложения; оно непосредственно должно приводить к признанию этого предложения, т.е. переход от переживания к признанию предложения не может быть разбит на несколько шагов. Если, например, признания некоторых посылок (это ведь тоже можно назвать переживанием) мне достаточно для принятия отдаленного заключения, а кто-то другой, признавая эти же посылки, все же отрицает предложение, в котором я выражаю заключение, то я не буду это считать доказательством существования недоразумения между нами относительно предложений - посылок или заключения, но смогу это для себя объяснить иначе. Какой выделенный тип переживаний в выше изложенном смысле соответствует данному предложению - это можно от случая к случаю обнаружить на основе языковой интуиции.

Выше описанные шаги давали бы бесспорные результаты, если бы их применение на практике всегда не было затруднено тем обстоятельством, что никогда совершенно уверенно нельзя утверждать, что в иной особе действительно наличествуют переживания соответствующего вида и действительно ли она отбрасывает соответствующее предложение, или же только создает видимость отбрасывания. Тем не менее утверждение, образующее основание этих шагов , а именно, что если кто-то испытывая переживание вида D отбрасывает предложение Z, то он с этим предложением связывает иной смысл, чем мы, это утверждение является аподиктически достоверно, если только этот вид переживаний оказался соответственно подобранным. Едва ли нужно говорить о том, что таким образом можно утверждать только существование недоразумения, но нельзя утверждать, что произошло понимание. Другими словами, приведенное выше описание последовательности шагов является лишь необходимым, но не достаточным критерием того, что кто-то с некоторым предложением связывает тот же смысл, что и я.

Рассмотрим еще и иной пример обнаружения недоразумений. Допустим, что некто равно признает как предложение "если А, то В", так и антецедент "А" этого условного предложения, однако отбрасывает его консеквент "В". Если он действительно так делает, а не только делает вид, то с целью выяснения такого поведения можно допустить, что в момент отрицания консеквента "В", он уже успел забыть о том, что признавал посылки. Однако если он помнит о них в момент отрицания консеквента "В", то для нас это безошибочный признак того, что он пользуется по крайней мере одним из выражений "если А, то В", "А", "В" не в том же смысле, что мы. А именно, мы считаем невозможным, чтобы некто пользующийся выражениями русского языка в том же смысле, что и мы, признавал предложение вида "если А, то В" и его антецедент "А" , и вместе с тем отрицал его консеквент "В".

Рассмотрим внимательнее утверждения, на которые мы опирались в обоих приведенных выше примерах. Первое утверждение говорит, что одновременно невозможно испытывать с чувством боли негативное убеждение, заключающееся в отбрасывании по-русски правильно понимаемого предложения "болит". Таким образом, это утверждение говорит о невозможности появления в сознании переживаний некоторого вида (чувства боли) одновременно с иным переживанием (отрицательным убеждением определенного вида). Обозначим через "H" тип мысли, соответствующий посредством его русского смысла предложению "если А, то В", через "V" - тип мысли, соответствующий посредством его русского смысла антецеденту "А", а через "N" - тип мысли, соответствующий посредством его русского смысла консеквенту "В". Тогда второе утверждение может быть сформулировано следующим образом: одновременное переживание положительных убеждений вида H и V исключает возможность одновременного переживания отрицательного убеждения, противоположного мысли типа N.

В таком представлении утверждения, составляющие основу последовательности шагов, служащих обнаружению недоразумений, звучат так, как будто речь в них идет только о психологическо-эмпирических истинах. Однако по нашему мнению, дело обстоит иначе, поскольку оба установленных выше утверждения не были заимствованы из опыта, но являются аналитическими. Им не угрожает опасность быть опровергнутыми в опыте, подобно как это не грозит, например, предложению, что нагретая при нормальном давлении до 100 С вода кипит.

Общеутвердительное предложение вида "каждое А есть В" только тогда требует эмпирической проверки и только тогда оно может быть опровергнуто в опыте, если о некотором X можно утверждать, что оно есть А без обращения к тому, что X есть В, или каких либо иных данных, из которых можно было бы вывести, что X есть В. Если вопрос, действительно ли X есть А нельзя разрешить без предварительного утверждения (в приведенном выше смысле), что X есть В, то скажем, что свойство быть В является для понятия А конституционным [konstitutiv ist]. Предложение "все петухи поют" требует эмпирической проверки и может быть опровергнуто опытом. Предложение "каждый петух является птицей" не зависит от свидетельств опыта, ибо нельзя утверждать о некотором X, что он является петухом покамест остаются сомнения, является ли X птицей. Точно так и предложение "нагретая до 100 С при нормальном давлении вода кипит" не является эмпирическим предложением и не может быть опровергнуто в опыте, поскольку свойство "кипеть при нормальном давлении" является конституционным для понятия воды, нагретой до 100 С.

Не так ли обстоит дело и с нашими выше приведенными двумя утверждениями? Рассмотрим утверждение: тот, кто правильно понимает [высказанное] по-русски предложение "если А, то В", тот не может отбросить консеквент "В", если признает условное предложение "если А, то В" и его антецедент "А". Разве можно с какой-то долей уверенности утверждать, что некто правильно понимает [высказанное] по-русски предложение "если А, то В", если еще не известно, сможет ли он отбросить консеквент, признавши условное предложение и его антецедент? Или разве можно утверждать, что некто связывает с предложением "болит" смысл, сопоставляемый ему в русском языке, если еще нет уверенности в том, что он отбросит это предложение тогда, когда будет одновременно испытывать боль? По нашему мнению, это невозможно, а тем самым в обсужденных выше утверждениях приведены свойства, конституционные для понятия употребления этих предложений в соответствии с их смыслом. В этом месте мы еще не можем точно доказать это утверждение, поскольку наши рассуждения находятся в стадии не уточненных понятий, в которой еще невозможно ничего точно доказать. Однако мы убеждены в истинности нашего утверждения и склонны считать, что и читатель согласится с нами. Однако более не задерживаемся на этом .

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--