Курсовая работа: Принципы синхронного описания языка

Вопрос о том, как подходить к изучению и научному описанию языка, требует тех или иных фолософских и методологических предпосылок понимания природы и роли языка среди явлений действительности, его места в онтологических рядах. Эти предпосылки имеются у каждого пишущего о языке, будь они логически обработаны и сформулированы или нет, так как в зародышевом, эмбриональном виде они присутствуют в каждой строчке, написанной о языке. Предпосылки эти определяют "что" и "как". Но есть еще один важный и, может быть, самый важный аспект - "зачем?". Этот аспект и может служить компасом целенаправленности лингвиста.

На открытии РЕФа в 1929 г. В.В. Маяковский сказал: "Все споры наши и с врагами и с друзьями о том, что важнее - "Как делать" или "Что делать" - мы покрываем теперь основным нашим литературным лозунгом - "Для чего делать", т. е. мы устанавливаем примат цели и над содержанием и над формой" [1].

Слова В.В. Маяковского относились в литературе, но выдвинутый им лозунг сохраняет свое значение и для науки, где в наше время пассивная созерцательность должна уступать действенности и целеустремленности. Этот "поворот координат" стоит перед всеми науками до логики и математики включительно. Лингвистика находится в том же кругу. Это не определяет каких-то "вулканических" изменений в самой лингвистической онтологии, это просто - устремление найти в этой онтологии то, что отвечает данной общей или частной целенаправленности нашего времени - "для чего делать", как говорил Маяковский.

Данная точка зрения ничего общего не имеет с прагматизмом. Наоборот, это одно из здоровых устремлений структурализма - в хорошем смысле этого слова. Ведь структурализм ищет реальности, через преодоление эмпирического Schein выискивая подлинное Sein. Так, по крайней мере, я понимаю настоящий, положительный и плодотворный структурализм. Прагматизм же не ищет истины, а довольствуется "полуистинами" - удобными, как комфорт и бизнес. Все это абсолютно чуждо подлинным дерзаниям и самоограничениям науки. Вопрос же "для чего?" - нужный компас научного исследования, который может вывести исследователя из контроверзы - беспредметное "созерцание" и сугубо предметное "делячество" - на путь теоретического знания, адекватного своей онтологии. По сравнению с обычной эмпирической регистрацией такой путь является не только теоретически, но и практически более высокой ступенью познания.

2

Если мы признаем, что язык есть "важнейшее средство человеческого общения", что он нужен всем людям, образующим данный коллектив, то именно эти качества - "важнейшее" и "всем" - должны быть первыми показателями упомянутого нами выше "компаса" лингвиста.

Поскольку мы считаем, что язык - не идеология, а орудие и притом орудие особого рода, обладающее не конструкцией, как любое материальное орудие (топор, плуг, комбайн), а структурой и системной организацией, то для всех говорящих первая задача состоит в том, чтобы практически владеть этим орудием в данном его состоянии.

Прав был Ф. де Соссюр, когда он писал: "Вполне ясно, что синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящей массы только он - подлинная и единственная реальность" [2].

Указанная целеустремленность языка (язык - практическое орудие общения) является первой и всеобщей, охватывающей всех соприкасающихся с языком. Если не стоять на точке зрения Канта, гласящей, что наука определяется методом, а не объектом, а полагать, что именно объективно-онтологические характеристики самого предмета, в данном случае - языка, должны определять и науку о языке, то следует признать, что первой целенаправленностью научного рассмотрения и описания языка должна быть целенаправленность синхроническая, отвечающая синхроническим интересам "говорящей массы" и позволяющая подвести теоретическую базу под практические описательные очерки о языке, будь то школьный учебник, или "очерк" в словаре, или сводка правил произношения и т. п.

Чем более такое описание будет адекватным своему объекту по всей реальности его структуры и системной организации, тем полезнее это окажется и практически. Конечно, указанное положение отнюдь не отрицает и не исключает иные аспекты, связанные с другой целенаправленностью, но эти аспекты не могут претендовать на то, чтобы быть первыми.

Следует разобраться в том, что же является непосредственным, доступным исследованию лингвиста объектом? Были ли правы А.А. Шахматов, И.А. Бодуэн де Куртене, Дж. Бонфанте, В. Пизани и другие, говоря: "... реальное бытие имеет язык каждого индивидуума; язык села, города, области, народа оказывается известною научною фикцией, ибо он слагается из фактов языка, входящих в состав тех или иных территориальных или племенных единиц индивидуумов" [3].

Или: "Конечно, так называемый русский язык представляет из себя чистейшую фикцию. Никакой русский язык, точно так же как и никакой другой племенной или национальный язык, вовсе не существует. Существуют, как психические реальности, одни только индивидуальные языки, точнее: индивидуальные языковые мышления. Письменный же или же национальный язык представляет из себя средний вывод из известного количества индивидуальных языков" [4].

Или: "Неолингвисты считают, что только данный наш собеседник является конкретным и реальным - в конкретном и индивидуальном акте его речи. Английский язык, итальянский язык - это абстракции; не существует никаких "типичных" потребителей английской или итальянской речи, точно так же как не существует "среднего человека" [5].

Или: "Язык как исторический феномен не существует в действительности; он является такой же чистой абстракцией, как, например, итальянская литература. И подобно тому, как существуют произведения, которые в их совокупности мы называем итальянской литературой, так в действительности существуют только индивидуальные языковые акты, устные или письменные, из которых мы извлекаем понятие о языке итальянском, французском и латинском" [6].

Первый ответ, который мы, однако, все же даем на эти высказывания, - "нет" - конечно, верен, но вопрос, как оказывается при более глубоком рассмотрении, сложнее. Он, во-первых, упирается в проблему "язык и речь" и, во-вторых, в проблему прямой и непрямой данности, что является предметом философской методологии и феноменологии.

В данной статье нет места для подробного анализа этих проблем. Это могло бы служить темой специального исследования и даже специальной дискуссии.

3

О языке и речи много (хотя и во многом противоречиво) сказано (В. Гумбольдт, Ф. де Соссюр, Ш. Балли, К. Бюлер, Н.С. Трубецкой, а у нас Г.О. Винокур, А.И. Смирницкий и мн. др.).

В лингвистическом плане я не буду останавливаться на рассмотрении этой проблемы, а сошлюсь на последнюю прижизненно изданную работу А.И. Смирницкого "Объективность существования языка" (изд. МРУ, 1954), с основными положениями которой по вопросу о соотношении языка и речи я согласен.

Совершанно ясно, что в речевом общении "фактом" является "речь". И здесь "речь" - процесс, движимая во времени лента или цепь, то, что можно фиксировать магнитофоном с дальнейшей препарацией речевых "следов" магнитофонной пленки путем кимографии, осциллографии, спектрографии и иных технико-экспериментальных методов. Первично лингвисту дана речь, это его первый непосредственный объект [7].

Но лингвист должен помнить, что та "реальность", о которой говорили И.А. Бодуэн де Куртене, А.А. Шахматов, Дж. Бонфанте и другие, - лишь один из аспектов реальности наряду с другими и что любая "речь" всего лишь частичная манифестация языка как коллективного достояния, как "сокровищницы" (Thesaurus!), обладателем которой являются не "я", не "ты", а "все". Имея перед собой "обладателя", манифестирующего какую-то часть этой "сокровищницы" в данный момент, лингвист должен думать об иных "обладателях", с иными манифестациями, и ... отвлечься от данной манифестации.

Поэтому наука о языке (а не наука о речи!) должна прежде всего уметь остановить данный ей в непосредственном наблюдении процесс речи - будь то изустный рассказ или печатный текст, понять "остановленное" (речь) как систему и структуру (язык), определить все единицы этой структуры в их тожествах и различиях, в их отношениях, соотношениях и взаимоотношениях, в их функциях и в их взаимосвязи, - раздельно по ярусам структуры и совокупно как членов системы. Тогда лингвист получает реальность "второй ступени" - опосредствованную данность. Тем самым тезы о "языке" отдельного индивидуума, которые приведены выше, имеют под собой основание - это факт первой данности, но не подлинный объект лингвиста, который должен в любой речевой экземплификации прозреть язык.

4

Кто же ограничивает свой объект только процессом речи? Пожалуй, никто. Но есть науки, которые не должны выходить за пределы речи, хотя и могут соотносить факты речи с чем-либо иным, находящимся за пределами языка. Я думаю, что как психофизиологический процесс речь является предметом психологии, логопедии, невропатологии, а в плане "воспитательном" - областью, которой ведают педагоги и ревнители культуры речи, теоретики "художественного слова" и т. п. Но "речь" для физиологов и "речь" для "ревнителей культуры речи" - предметы разного порядка, хотя объект и остается один и тот же. Этого требует достигнутое еще в XIX в. разделение наук, часто, правда, понимавшееся как размежевание по эмпирически данным объектам. Здоровая идея искать контуры науки в онтологии ее предмета позитивистски подменялась эмпирическим удовлетворением первой попавшейся данностью.

Идеи XX века, в целом явно антипозитивистские, несмотря на многообразие теоретических направлений в языкознании, привели к тому, что псевдоистины позитивистского Schein стало возможным перевести в реалистический Sein. В XX веке, когда науки "прочно" размежевались, возникла обратная тенденция: синтезирование наук, имевшее своим следствием такие дисциплины, как физическая химия, биофизика, биохимия и т. д.

Значит ли это, что надо, как иногда пытаются делать, создавать психолингвистику, биолингвистику и т. п.? Думаю, что никаких оснований к этому нет. Лингвистика должна быть верна своему предмету и его онтологии, хотя бы она вступала в любые соотношения с посторонними ей, но смежными по пересечению объектов науками.

Поэтому лингвист, непосредственно наблюдая речь как процесс" должен его остановить и прийти к языку, как к второй данности, уже не непосредственной. И эту данность лингвист обязан понять как целое, существующее в данное время для данного коллектива" т. е. осмыслить ее синхронно как структуру и систему и, лишь сделав этот когитациальный акт и доведя его до полной ясности подлинного Sein, затем включить его в новый процесс - исторический.

5

Итак, если вспомнить о "первой целенаправленности" лингвиста, окажется абсолютно необходимым освободиться от всякого "процессного" аспекта: а) остановить процесс речи и б) не включаться в исторический процесс развития языка. Иначе говоря, в словах и формулах науки отразить объективно существующий для "говорящей массы" статус языка как орудия. Это и есть чистая синхрония. Так поступает каждый опытный диалектолог, когда он слушает и провоцирует на ответы какую-нибудь "бабусю".

Такой естественный и практически продуктивный аспект был чужд младограмматикам, пытавшимся оперировать квазифилософией наивного позитивизма, еще не столкнувшегося с физикой и математикой, но тесно сомкнутого с механической и атомистической психологией И. Гербарта [8].

Сомнения в единственно возможном аспекте для лингвистики - в аспекте Sprachgeschichte Г. Пауля - были и у тех представителей лингвистической науки, которые являлись сверстниками младограмматиков, - я имею в виду И.А. Бодуэна де Куртене (1845-1929) и Ф.Ф. Фортунатова (1848-1914), - и у несколько более молодых лингвистов, например у Ф. де Соссюра (1857-1913).

И.А. Бодуэн де Куртене и в своих ранних работах (польского и казанского периодов), и - в наиболее отточенном виде - в замечательном, но мало известном труде "Versuch einer Theorie phonetischer Alternstionen" (Strassburg, 1895) декларативно, но и аналитически убедительно показал различие явлений Nebeneinender (статической лингвистики) и Nacheinander (динамической лингвистики) и то, как эти аспекты взаимодействуют в языке и в отражающей судьбы языка науке о языке. Это стало в XX в. основным знаменем передовой науки о языке. '' Ф.Ф. Фортунатов, наряду с классическими трудами по сравнительному языковедению, дал образцы чисто синхронного анализа в своих работах об основах описательной грамматики [9].

Но наиболее четкая постановка вопроса об эволюционном и описательном аспектах заключается в замечательном труде Ф. де Соссюра "Курс общей лингвистики", книге, которую автор никогда не писал, но которая принадлежит всецело ему и только ему. Переходя к анализу основополагающих тезисов Соссюра о синхронии и диахронии, еще и еще раз хочется подчеркнуть, что осуждать его в непоследовательности, в неполноте, в диспропорции частей - нельзя. Соссюр не написал этой книги! На то, что на страницах этой книги есть, позволяет и обязывает думать дальше и даже спорить и предлагать иные решения. Известный анализ Соссюром оси одновременности, касающейся "отношений между существующими вещами, откуда исключено всякое вмешательство времени", носи последовательности, "на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз и по которой располагаются все явления первой оси со всеми их изменениями" [10], не вызывает возражений: здесь все очевидно и убедительно.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--