Курсовая работа: Роман эпохи Просвещения
В эти годы Свифт начинает писать стихи в античном высоком стиле. Они не составили славы автору, который, однако, навсегда сохранил убеждение в том, что истинное искусство должно произрастать на классической почве. Так что, не покривив душой, Свифт выступил в споре между "древними" и "новыми" на стороне первых. Ему пришлось парировать нападки, которым подвергся его патрон, принявший за античное сочинение одну позднейшую подделку. Ответом Свифта стала «Битва книг» (1697, публикация1704).
Просветительский разум Свифт подвергает проверке остроумием – инструментом, отточенным на протяжении предшествующего XVIIстолетия. Не хуже поэтов-метафизиков Свифт владеет неожиданными метафорами, превращая их в полемические аргументы. Они придают спору наглядность и, когда нужно, доводят до абсурда доводы противника. Если кругом говорят о полемике между "древними" и "новыми", то почему бы не представить её как реальную битву книг? И вот – полка за полкой – Свифт бросает в сражение книги библиотеки Сент-Джеймского дворца, хранитель которой знаменитый филолог Ричард Бентли был одним из тех, кто выступил против Темпла. Древние авторы теснят современных, современные – древних...
Но ещё до того, как закипит бой, его исход иносказательно предрешён в споре паука, плетущего свою сеть в углу над окном, и случайно залетевшей сюда пчелы. Паук гордится совершенством своей инженерной мысли и тем, что ни у кого ничего не берёт, весь строительный материал производя из собственного тела. Это тщеславное упоение своей независимостью и оригинальностью научных открытий – позиция "новых", с которой паук и укоряет пчелу за то, что она, заимствуя у всех, грабит природу. Пчела отвечает, что своими дарованиями — умением летать и жужжать – она обязана лишь небу, а что до результатов труда, то производимые ею мёд и воск сродни небесным сладости и свету. А что производит паук? Мразь и яд.
Вывод, казалось бы, ясен – в пользу "древних". Это и так и не совсем так, ибо в споры своего времени Свифт вмешивается не для того, чтобы принять чью-то сторону, а чтобы оценить сам спор и по возможности исчерпать его. По традиции жанра диалога, в споре появляется третейский судья, у Свифта – баснописец Эзоп. Он-то и объявляет пчелу победительницей, но не потому, что она подражает "древним", а потому, что следует природе, не жалея в этом ни труда, ни усилий. Вот что заслуживает подражания во все времена.
С тем же иносказательным остроумием, но уже гораздо сложнее построен первый великий памфлет Свифта – «Сказка бочки». Он был начат в 1696году, но закончен после смерти Темпла, когда Свифт, ещё в 1694году принявший священнический сан, отправился в небольшой приход Ларакор в Ирландии. Защита прав ирландской церкви нередко приводит его в Лондон, впервые погружая в хитросплетения веры и политики. Судьбе христианской религии посвящена центральная притча, то есть иносказательная история, нового памфлета.
У одного человека было три сына. Умирая, отец оставил им по кафтану и расписал в завещании, как с ним должно обращаться. От соблюдения этих правил будет зависеть благополучие владельца. Но мода менялась, и сыновья принялись перетолковывать, а то и подделывать завещание, чтобы обнаружить в нём разрешение нашить аксельбанты, кружева, галуны, китайские фигурки… Потом старший сын хоть и беззаконно, но обзавёлся хорошим домом, где поселил братьев и повелел именовать себя господин Пётр (здесь следует вспомнить, что покровитель католического Рима – апостол Пётр). У двух других братьев также появились имена: средний оказался Мартином (тёзкой первого реформатора Мартина Лютера), а младший – Джеком (что в английской версии совпадает с именем идеолога наиболее радикального протестантизма Жака Кальвина).
Затем братья поссорились, и старший выгнал младших, которые вдруг вспомнили о завещании и решили привести в соответствие с ним свои кафтаны. Мартин аккуратно спорол все лишние украшения в свойственном ему стремлении к простоте. А Джек, у которого не хватило терпения на кропотливое отделение галунов и кружев, срывал их вместе с кусками материи, чем привёл свой кафтан в весьма жалкий вид. Теперь же он шумел и требовал от братьев последовать его рвению, то есть так же рвать всё, что попадёт под руку.
Такова основная притча, с комической ясностью представляющая духовный раскол западного христианства между воплощающим земное величие Римом и выдвинувшими принцип простой и ясной веры протестантами. Зачем же тогда рассказывать эту притчу? Вспомним о названии – «Сказка бочки». У моряков было в обычае, завидев кита, бросать ему пустую бочку, чтобы отвлечь от судна. Ещё по-английски "рассказывать сказку о бочке" значит молоть чепуху.
Притча постоянно прерывается отступлениями на самые разные темы: о критиках, об отступлении, о пользе безумия… Эти отступления напоминают о том, что первоначально памфлет был задуман в полемике против "новых". Сам Свифт в предисловии предупреждал, что многие места этой книги являются пародиями. Пародируются самые разнообразные жанры и стили современных писаний: учёный трактат, болтовня журналиста с Граб-стрит, критическая статья, претензии на остроумие под видом пустословия… Получается, что основная история – это своего рода экскурс в историю христианства, а точнее – в историю его заблуждений, в результате которых человечество теряет разум и духовно мельчает, что и иллюстрируют в сопровождающих отступлениях писания "новых".
В «Битве книг» Свифт сравнил разум современности с пауком; в «Сказке бочки» он "изобразил паутину... Автор-рассказчик ведёт наблюдение из центра паутины, с удовольствием обозревая её многочисленные петли и хитросплетения" (МуравьёвВ. Джонатан Свифт. М., 1968. С.65). Судя по характеру рассказа с его иносказательной фантастикой, с его пародийным многоголосием, сатирическая проза Свифта по прямой линии восходит к Рабле и одновременно предсказывает рождение нового романа.
Что же касается образа паутины, то Свифт и не заметил, как, однажды приблизившись к её центру, чтобы получше рассмотреть, он сам оказался пойманным, проведя несколько лет в хитросплетениях политических интриг и памфлетной войны. С её окончанием в 1714году Свифт снова в Ирландии. Теперь и до конца жизни в качестве декана собора св. Патрика в Дублине. Встреченный здесь враждебно – репутация изменников тянулась за проигравшими тори, – он вскоре превращается в защитника прав ирландского народа, от имени которого пишет «Письма суконщика» (1724—1725). Повод для них может показаться вполне частным, но он удобен для того, чтобы сказать Англии, её королю, премьер-министру и парламенту, что Ирландия не хочет получать из Лондона неполноценные монеты и дурные законы.
В Дублине Свифт был больше чем национальным героем – он был национальным символом свободы. Английский наместник лорд Картерет сообщал раздражённому деятельностью "суконщика" первому министру Роберту Уолполу, что для ареста Свифта потребуется колониальный корпус в 10000человек. В Лондоне его ненавидели и боялись, но сам он продолжал мечтать о возвращении в Лондон, где остались друзья и читатели, способные оценить его не только в роли бунтаря-суконщика. Как будто бы это стало возможным, когда стёрлась память и ушла острота тех политических конфликтов, участником которых был Свифт. Даже лидеру тори виконту Болингброку было разрешено возвратиться из эмиграции. Он пишет Свифту, торопя его приезд. Свифт медлит, ибо должен закончить дела в Ирландии и, главное, дописать свою новую книгу – «Путешествия Гулливера». Он привезёт её в Лондон в марте 1726года, где она вскоре и появится.
Полное название звучит так: «Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». Имя автора не значится, ибо какой же может быть ещё автор, если путешествия описаны самим путешественником, хотя (в отличие, скажем, от «Робинзона Крузо» Дефо, появившегося семью годами ранее) авторство героя – "написано им самим" – в названии специально не оговаривается.
Зато есть предваряющее текст «Обращение издателя к читателю», написанное другом и дальним родственником Гулливера Ричардом Симпсоном. Он-то с согласия автора и опубликовал рукопись. В ней – подлинное повествование, документальное свидетельство. Свифт знает об увлечении современников такого рода историями и как будто принимает правила игры, но, по своему обыкновению, доводит их до абсурда, выдавая за подлинное нечто совершенно фантастическое. Иногда полагают, что «Путешествия Гулливера» представляют собой пародию на документальную обстоятельность «Робинзона». В таком случае эффект, произведённый «Гулливером», был тем более поразительным: Свифту тоже поверили, и лишь самые большие скептики полагали, что кое в чём он преувеличил (или преуменьшил, если иметь в виду страну лилипутов).
Однако если Свифт и пародирует, то прежде всего не кого-то и не какое-то отдельное произведение. Его замысел, как всегда, глобален и относится к современному мышлению в целом. Он как будто говорит своим читателям: вы верите в науку, подлинные факты для вас интереснее вымысла – ну что же, попробуйте в таком случае отделить в моём повествовании истинное от ложного и расслышать правду о вас самих. Вы верите в разумность человека и в то, что при должном воспитании он вырастет нравственной личностью или исправится, если ему объяснить его пороки. Что же, попробуем исправить вас, хоть я и не очень в это верю.
В издании 1735 года появится «Письмо капитана Гулливера к своему родственнику Ричарду Симпсону». Оно датировано 2 апреля 1727 года, и в нём сообщается, что оно написано по прошествии полугода со дня появления книги в печати. Одна из целей – снять ответственность с автора за типографские и другие неточности, но главная цель капитана Гулливера – высказать своё разочарование: "Вот уже шесть месяцев прошло со времени появления моей книги, а я не только не вижу конца всевозможных злоупотреблений и пороков, – по крайней мере на этом маленьком острове, как я имел основание ожидать, – но я не слыхал, чтобы моя книга произвела хотя бы одно действие, соответствующее моим намерениям".
Гулливер сожалеет, что согласился на публикацию, которой не хотел: "Благоволите вспомнить, сколько раз просил я вас, когда вы ссылались мне на интересы общественного блага, принять во внимание, что йэху представляют породу животных, совсем не способную к исправлению путём наставлений и примеров".
Йэху – злобные существа, которые встретились Гулливеру в последнем из его путешествий и в которых он должен был признать – и по внешности, и по повадкам, и по характеру – очень большое сходство с людьми. Вернувшись в Англию, Гулливер в согласии с духом века, верящего в разум и воспитание, решился опубликовать свою книгу. Увы, она не произвела должного действия.
Разочарован ли Свифт? Это его очередная мистификация: он не так наивен, как Гулливер, и не страдает от избытка доверчивости ни к человеку, ни к его разуму, ни к возможности в полгода изменить его нравственную природу. Да возможно ли это сделать и в гораздо более долгий срок, хотя бы в ходе всего развития человеческого общества? Во всяком случае, линия сюжета в «Путешествиях Гулливера» прочерчена таким образом, что уводит не вперёд, к светлому будущему, а назад, на глубину истории и природы, где человек, кажется, был и более великим, и более нравственным. Сменяя друг друга, перед читателем проходят различные формы государственного устройства, в пространство которых героя забрасывает очередное кораблекрушение.
Роман состоит из четырёх частей. Первая – Гулливер у лилипутов. Из многих новых слов (неологизмов), придуманных Свифтом, пожалуй, именно это наиболее прочно вошло в языки мира. В этой части Гулливер как бы в перевёрнутый бинокль видит то, что он мог бы увидеть, но не замечал в Англии. Смена масштаба сделала смешной и нелепой прежде всего претензию на любое величие. Сам Гулливер отнюдь не насмешник. Он объективный наблюдатель, пытающийся встать на точку зрения тех, кого он описывает. Однако Человек-Гора, как его здесь зовут, никак не может вписаться в кругозор лилипутских претензий. Когда слова звучат из его уст, трудно поверить в величественность местного императора только потому, что "ростом он на мой ноготь выше всех своих придворных: одного этого совершенно достаточно, чтобы внушить зрителям чувство почтительного страха" (пер. А.Франковского).
Не потому смешны обитатели Лилипутии, что росту в них два десятка сантиметров, а потому, что именуют своего императора "отрадой и ужасом вселенной, коего владения, занимая пять тысяч блестрегов, распространяются до крайних пределов земного шара..." К местной мере длины – блестрег – Гулливер делает примечание, что немыслимые эти владения имеют около двенадцати миль в окруж