Курсовая работа: Стилистические особенности "Братья Карамазовы"
Если в душе каждого героя борьба двух «правд», двух точек зрения все еще продолжает нарастать и после главы «Великий инквизитор», то столкновение самих этих двух решений вопроса в ней достигает наивысшего напряжения и носит уже итоговый характер (и в этом смысле глава предстает как кульминационная). Именно эту итоговость подчеркивает Иван в главе «Братья знакомятся», уже близко подводящей к Легенде. Назвав главнейшие «мировые» вопросы («есть ли бог, есть ли бессмертие», «о социализме и анархизме» - «все те же вопросы, только с другого конца»), Иван обращает внимание на недоговоренный, а подчас молчаливый «диспут», который происходил все это время между братьями: «Вот ведь к чему сводились ваши трехмесячные взгляды Алексей Федорович, ведь так?». Следуя затем «Бунт», непосредственно предваряющая «Великого инквизитора», еще более обнажает сущность спора между братьями и сущность «спора» в душе каждого из них. Наконец, в главе «Великий инквизитор» идеологическая борьба достигает наивысшей точки в «диспуте» дьявола и Христа из евангельской легенды и инквизитора и Христа – согласно сюжету, придуманному Иваном.
Глава «Великий инквизитор» поднимает на большую теоретическую высоту столкновение двух правд – бунтаря Ивана, не принимающего мира за его несправедливость, и старца Зосимы – проповедника всепрощающей любви, страдания и самопожертвования как единственного пути к нравственному совершенствованию. Но в этот спор писатель втягивает чуть не всех персонажей романа, поэтому глава «Великий инквизитор» подводит итог социально- философских и нравственных исканий не только таких ведущих героев романа, как братья Карамазовы или старец Зосима. Среди вопросов, захвативших идейные искания многих персонажей романа, вопросы познания занимают большое место и точно так же, как в поисках Ивана Карамазова, тесно связаны с решением социальных и нравственных проблем.
Глава 3. Идейные искания героев романа как решение социальных и нравственных проблем
Спор «идей» начинается с действия, которое можно назвать завязкой, так как в нем происходит встреча и знакомство большинства из главных героев (здесь встречаются все три брата Карамазовы, отец Карамазов и старец Зосима), но и дается заявка на то credo, которого каждый из них придерживается. Во второй книге, названной «Неуместное собрание», в келье старца Зосимы, где собралось все семейство Карамазовых и некоторые другие действующие лица романа, Федор Павлович Карамазов поднимает вопрос о боге и бессмертии. Он рассказывает, как «безбожник Дидерот к митрополиту Платону спорить о боге приходил»: «Я ваше преподобие, как философ Дидерот. Известно ли вам, святейший отец, как Дидерот - философ явился к митрополиту Платону при императрице Екатерине. Входит и прямо сразу: «Нет бога». Главу семейства Карамазовых в решении вопроса о боге и бессмертии волнуют прежде всего факты. Федор Павлович отрицает бессмертие с его либо раем, либо адом потому, что нет доказательств материальных, добытых опытным путем.
«Видишь ли, - объяснял он Алеше, - я об этом, как ни глуп, а все думаю, все думаю, изредка, разумеется, не все же ведь. Ведь невозможно, думаю, чтобы черти меня крючьями позабыли стащить к себе, когда я помру. Ну вот и думаю: крючья? А откуда они у них? Из чего? Железные? Где же их куют? Фабрика, что ли, у них какая там есть? Ведь там в монастыре иконки, наверно, полагают, что в аде, например, есть потолок… Ну, а коли нет потолка, стало быть нет и крючьев» (1,т . 9, с. 34) Вопросы познания для Карамазова, как и для Ивана, важны не только для удовлетворения характерной для человеческого разума жажды познания, но и для решения нравственных вопросов. Для него тоже важно решить вопрос, есть ли возмездие (то есть справедливость) или нет: «Ну, а коли нет потолка, стало быть нет и крючьев. А коли нет крючьев, стало быть и все по боку, значит опять невероятно: кто же меня тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня не потащат, то что ж тогда будет, где же правда на свете?… потому что если бы ты знал, Алеша, какой я срамник!…».
Даже ему свойственно стремление к познанию истины, связанной с тайной смерти, и он советует Алеше, будучи в монастыре, «добраться до правды» и рассказать о ней ему: «Все же идти на тот свет будет легче, коли наверно знаешь, что там такое». Вопросы познания волнуют не только Ивана Карамазова и Федора Павловича, они становятся предметом рассуждений и Смердякова. Он тоже с неопровержимой логикой отрицает существование бога по тем же законам человеческого разума, о которых говорил инквизитор Христу.
«Когда страшный и премудрый дух» предлагал броситься Христу с вершин храма и доказать через «чудо» свою божественность (ибо сын божий «не упадет и не расшибется»), Христос, по словам инквизитора, не сделав этого, поступил «гордо и великолепно как бог», не желая искушать бога, потому что иссушение (требование «чуда») означало бы потерю веры. «И неужели, - упрекает инквизитор Христа, - ты в самом деле мог допустить хоть минуту, что и людям будет под силу подобное искушение?».
Смердяков в третьей книге романа в главе «Контроверза» как бы иллюстрирует будущую мысль инквизитора о том, что людям не под силу «подобное искушение». В разговоре с Федором Павловичем, Алешей и слугой Григорием под одобрительные реплики своего духовного кумира Ивана Смердяков мотивирует свое возможное отречение от христианской веры и переход в веру магометанскую отсутствием «чуда» как «неотразимого факта», как доказательства существования бога: «Ведь коли бы я тогда веровал в самую истину, как веровать надлежит, то тогда действительно было бы грешно, если бы муки за свою веру не принял и в поганую Магометову веру перешел бы. Но ведь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне в тот миг сказать сей горе: двинься и подави мучителя, то она бы двинулась и в тот же миг его придавила, как таракана, и пошел бы я как ни в чем не бывало прочь, воспевая и славя бога. А коли я именно в тот же самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, - а та не давила, то как же, скажите, я в то время не усомнился, да еще в такой страшный час смертного великого греха?». (1,т.9,с. 167) «Искушая», проверяя веру в гипотезу (бога), Смердяков предполагает испытанный метод познания – опыт, результатом которого должен явиться «неотразимый факт» («чудо»), если же опыт не даст ожидаемого результата, гипотеза (принимаемая «на веру») не подтвердился и отпадает («вера» разрушится).
Этой точке зрения противопоставлена в романе свободная вера Зосимы. «Но условий с богом не делайте», (1,т.9,с.206) – скажет поэтому поводу старец. Требование «чуда» как доказательства означает, с его точки зрения, торговую сделку, не допустимую в «вере». Вся жизненная практика Зосимы и даже смерть его служит примером отказа от «искушения», от требования «чуда» как «факта». Окружающие люди, однако,- повествует Достоевский в главе «Старцы» устами рассказчика,- «прямо говорили… что он святой, что в этом нет уже сомнения, и, предвидя близкую кончину его, ожидали немедленных даже чудес и великой славы в самом ближайшем будущем от почившего монастырю». (1,т. 9, с.41) «В чудесную силу старца верил беспрекословно и Алеша». (1,т. 9,с. 41) Но Зосима не оправдал надежды окружающих, тело оказалось тленным, и от покойника шел обыкновенный «тлетворный дух». Ожидание «чуда» как доказательства святости и разочарование после того, как ожидание (опыт) не дало результата, пережили не только окружающие, но и Алеша.
Иван вполне допускает как возможность, из которой можно исходить в споре, существование бога. Но он отбрасывает самую мысль о нем, потому что решить вопрос о его существовании невозможно, если человеческий ум не может опытным путем решить вопроса даже о двух параллельных линиях. «Я смиренно сознаюсь,- говорит он,- что у меня нет никаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум эвклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего. Да и тебе советую об этом никогда не думать, друг Алеша, а пуще всего насчет бога, есть ли он, или нет? Все это вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трех измерениях».
Иван в споре о будущей гармонии «допускает» существование бога только лишь по формуле: даже если бы он и был на самом деле, я не принимаю учения о небесной гармонии, потому что мир, который при таком «допущении» создан богом, устроен несправедливо.
Как видим, вопросы гносеологии и их решение помогли Ивану, углубившемуся в изучение настоящего мира и его истории, обратиться к решению социальных и нравственных проблем, а познание социального мира, несправедливого и жесткого, помогло ему в решении вопросов гносеологических. Однако до проникновения человеческого ума в сокровенные тайны бытия было еще очень далеко.
О непознаваемости сущности вещей, связанных со смыслом бытия, с вопросами жизни и смерти, говорит и старец Зосима, хотя он в решении многих вопросов и выступает как антипод Ивана. Зосима раскрывал свои мысли в беседах с теми, кого мучили отвлеченные вопросы, он сформулировал их в своем завещании – поучении. «На земле же воистину мы как бы блуждаем… Многое на земле от нас скрыто… - признаем он ограниченность человеческого разума. – Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле». (1,т. 9, с. 401).
Как видим, Достоевский наделяет мыслями об ограниченности человеческого разума в познании не только бунтаря – атеиста Ивана, рассматривающего «весь обидный комизм человеческих противоречий» как «гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума», но и его антипода религиозного Зосиму, согласного с философами в том, «что сущности вещей нельзя постичь на земле».
Сам писатель указывавший и в письмах на свое желание устами Зосимы опровергнуть «богохульство» Ивана, вложил многие свои сомнения и представления не только в рассуждения Зосимы и его ученика Алеши, но и в размышления Ивана Карамазова. В этом смысле можно согласиться с Ю. Г. Кудрявцевым, который пишет: «Противоречивую позицию писателя выражают Раскольников – Соня, Иван – Алеша. Они – попытка найти метод искоренения Лужиных и Карамазовых. Они даны вместе потому, что автор, их породивший, не нашел одного правильного метода. Поэтому герои, хотя внешне и свободны от тенденциозности автора, в совокупности они и есть сам автор. Короче говоря, Достоевский – это не Иван Карамазов. Достоевский – это не Алеша Карамазов. Иван плюс Алеша – это и есть Достоевский». (6, с. 11) Наверное, из этого следует что в Иване Карамазове Достоевский принимает не все, а лишь то, что связано с его благородным негодованием против мерзостей жизни, с порывами его ищущего ума; с его беспокойной «совестью». Многое же другое, и прежде всего теоретическое обоснование безграничного своеволия, допускающего нарушение законов «совести», опровергается им всеми художественными средствами романа так же, как это было и в «Преступлении и наказании».
Мысль самого художника об относительности нашего познания мира, об ограниченности нашего проникновения в его сущность находит отражение, как считает Д. С. Лихачев, в самом характере отображения им объективной действительности: «Устремляясь к действительности и стремясь к конкретному ее воплощению, Достоевский остро ощущал «независимость» существования мира и крайнюю относительность его познания. Относителен, конечно, не самый мир, напротив, мир до ужаса реален и абсолютен,- относительны методы его познания, и это познание не может быть отделено от способов, которыми оно ведется. Поэтому-то и надо сообщать читателю о всех приемах, которыми эти сведения получены, об их ничтожности и недостоверности». «Познание,- выражает ученый мысль Достоевского,- лишь дает возможность приблизиться к миру, поэтому нужны разные приемы приближения и проникновения в него: многосторонние поиски действительности, Страстные порывы к реальному». В этом плане – обусловленности приемов стиля взглядами художника на характер познания мира – интересна сцена свидания Ивана с чертом. Желая как можно глубже проникнуть в сущность интеллектуальных и психологических страданий своего героя, Достоевский изображает такое фантастическое явление, как визит черта, «до ужаса реально», что для него является важной ступенью на пути познания, в стремлении приблизиться к миру».
Для определения психологического состояния Ивана писатель считает важным сделать от рассказчика экскурс в характер заболевания героя («я не доктор, а между тем чувствую, что пришла минута, когда мне решительно необходимо объяснить хоть что-нибудь в свойстве болезни Ивана Федоровича читателю»). Он считает так же важным зафиксировать понимание Иваном того, что черт – это всего лишь призрак («Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак… Ты моя галлюцинация»), и вместе с тем материализовать, так сказать, «опредметить» этот «признак», чтобы создать не менее реальный, чем образ самого Ивана; образ его «двойника», уточняющего его «идеи», расширяющего их содержание, доводящего их в определенных пунктах до логического конца. В связи с такой задачей художник словами рассказчика рисует слишком подробный, подчеркнуто бытовой, будничный вид черта: «Одет он был в какой-то коричневый пиджак, очевидно от лучшего портного, но уже поношенный, сшитый примерно еще третьего года и совершенно уже вышедший из моды, так что из светских достаточных людей таких уже два года никто не носил <…> длинный галстук в виде шарфа, все было так, как и у всех шиковатых джентльменов».
Ясно, что рассказчик здесь мог зафиксировать внимание и наблюдательность самого Ивана, в поле зрения которого, при необычности ночного визита, попадали самые мельчайшие подробности внешнего реального мира. И это не только точно описанные симптомы болезни. Это вместе с тем и отражение мысли художника о том, что постигаем мы лишь «до ужаса реальные» детали внешнего мира при необыкновенной трудности и ограниченности возможности проникновения в его сущность. Именно с этим столь намеренно «опредмеченным» «джентльменом» предстояло Ивану обсудить трагедию своих не увенчавшихся успехом поисков истины.
Диалектику человеческого познания Достоевский символически выражает такими словами – понятиями, как «чудо» и «тайна». Если «чудо» выполняет функцию «факта», доказательства и соответствует требованию «эвклидовского» ума, то «тайна» как раз раскрывает то, что не поддается такому методу познания и такому складу мышления. Она связана с теми вопросами, которые касаются ничем не измеримой бесконечности бытия.
Не в состоянии пост?