Реферат: Бальзак

Д. В. Затонский

Оноре де Бальзак (наст. фамилия - Бальса, 1799-1850) начал писать немногим позже Стендаля. Ему не довелось сопровождать наполеоновскую армию в ее успешных и безуспешных походах, вообще не пришлось тратить годы на какую бы то ни было военную и государственную службу. Окончив парижскую Школу права, прослушав курс литературы в Сорбонне, он решил стать писателем. С этого момента и до конца жизни (если не считать краткого периода между 1826 и 1828 гг., когда он пытал счастья на издательском, газетном, типографском поприщах) Бальзак по преимуществу занимался сочинением романов, рассказов, повестей, очерков, пьес, статей. Он - классический тип профессионального писателя нового времени.

За литературную работу он взялся ради заработка, надеясь, что это приведет к успеху быстрее и надежнее, чем трудное продвижение по иерархической лестнице адвокатской конторы. И начал (после нескольких незавершенных проб пера) с того, что, как ему представлялось, лучше всего удовлетворит спрос, но что было органически чуждо его таланту: со стихотворной классицистической трагедии «Кромвель». Она провалилась. Впрочем, немногим больше счастья принесли ему и первые прозаические опыты. То были по преимуществу «готические» романы, сочинявшиеся в подражание Радклиф и Уолполу поначалу в соавторстве с поднаторевшими ремесленниками, а затем и самостоятельно, - «Бирагская наследница» (1822), «Арденнский викарий» (1822) и др. Декорацией там служили обветшалые замки, скелеты, тайны, действовали кошмарные злодеи, совершались кровавые убийства, господствовали сатанинские страсти и романтически-бестелесная любовь. В 1836 г., уже став знаменитым, он переиздал некоторые из этих романов, но под псевдонимом Орас де Сент-Обен. Хотя псевдоним был не более как секретом полишинеля, Бальзак так и не решился признать книги эти своими.

У исследователей не раз возникало искушение вовсе отсечь ранние сочинения от бальзаковского творчества. Однако без них образ писателя полным не будет. Кроме того, они сыграли роль своеобразного опытного поля, поскольку после них и после перерыва, заполненного заботами об издательстве и типографии (во время которого, правда, была в основных чертах набросана «Физиология брака»), Бальзак явил себя миру в качестве сочинителя столь зрелого, что у некоторых его интерпретаторов появилось другое искушение: считать, будто начиная с «Последнего шуана, или Бретани в 1800 году» (1829) и особенно со «Сцен частной жизни» (1830) как художник он уже почти не рос.

«Последний шуан» - первое произведение Бальзака, подписанное его настоящим именем. Об этом романе он заметил Ганской в 1843 г.: «Здесь - весь Купер и весь Вальтер Скотт и сверх того - страсть и своеобразный дух, которых нет ни у одного из них». Тем самым намечены традиции, на которые он опирался и которые преодолевал. От Купера в романе меньше (по преимуществу это подробное описание быта бретонских крестьян, выполненное в подражание куперовской «индейской» экзотике); от Скотта - больше.

Здесь, вслед за Купером и Скоттом, Бальзак нагромождал подробности видимого, материального бытия, вслед за Скоттом связывал судьбу любящей пары с общественной ситуацией (в данном случае с роялистским восстанием в Вандее и Бретани, с усилиями республики его подавить, с противоречиями самой республики, приведшими к перевороту 18 брюмера, с кознями и предательством Фуше и ему подобных). Однако в смысле изображения страсти Бальзак не пошел за Скоттом. «Роковая» страсть выдвигается на передний план романа. Оба героя - натуры непоследовательные, порывистые, легко переходящие от пламенной любви к жгучей ненависти, - в финале оказываются жертвами своей благородной страсти.

«Шуаны» - своего рода переход от Бальзака раннего к Бальзаку зрелому, можно бы сказать - от романтика к реалисту, если бы своеобразный бальзаковский романтизм не жил, так или иначе трансформируясь, во всем его последующем творчестве.

«История быстро старела, ибо возникали все новые жгучие интересы», - сказано в «Темном деле» (1841). А вот что сказано в «Мелких буржуа», неоконченном романе, над которым Бальзак работал в 1843-1844 г.: «То, что было уместно в 1806 году, в 1826-м выглядело смешным». Эти сентенции (их число можно бы значительно умножить) свидетельствуют о наблюденной писателем изменчивости социальной жизни, о быстроте исторического движения. Это видели все. Но далеко не все разглядели истинный смысл событий, их внутреннюю диалектическую связь. А Бальзак прозрел суть эпохи: она состояла в грандиозном, решительном и бесповоротном перераспределении богатств, собственности, т. е. в феномене прежде всего экономическом, повлекшем за собой постепенный переход власти из рук дворянства в руки буржуазии. На сцене жизни маячили красные шапки санкюлотов, строгие складки республиканских тог с полотен Давида, сюртуки членов Директории, наполеоновские орлы и расшитые золотом маршальские мундиры, плюмажи королевской кавалерии и черные сутаны священников, а в тени этих меняющихся декораций шла «настоящая» жизнь: макаронщики спекулировали мукой, виноградари скупали земли, ростовщики давали деньги в рост, банкиры наживались на мнимых банкротствах, владельцы газет, содержавшие свору наемных писак, формировали общественное мнение, управляющие имениями обкрадывали их владельцев, и все они вместе теснили, загоняли в угол, пускали по миру бывших хозяев положения - герцогов и графов, старых, королевских или новых, имперских.

Таким образом, главные, решающие перемены происходили (или, по крайней мере, подготавливались) не в тронных залах, не на полях сражений, не на конгрессах дипломатов, а, так сказать, в сфере быта - в гостиных, в нотариальных конторах, в будуарах певичек, посреди семейных драм и идиллий. Частная жизнь приобретала первостепенное значение, но не как собственно частная, а как слагаемое, даже как специфическая форма жизни общественной, форма, порождаемая новым буржуазным идолом - всепроникающим индивидуализмом.

Этот взгляд на эпоху определял бальзаковское мироощущение, оказывал влияние на характер бальзаковского реализма. Примат экономики обусловливал весомость, ясную определенность материального мира; взаимозависимость между бытием сугубо приватным и сугубо официальным побуждала строить причинно-следственные ряды, устанавливать связи, упорно, настойчиво, последовательно искать сцепления, объединяющие лица и события; это, в свою очередь, диктовало восприятие действительности - и прежде всего социума - в виде нерасторжимого единства; а сознание динамичности исторического существования сообщало этому единству сложность, неустойчивость, делало его в каждый данный момент самому себе неравным; и личность виделась атомом неустанного движения, им подхваченным, им формируемым.

Бальзак осознавал необратимость революционных завоеваний, обнажал их прежде всего экономическое значение, констатировал, что в новых - мирных - формах революция все еще продолжается. Революция 1789 г. - точка отсчета для всей эпохи и одновременно основа ее единства. И единство, подмеченное Бальзаком на сравнительно ограниченном отрезке политической истории, дает толчок к исканиям более универсального, философского характера. В «Поисках абсолюта» (1834) Вальтасар Клаас, занимаясь своими химическими опытами, не столько жаждет овладеть тайной изготовления алмазов, сколько тайной сущего, проникнуть к началам всех вещей. Изначальное единство мира декларирует и Луи Ламбер, герой одноименной повести (1832).

Но как бы ни увлекало Бальзака единство, оно не виделось ему нечленимым монолитом. Старый нотариус Шенель из романа «Музей древностей» (1838), размышляя о «разрушительнях деяниях» 1793 г., думает: «После пахоты и сева наступило время жатвы». Это и есть время, которое застал Бальзак.

Истинное бальзаковское творчество началось на пороге революции 1830 г., и оно замыкается периодом Июльской монархии. Но значительная часть его произведений имеет своей темой Реставрацию. Вот лишь некоторые из них: «Гобсек» (1830-1835), «Шагреневая кожа», «Полковник Шабер» (1832), «Покинутая женщина» (1832), «Турский священник» (1832), «История тринадцати» (1834), «Отец Горио» (1835), «Лилия долины» (1835), «История величия и падения Цезаря Бирото» (1837), «Музей древностей», «Утраченные иллюзии» (1837-1843), «Блеск и нищета куртизанок» (1838-1847), «Крестьяне» (не окончен, 1837-1844). Как видим, в списке этом оказалось большинство самых прославленных произведений писателя.

Через много лет после создания «Сцен частной жизни» Бальзак написал в «Предисловии к „Человеческой комедии“»: «...я придаю... событиям личной жизни, их причинам и побудительным началам столько же значения, сколько до сих пор придавали историки событиям общественной жизни народов». Реализация этого тезиса начата в «Доме кошки, играющей в мяч», в «Загородном бале», в «Побочной семье». Художник влюбился в дочь торговца сукном, они поженились, но брак их несчастлив, потому что искусство и мещанство несовместимы; юная аристократка пренебрегла любовью молодого человека, служившего в магазине, ибо мечтала о муже - пэре Франции и была наказана: молодой человек унаследовал пэрство; высокопоставленный судейский чиновник, не найдя взаимопонимания с женой, завел содержанку, скромную девушку-сиротку, дочь погибшего наполеоновского офицера, но в конце концов идиллия рухнула: «побочная жена» влюбилась в другого, и ревность иссушила графа.

Интерес к бытовому, обыденному, современному на переломе 20-30-х годов отличал не только творчество Бальзака; присущ он, скажем, и таким романам Ж. Жанена, как «Мертвый осел» (1829), «Исповедь» (1830). Однако бальзаковское решение темы отмечено самобытностью.

«Чтобы понять сущность этой сцены, надо на время забыть об ее действующих лицах и выслушать рассказ о предшествующих событиях ‹...›. Тогда из этих двух частей получится единая история, которая по законам парижской жизни пошла по двум различным направлениям» - так в «Побочной семье» вводится предыстория графа де Гранвиля. Подобного рода авторское вмешательство весьма характерно для манеры Бальзака; оно прослеживается по всей «Человеческой комедии». Его функция - по возможности обнаружить, выявить для всех следствий все причины.

Этот метод требует описаний внешности персонажей, потому что внешность выдает личность; одежды, потому что одежда - не только примета времени, но и зеркало имущественного, социального положения; интерьера, потому что, «если права поговорка, что о женщине можно судить по двери ее дома, то обстановка квартиры должна еще лучше отражать характер хозяйки»; улиц и зданий, потому что, «ежели когда и была доказана истина, что архитектура является выразительницей нравов, то уж конечно после восстания 1830 года в царствование Орлеанского дома».

Работая над «Сценами частной жизни», Бальзак все еще продолжал симпатизировать республиканцам и либералам. Это сказывалось на его отношении к буржуазии и дворянству.

Революцию 1830 г. он встретил не без энтузиазма. Однако вскоре пришло отрезвление. «После бойни, - писал он в очерке «Две встречи в один год» (1831), - победа; после победы - дележ; и тогда победителей оказывается больше, чем было сражавшихся».

Между 1830 и 1837 гг. Бальзак написал произведения, которые позднее составили «Философские этюды». Ведущий, с точки зрения Бальзака, признак всех этих вещей - философская насыщенность. Но если на «Шагреневую кожу», «Луи Ламбера», «Поиски Абсолюта» он распространим безоговорочно, а на «Неведомый шедевр» (1831), «Эликсир долголетия» (1831), «Прощеного Мельмота» (1835), «Серафиту» (1835) - с известными оговорками, то «Прощай!», «Иисус Христос во Фландрии» (1831), «Красная гостиница» (1831), «Мэтр Корнелиус» (1831), «Мараны», «Драма на берегу моря» (1835), «Проклятое дитя» (1831-1836), «Гамбара» (1836) могут быть названы сочинениями философскими лишь в смысле, какой обычно придавали этому слову поэты немецкого романтизма.

Другим признаком будущих «Философских этюдов» обычно считают фантастику. Но она присутствует только в «Шагреневой коже», «Эликсире долголетия», «Прощеном Мельмоте», «Серафите» и, может быть, в «Поисках Абсолюта», да и то в разной степени, функции, форме.

В «Шагреневой коже» фантастична лишь центральная сюжетная посылка - мифотворческий символ и своеобразный deus ex machina романа: покрытый древними письменами кусок шагрени, выполняющий все желания владельца, но при этом сжимающийся, так что каждое желание становится шагом к роковому концу. В остальном же роман, если и лишен черт бытовизма, то никак не лишен исторической достоверности. История Рафаэля де Валантена - это история растления и убиения молодого человека равнодушным, корыстным, эгоистическим обществом, один из вариантов «утраты иллюзий».

В «Шагреневой коже» не столько представлены язвы общества времен Реставрации, сколько выражена их убийственная суть: погоня за деньгами, за карьерой, за чувственными наслаждениями, суета, не приносящая ни достойного человеку удовлетворения, ни духовной свободы. Когда Рафаэль узнает, что стал наследником шести миллионов, и видит, что шагреневая кожа уменьшилась в размерах, Бальзак замечает: «Мир принадлежал ему, он все мог - и не хотел уже ничего».

Вычленив ситуацию де Валантена из естественного, жизнеподобного причинно-следственного ряда, Бальзак получил возможность довести ее до крайности и тем самым до абсурда, сделать осязаемым свидетельством того распада социальной системы, который тогда еще не наступил, но который уже грезился писателю где-то в конце ее вероятной эволюции.

В «Прощеном Мельмоте» функция фантастики иная. Сюжетный ход из «готического романа» английского писателя Ч. Р. Метьюрина «Мельмот Скиталец» (1820) - повести о человеке, продавшем душу дьяволу, - использован для обнажения власти денег. И фантастика здесь пародийно снижена. О том свидетельствует озорная концовка рассказа: дьявольская сила, при перепродаже душ переходившая из рук в руки, в конце концов затерялась: чрево парижского быта переварило демонологию...

«Поисков Абсолюта» фантастика (ее можно бы назвать «научной») лишь слегка коснулась: ведь так и остается неясным, создал ли Вальтасар Клаас искусственный алмаз, постиг ли перед смертью тайну Абсолюта, или это только так казалось - другим и ему самому. В сущности, оно и не важно. Важен не результат, а процесс - то, что Клаас, забросив жену, разоряя детей, десятилетиями не может думать ни о чем, кроме своих химических опытов, всю жизнь проводит у реторт и тиглей.

Маниакальная страсть не является индивидуальной особенностью этого персонажа. Ею заражено большинство героев «Философских этюдов» - и старый художник Френхофер, исступленно работающий над своим «неведомым шедевром», постепенно превращающий его в «беспорядочное сочетание мазков», и старый композитор Гамбара, фанатически преданный своей «нелепой музыке», и патологический скряга Корнелиус, и генерал де Сюси из рассказа «Прощай!», застрелившийся посреди полного благополучия с тоски по любимой, и юный Луи Ламбер, доведший себя до безумия непосильным умственным трудом.

Однако невольники страсти населяют и бальзаковские произведения, написанные в те же годы, но в несколько ином ключе.

Бальзак указывал на дядю Тоби из «Тристрама Шенди» (1759-1767) Лоренса Стерна как на модель, по которой лепил характеры своих героев. Стерн делал это «на основании... конька», т. е. некоей примечательной особенности, из ряда вон выходящего чудачества. Так же поступал и Бальзак: Гранде у него прежде всего скряга, Гобсек - скупец, Горио - чадолюбивый отец. Сказалось здесь и влияние очень им высоко ценимого Мольера. Но в первую очередь Бальзак — сын своего века, эпохи высвобождения колоссальной человеческой энергии. И для него, как и для Стендаля, страсть - проблема не просто художественная, а и мировоззренческая. Однако если Стендаль всегда и безоговорочно на стороне страсти, то Бальзак испытывает к ней двойственное отношение. С одной стороны, по его мнению, «страсть сообщает самому изнеженному, самому слабому по внешности человеку силу сопротивления, превышающую все естественные силы», и потому «убить страсти значило бы убить общество...». А с другой - «страсть - это крайность, это зло». Так он ее и изображает. Не осуждает окончательно даже Гобсека и Гранде, хотя они жрецы Мамоны, и не оправдывает слепоту Горио. Еще сложнее дело обстоит с Френхофером и Гамбара. Оба - большие художники; в их уста писатель вкладывает немало своих мыслей об искусстве, но их творческий экстремизм маниакален, разрушителен. Сказанное относится и к ученым - Вальтасару Клаасу, Луи Ламберу: их великая цель не освящает средства.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--