Реферат: Блок и Вл. Соловьев. Теургическая легенда о поэте
И.Машбиц-Веров
Блок стал заниматься «серьезным писанием», как он сам признается, с 1898 года. Его первый цикл стихов, а затем «Стихи о Прекрасной Даме» появились в 1903 — 1904 годах. И необходимо отчетливо представить себе ту общую духовную атмосферу и тот круг людей, которые так или иначе влияли на Блока.
«В «Истории философии» (издание Академии наук СССР) дана широкая картина тех многочисленных идеалистических течений, которые образовывали «официально господствующую философию» России 90-х — 900-х годов. Обосновывалась эта философия (гносеологически, онтологически, исторически) по-разному и выступала в разных обличиях: как психофизический параллелизм (Г. И. Челпанов), критическая философия (А. И. Введенский), персонализм (Л. М. Лопатин), интуитивизм (Н. О. Лосский), неокантианство различных оттенков (Н. Бердяев, П. Струве, С. Булгаков), наконец, как продолжение учения Вл. Соловьева (С. и Е. Трубецкие). Выступали в том же духе критики, публицисты, писатели: Д. Мережковский, М. Гершензон, Н. Минский, В. Розанов, А. Волынский... Однако под какими бы модными названиями ни выступали эти мыслители, их идеалистическая философия, в отличие от философии идеалистов-классиков, уже не имела прогрессивного значения, а была переходом в единый реакционный фидеизм, в религию. И если Челпанов доказывал, что психология человека порождается не материальными причинами, а, в конечном счете, богом («идея бога в сознании человека существует первоначально»), то Булгаков декларировал ту же «истину», непосредственно апеллируя к религии: «Вера в распятого бога и его евангелие... — полная, высочайшая и глубочайшая истина о человеке и его жизни».
Если М. Гершензон был, как указывает Плеханов, «убежден, что нормально мыслящий человек не может обойтись без религии» и даже пытался найти религиозное обоснование русской революционной мысли, то Мережковский утверждал «глубочайшую божественную основу» всего русского народа и всего мира («Без веры в божественное начало мира нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы»). Если С. Трубецкой, следуя за Вл. Соловьевым, объявлял «первоосновой» мира «абсолютно-сущее», «Живой Логос», а реальную действительность — производным от этого мистического абсолюта, то В. Розанов возводил в величайшее религиозное достоинство половые отношения: «Пол есть гора светов: гора высокая-высокая, откуда исходят светы и распространяются на всю землю».
Г. Плеханов писал в статье «Воинствующий материализм»: «Теоретическая буржуазная реакция, которая совершается у нас под знаменем философского идеализма, производит теперь настоящее опустошение в рядах передовой интеллигенции». Это писалось в период особенного увлечения так называемым «богоискательством». Но различные формы «богоискательства» и «богоутверждения» — давняя традиция реакционной русской философии, особенно в 90 — 900-х годах. Знаменитые «Вехи» были органическим продолжением этой философии, нашедшей для себя в эпоху реакции хорошо подготовленную почву. Не случайно многие из названных выше писателей стали авторами «Вех». Закономерность такого явления и его политический смысл прекрасно вскрыл В. И. Ленин. «Не случайно, но в силу необходимости,— писал он в 1911 году,— вся наша реакция вообще, либеральная (веховская, кадетская) реакция, в частности», «бросилась» на религию». Традиционная помещичья религия оказалась уже устаревшей, и, чтобы «укрепить религию, укрепить влияние религии на массы», потребовалась религия «более культурная, обновленная, более ловкая». Таков объективный политический смысл всех этих течений.
Гейне, приведя спор пастора с раввином, утверждал, что «оба воняют». Ленин назвал все эти формы «богоискательства» «идейным труположством». Так демократическая культура в лице марксистов продолжала борьбу, которую вел в свое время еще Чернышевский в статьях против Юркевича, религиозного философа 60-х годов.
Блок не занимался вопросами философии. Он признавал себя некомпетентным в этой области. Но он рос в духовной атмосфере, где учебники Челпанова по логике и психологии были программными для школ, где религиозным было все воспитание, в частности , и в высших учебных заведениях. В университете Блок слушал лекции профессоров А. И. Введенского, Е. А. Аничкова (для которого, как мы уже знаем, «высшее творчество — мистическое, мистицизм свойствен нашей духовной сущности»). На собраниях «Религиозно-философского общества», у Мережковского, в «башне» Вяч. Иванова Блок постоянно сталкивался с людьми, проповедовавшими в разных формациях ту же религиозную философию. Андрей Белый, бывший для Блока, особетнно в начале 900-х годов, высоким авторитетом и усиленно занимавшийся вопросами философии, встречался почти со всеми названными выше людьми, среди которых он отмечает как своих «учителей» Гершензона и последовательного философа-мистика А. Г. Рачинского.
Наконец, надо учитывать не только эту общеидейную атмосферу, господствовавшую в те годы, но и более непосредственное воздействие ближайшего окружения поэта, его родных и друзей.
Наибольшее влияние на поэта с ранних лет имела, несомненно, его мать, о которой он говорил: «Мы с мамой — почти одно и то же», и его тетка М. А. Бекетова. Обе они — женщины по тем временам высокой культуры, переводчицы художественной литературы с иностранных языков. Но мать Блока, по свидетельству ее сестры, еще с раннего детства была очень религиозна и «чуждалась жизни». К тому же, как отмечают другие мемуаристы, она «отличалась нервной неуравновешенностью» и всегда «верила в чистую силу сына своего, верила в силу креста лица его против нечистой силы». Глубоко религиозной была, как это видно из ее воспоминаний, и М. Бекетова.
Ближайшими друзьями Блока, еще со студенческих лет, были В. Пяст и Е. Иванов.
Из них Евгения Иванова особенно почитала семья Блоков. «Всеобщим нашим любимцем был этот добрый, умный, все понимающий, утешительный Женя», — пишет М. Бекетова. Не случайно в момент острейшего кризиса во взаимоотношениях Блока и его жены Любови Дмитриевны, когда ее увлечение Андреем Белым грозило распадом семьи, она обратилась за советом к Е. Иванову.
И вот мы читаем недавно опубликованные «Воспоминания» Е. Иванова. «С отроческих лет, — пишет он, — я носил Евангелие при себе. Оно лежало в моем боковом кармане у сердца... В Евангелии есть тайное присутствие Его». Свою близость с Блоком автор мемуаров и объясняет тем, что «не во мне самом, а в носимом мною, если не знал, то чуял духом Александр Его... Без этого тайного обращения Александра с вопросом о Христе — «а что Он скажет?» нам не понять... Ал. Блока».
С самого первого знакомства с Блоком-поэтом, начавшегося с цикла стихов (в «Новом пути») «Из посвящений», Е.Иванов, как он пишет, «почувствовал нутром, что это не только посвящение кому, но и посвящение во что или в кого, что здесь не писательство, а «писание», ибо почуял «Дух Горний», «горних ангелов полет».
Когда же Блок впоследствии выражал свои сомнения в Христе и в мистике, возражал против того, что его принимают за «светлого инока», то Иванов настойчиво поддерживал в нем веру в его «постоянное тайное единение с Христом». Цитирую одну запись Иванова — его разговор с Блоком: «— Женя, знаешь: кажется, ты и другие думают и говорят, что я «светлый». Это неправда, темный я, темный, Женечка! Мне тяжело, что меня все принимают за светлого...
— Понимаю, но не оттого ли ты и светлый принимаешься, что себя считаешь темным. По стихам-то ты не темный, и они свидетели того, что под темным светит... Может, ты и не знаешь светлого-то в себе и когда светел».
А когда Блок говорил о пробуждении в нем «демона», то Иванов и это объяснял с религиозных позиций: «Демон — до времени ожесточенный, омраченный человек, в нем страдание человека... Но кто же спасет? Сын человеческий... Демон как бы имеет крылья нового предтечи Сына человеческого, приготовляет путь Ему в будущем... и выводит его на свет Дева».
Д. Максимов пишет, что «Записи» Е. И. Иванова помогают восстановить тот зыбкий идейный мир, который существовал рядом с Блоком, обтекал его творчество и в известной мере питал его». Это верно. И характерно, что Блок хоть и высоко ценил Е. Иванова, но и спорил с ним, многого в нем не принимал.
Другой ближайший друг Блока — Вл. Пяст. Учился он на математическом факультете, но помимо воли и разума, — признается он, — им овладело «заветное, Тайна, непомерное». «Тайна» эта, — объясняется далее, — заключалась в трепетном касании иных миров, которое исходило от Блока, из его стихов, из него, как человека». «Материалисты, скептики, — уверяет Пяст, — попробуйте отрицать факт, что для Блока потустороннее — родное, кровное».
Впрочем, судя по «Поэме в нонах» Пяста, он стал отвергать реальный мир и приобрел «нездешний ум» еще в двенадцатилетнем возрасте. Учась, в частности, у Эдгара По, он стал «носителем неземного огня» и понял, что вместе с любимой девушкой они — «Господни дети... и все одним лучом — нездешним — залито» и т. д.
Естественно поэтому, что для Пяста был приемлем лишь Блок-мистик. Когда же поэт обратился к реальному миру, к России, а тем более к революции, то ему это причиняло «невыносимую, неизбывную, боль; какой же морок, какая мара заволокла его очи?». После выхода «Двенадцати» Пяст прекратил знакомство с Блоком, даже перестал подавать ему руку.
К ближайшему кругу друзей молодого Блока относилась еще группа московских поэтов — «Аргонавтов» во главе с А. Белым и С. Соловьевым. Об их неизменной преданности теургии говорить нет нужды: это хорошо известно и показано выше, в главе о творчестве Белого. К концу жизни А. Белый попытался в своих воспоминаниях представить дело так, что он, в противоположность Блоку, был всегда поэтом социальным, революционным и чуть ли не социалистом. Это совершенно неверно. Белый, по существу, всегда толкал Блока к «последовательной» мистике, видя «кощунство» и «измену» уже в «Незнакомке» (пьесе и стихотворении). И в этом ему активно помогали Эллис и особенно С. Соловьев, по совету которого, между прочим, как признается сам Блок, «со знакомыми раззнакомливаемся. Начинаются понемногу новые, и пока по принципу, формулированному тобой: «Подать сюда мистика!» (из письма к С. Соловьеву от 8/10 1903 г.). М. Бекетова свидетельствует: «Соловьевы первые оценили стихи Блока. Когда же они были показаны Андрею Белому, то произвели на него ошеломляющее впечатление». А после первого посещения Блоков Белый сообщал М. Бекетовой: «В вечер по приезде из Шахматова мы собрались на квартире С. М. Соловьева и возжигали ладан перед изображением Мадонны, чтобы освятить символ наших зорь».
Таков круг людей, среди которых рос Блок. К этому следует добавить, что с ранних лет поэта бережно ограждали от жизни и особенно от политики. «В шестнадцать лет, — рассказывает М. Бекетова, — уровень развития Блока в житейском отношении подошел бы скорее мальчику лет двенадцати». И даже когда Блок был уже студентом четвертого курса и у него стал собираться кружок друзей-поэтов, то отчим Блока, по свидетельству Пяста, «перед собраниями приходил и брал с меня и Городецкого, как устроителей, честное слово, что политического характера собрание носить не будет». Таков был семейный уклад.
В отрочестве и ранней юности любимыми поэтами Блока были: Жуковский, Тютчев, Фет, Полонский, Майков. «Семейные традиции и моя замкнутая жизнь, — пишет Блок в автобиографии, — способствовали тому, что ни строки так называемой «новой поэзии» я не знал до первых уроков университета». Только в студенческие годы и «в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева». В это же время ясно сказалось увлечение Блока А. Белым и Вяч. Ивановым. О «Драматической симфонии» Белого Блок сочувственно писал в 1903 году, первая его статья была о поэзии Вяч. Иванова. В письмах, записных книжках, дневниках, статьях он постоянно цитирует поэтов-символистов, ссылается на них.
Самое большое влияние на молодого Блока оказал, однако, Вл. Соловьев. Многие, не только ранние произведения Блока, непонятны без знания Вл. Соловьева. Между тем исследователи трактуют этого философа и поэта нередко противоположно и произвольно.
Так, К. Чуковский утверждает, что «сходство Блока с Вл. Соловьевым чисто внешнее и почти случайное, сходство лишь кажущееся». И вот что, по мнению Чуковского, «окончательно уничтожает легенду о влиянии Соловьева на Блока». У Соловьева образ Софии, Вечной Подруги выражает метафизически-божественную сущность мира и это религиозная, «мертвая и догматичная схема, схоластика». У Блока же, «если расшифровать выспренные образы «Стихов о Прекрасной Даме», получится бытовая (и вполне реалистическая) повесть о том, как один подросток столь восторженно влюбился в соседку, что создал из нее Лучезарную Деву».
Вместе с тем, противореча себе, опровергая образ полного жизни, влюбленного юноши, каким предстает у Чуковского автор «Стихов о Прекрасной Даме», критик тут же заявляет: «Блоку близки стихи Соловьева раньше всего аскетическим, монашеским пренебрежением к миру».
Современная исследовательница Блока 3. Г. Минц трактует связь Блока с Соловьевым прямо противоположно: по Чуковскому, Блоку был близок аскетизм Соловьева, Минц, наоборот, утверждает что «из всего наследия Соловьева важными для Блока оказываются мечты о неразорванной, гармонической жизни... Облик «Души мира» Блок конкретизирует, давая ему развернутую поэтическую характеристику, как образу высочайшего блага и высочайшей красоты». Да и вообще, считает критик, Блок находил в поэзии и философии Соловьева некий высший «синтез», высшую «полноту» жизни.
Очевидно, верное решение вопроса о связи Блока с Вл. Соловьевым требует обращения к первоисточнику.
В. С. Соловьев (1853—1900) — религиозный философ, большой эрудит в области истории религий, философии, филологии. Основной интерес его жизни — взаимоотношения православия, католичества, протестантизма и утверждение необходимости создания «вселенской» церкви. Однако эта сторона учения Соловьева нас меньше всего интересует, она и не отразилась в творчестве Блока. Для наших целей необходимо выяснить общефилософские взгляды Соловьева: его понимание сущности бытия, человека, исторического процесса, сущности искусства и любви.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--