Реферат: Чистейшей прелести чистейший образец (о Н.Н. Гончаровой-Пушкиной)
Вот что пишет А.С. Пушкин своей невесте в письме от 30 июля 1830 года из Петербурга, куда он уехал для устройства своих дел перед женитьбой: «Прекрасные дамы спрашивают у меня Ваш портрет и не прощают мне того, что у меня его нет. Я утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой Мадонной, похожей на Вас как две капли воды; я купил бы ее, если бы она не стоила 40000 рублей».
Известно, как хлопотал А.С. Пушкин, улаживая свои денежные дела перед свадьбой и далее на протяжении всей своей семейной жизни. Как бы то ни было, он сделал невесте приданное, снял на Арбате второй ярус большого дома, устроил щегольскую гостиную с обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками и на удивление москвичей задал там, по выражению А.Я. Булгакова, «славный бал». По всему было видно, что Пушкин старался дать достойную оправу исключительной красоте своей молодой жены. И хотя Александр Сергеевич не был богат, время изорванных башмаков и старых перчаток минуло для Натальи Николаевны навсегда.
Среди общего хора похвал семейному очагу Пушкина и красоте и изяществу Гончаровой не обошлось и без зоила. Им оказался добрый приятель Александра Сергеевича поэт В.И. Туманский. Который, описывая в письме к своей кузине С.Г. Туманской, как Пушкин познакомил его «со своей пригожей женой», добавляет: «… не воображайте, однако же, чтоб это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазками, как у любой гризетки. Видно, что она не ловка еще и не развязна; а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду».
А далее дает столь же критический отзыв о хозяйстве Пушкиных. Но надо сказать, что голос Туманского звучит одиноко в дружном и громком хоре похвал красоте Натальи Николаевны, который с выходом ее замуж не только не затих, но наоборот сделался еще громче. Молва о прекрасной внешности Натальи Гончаровой, усугубленная, кроме того, тем, что эта женщина стала женой «первого» поэта, задолго предшествовала ее появлению в петербургском свете. Еще в июле 1830 года Пушкин писал ей: «Вас там ожидают с нетерпением».
Понятно, что, когда в конце мая следующего года супруги Пушкины приехали в Петербург, остановились проездом ненадолго в Царском Селе, одно уже появление их вместе вызвало некоторое «волнение», слух о котором дошел и до Москвы.
Те немногие знакомые, которые видели Пушкиных, тотчас же начали судить о Наталье Николаевне. Едва ли не самый ранний отзыв о ней за этот период имеется в письме Елизаветы Михайловны Хитровой к П.А. Вяземскому: «Жена очень хороша и кажется безобидной».
И этот приговор стареющей влюбленной женщины кажется особенно ценным. Дочь ее графиня Дарья Федоровна Фикельман, сама признанная красавица, почти одновременно с матерью пишет тому же адресату: «Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя».
Отзыв этот примечателен как своей тонкой проницательностью, так и тем, что открывает собой длинную серию более или менее метких, остроумных, а подчас и злых сравнений наружности Натальи Николаевны с наружностью мужа. Существуют намеки на то, что Пушкин и сам понимал неизбежность и невыгодность для себя таких сравнений. Так, например, по свидетельству В.Ф. Вяземский, он не любил стоять рядом со своей высокой женой и шутливо говорил, намекая на свой небольшой рост (2 аршина 5 ½ верш.), «что ему подле нее быть унизительно».
Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна, говорила о Гончаровой как об «Очень очаровательной, хорошенькой, красивой и остроумной, к тому же очень славной» женщине. При этом и она не удерживалась от сравнения наружности мужа и жены и, подчеркивая их полную противоположность, называла брата и невестку Вулканом и Венерой.
Пребывая в Царском, чета Пушкиных совершала прогулки в летнем саду и по паркам. Это вызывало всеобщее внимание. Красота Н.Н. Гончаровой, по свидетельству Надежды Осиповны Пушкиной, удивляла буквально всех. Во время прогулок Пушкиных встречали и Николай I с женой, которая, по словам А.О. Россет-Смирновой, говорила о Наталье Николаевне: «Она похожа на героиню романа, она красива и у нее детское лицо».
Из этих встреч, сопровождавшихся иногда разговорами, возникло первое желание императрицы, чтобы Наталья Николаевна была при дворе. Если верить Ольге Сергеевне и ее матери, одна мысль о возможности этого приводила в ужас их робкую невестку. Однако есть известие (П.В. Нащокина) о том, что вскоре после переезда Пушкиных из Царского в Петербург, когда они через тетку Натальи Николаевны фрейлину Е.И. Загряжскую перезнакомились со всей знатью, графиня М.Д. Ниссельроде без ведома Александра Сергеевича взяла его жену и повезла ее на небольшой вечер в Аничковый дворец. Так свершилось роковое для Пушкина вступление его супруги в круг высшего петербургского света, который принял 66, по словам М.Н. Сердобина (в письме к Б.А. Вревскому), «очень хорошо».
Раз, попав в высший свет, Наталья Николаевна уже не могла расстаться с ним. Выезды следовали за выездами, балы за балами. Необходимые для этого туалеты приобретались частью мужем, частью состоятельной теткой Е.И. Загряжской. Александр Сергеевич хоть и жаловался частенько на то, что приходится кружиться в свете и что «все это требует денег», но в то же время, по свидетельству близких и расположенных к нему лиц, все время проводил с женой на балах «не столько для ее потехи, сколько для собственной». Видно было, что светские успехи Натальи Николаевны, выделявшейся на приемах, балах и маскарадах, даже среди самых прославленных красавиц, тешили его самолюбие. Это, тем не менее, не мешало Пушкину, по его собственным шутливым словам (в письме к жене из Москвы в конце сентября 1832 года), завидовать тем из друзей, «у кого супруги не красавицы, не ангелы прелести, не Мадонны и т.д.»
А в пояснение своей мысли поэт добавляет: «Знаешь русскую песню:
Не дай бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут
А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье,
Да и в своем тошнит».
Но в этот период жизни такие слова, по всей видимости, были еще только шуткой и не заключали в себе никакой горечи.
Вся зима 1833 года прошла для Пушкиных в шуме и суете светских выездов. Едва ли не самый блестящий успех Наталья Николаевна в этом сезоне имела на костюмированном масленичном балу в Главном Управлении Удела, на котором она появилась в костюме жрицы солнца. И костюм и сама Наталья Николаевна заслужили похвалы всего двора и Николая I, который объявил жену великого поэта царицей бала.
Чрезмерное увлечение Пушкиных светскими удовольствиями вызывало упреки и неодобрения со стороны Гоголя, Плетнева и других почитателей и друзей поэта. Да и он сам начинал осознавать, что Петербург ему не подходит. Так у Александра Сергеевича появилось желание уехать хотя бы на время, и вот в августе он едет сначала по тем местам, по которым некогда шел Пугачев, а потом в имение своего отца Болдино.
Тоска по Наталье Николаевне, жажда скорее увидеть ее нарастала так бурно, что, вернувшись во второй половине ноября в Петербург и узнав, что жена на балу, Пушкин, по собственному признанию, тотчас «за нею поехал и увез к себе, как улан уездную барышню с именин Городничихи». Об этом свидетельствует в своих воспоминаниях и жена Нащокина, Вера Александровна, сообщающая много интересных подробностей об этом похищении Пушкиным своей собственной жены с бала у Карамзиных.
Тридцать четвертый год открылся для Пушкиных пожалованием мужа камер-юнкером и официальным представлением Натальи Николаевны ко двору. Довольно твердо укоренилось мнение о том, что своим пожалованием Александр Сергеевич был обязан красоте своей супруги, которую хотели видеть на интимных вечерах в Аничковом дворце.
Сообщая об этих новостях своей дочери (в письме от 26 января 1834 года), Надежда Осиповна пишет: «Александр, к большому удовольствию жены, сделан камер-юнкером. Представление ее ко двору, в воскресенье 14-го числа, увенчалось большим успехом. Она участвует на всех балах, только о ней и говорят: на бале у Бобринского император танцевал с нею кадриль, и за ужином сидел возле нее. Говорят, что на балу в Аничковом дворце она была положительно очаровательна. Танцевала много, не будучи, на ее счастье, беременной… Натали всегда прекрасна, элегантна, везде празднуют ее появление. Возвращается с вечеров в четыре или пять часов утра, обедает в восемь вечера; встает из-за стола, переодевается и опять уезжает».
Видимо, красота и слава Натальи Николаевны вступили в это время в свой зенит и со всех сторон раздавались ей единодушные хвалы.
В многочисленных письмах, которые Пушкин летом 1834 года посылал жене в Ярополец и в Полотняный Завод, встречаются кое-где шутливые упоминания о красоте Натальи Николаевны. Так, в первой половине мая он пишет: «Радуюсь, что ты хорошенькая, хоть это du superflu».
В письме от 11 июня, отвечая на планы жены поместить ее сестер во дворец, поэт замечает: «Ты слишком хороша, мой ангел, чтобы пускаться в просительницы». А несколько далее добавляет: «Вы, бабы, не понимаете щастья независимости и готовы закабалить себя на веки, чтобы только сказали про вас: hier madame une telle etait decidement la plus belle et le mieux mise du bal».
Известно, что А.С. Пушкин, по его собственному признанию, не писал жене «нежных, любовных писем», потому что их вскрывали на почте, но и то, что он писал, было полно признанием красоты Натальи Николаевны. Так что, иногда даже коря супругу за кокетство и легкомыслие, говоря, что помогать мужу, она может, только работая ножками на балах, Пушкин в то же время сам непрерывно твердил ей о том, как она прекрасна, какое впечатление производит ее красота на окружающих.
Подобно предшествующему году, и 1835 год начался для Натальи Николаевны почти непрерывающимися выездами. В деревне, как и мечтал Пушкин, и как обещала сама Наталья Николаевна, она посвежела, пополнела и еще похорошела (по свидетельству Ольги Сергеевны). Выезжавшие с ней сестры, которые имели в своей наружности много общего с Натали, не только не могли затмить ее, но, по-видимому, лишь лучше оттеняли ее красоту, по-прежнему производившую сильное впечатление на всех, кто с ней встречался. Надо сказать, что в этот год в жизни Пушкиных стал заметен «более великосветский характер», а наряды Натальи Николаевны стали еще более элегантными.
Следующий 1836 год, последний год жизни Александра Сергеевича Пушкина, год, омраченный уже тенью надвигающейся роковой развязки его жизненной драмы, точно так же, как и предыдущие, наполнен был выездами и триумфами Натальи Николаевны. И это было не безразлично, а скорее приятно Пушкину.