Реферат: Деревенская проза: создатели и герои
Реферат: "Деревенская проза: создатели и герои"
Все последние годы так называемая деревенская проза больше всего занималась нравственным здоровьем человека - и человека настоящего, и человека будущего.
Валентин Распутин.
Ни один писатель не может пройти мимо деревенских проблем. Это национальные проблемы, если говорить честно.
Василий Белов.
Теперь точно неизвестно, кем и когда был введён прижившийся впоследствии термин “деревенская проза", обозначивший ряд очень разных произведений очень разных авторов, повествующих о сельских жителях. Один из этих авторов, Борис Можаев, однажды заметил по поводу разделения писателей на “городских” и “деревенских": “А Тургенев - сплошной “деревенщик" получается?! Но похож ли Тургенев на Достоевского с его “Селом Степанчиковом" или на Толстого с его “Хозяином и работником”?" И далее добавил, что у него, кстати, больше половины всех вещей написаны и об инженерах, и о лесниках, учёных, художниках... “Да чёрт знает, о ком я только не писал!" В самом деле, прекрасные произведения о крестьянстве оставили, например, Чехов и Бунин, Платонов и Шолохов - однако их почему-то деревенщиками величать не принято.
Так же, как не величают таковым и Солженицына - при том что многие считают: начало направлению “деревенская проза" в советской литературе положили именно его рассказы “Один день Ивана Денисовича” и “Матрёнин двор", появившиеся в начале 1960-х годов в журнале “Новый мир”... По свидетельству критика Л. Вильчек, в своё время имело место недовольство некоторых писателей, “обиженных названием “деревенщики”, вежливо намекавших: не стоит ли критике подыскать для них более благозвучный титул?” Хотя, разумеется, ничего пренебрежительного в условном наименовании “деревенская проза" нет и быть не может; закрепилось оно за произведениями, появившимися после войны (кстати, до войны, в 20--30-е годы, критика оперировала сходным определением - “крестьянская литература", куда зачисляла таких авторов, как Фёдор Панфёров, Чапыгин, Новиков-Прибой, а также Клычкова, Клюева, Есенина. .). За конкретными произведениями, но не всегда за их авторами.
Например, помимо упомянутых вещей Солженицына, к деревенской прозе относятся такие произведения Виктора Астафьева, как “Последний поклон", “Ода русскому огороду", “Царь-рыба", хотя самого его чаще (опять-таки условно) всё-таки относят к представителям “военной прозы"; не укладывается ни в какие строгие рамки и своеобразное творчество таких писателей, как Владимир Солоухин, Сергей Залыгин... И всё-таки, несмотря на доводы за и против, круг “деревенщиков" обозначился более или менее чётко.
В него входят такие авторы, как А. Яшин, В. Тендряков, Ф. Абрамов, В. Белов, В. Распутин, Б. Можаев, В. Шукшин, Е. Носов, И. Акулов, М. Алексеев, В. Личутин, В. Лихоносов, Б. Екимов... Кроме того, поскольку литература в СССР считалась единой советской литературой, в этом ряду обычно упоминались молдаванин И. Друцэ, литовец Й. Авижюс, армянин Г. Матевосян, азербайджанец А. Айлисли и прочие представители братских республик, пишущие на данную тему. Помимо прозаиков, большую роль в разработке деревенской проблематики сыграли известные публицисты. Наиболее ярким произведением стал цикл очерков Валентина Овечкина, объединённый под общим названием “Районные будни", печатавшийся в 50-е годы. В них повествовалось о борьбе двух секретарей райкома партии, “консервативного” и “прогрессивного", за свой стиль управления сельским хозяйством. Впрочем, по мнению той же Л. Вильчек (которая, кстати, настаивает, что родоначальником деревенской прозы был именно Овечкин), публицистичность его была там просто приёмом: “Писатель средствами искусства имитировал журналистику, но подобное снижение художественной прозы к очерку возвращало литературу к реальной жизни", и это “позволило нарисовать картину, немыслимую в те годы в романной форме". Как бы то ни было, и Овечкин, и Ефим Дорош с его известным в своё время “Деревенским дневником" (1956--1972), и К. Буковский, а впоследствии - Ю. Черниченко, А. Стреляный и другие публицисты оставили свой след в литературе, посвящённой деревенской теме.
Итак, в центре внимания этой литературы стояла послевоенная деревня - нищая и бесправная (стоит вспомнить, что колхозники, например, до начала 60-х годов не имели даже собственных паспортов и без специального разрешения начальства не могли покидать “места приписки”). Правдивое изображение такой действительности в рассказах А. Яшина “Рычаги" (1956) и “Вологодская свадьба" (1962), повестях “Вокруг да около" (1963) Ф. Абрамова, “Подёнка - век короткий” (1965) В. Тендрякова, “Из жизни Фёдора Кузькина” (1966) Б. Можаева и в других подобных произведениях являло собой разительный контраст с лакировочной соцреалистической литературой того времени и вызывало подчас гневные критические нападки (с последующими проработками авторов, в том числе и по партийной линии, и прочим).
“Матрёнин двор” и “Один день Ивана Денисовича” Солженицына изображали не столько колхозную деревенскую жизнь, сколько конкретные образы двух людей “от земли": в первом рассказе, первоначально названном “Не стоит село без праведника", повествовалось о тяжелейшем и полном достоинства жизненном пути простой русской женщины; второй представлял психологию крестьянина, без вины содержащегося в ГУЛАГе. В этом же ключе создавались и такие произведения В. Распутина, как “Деньги для Марии" (1967), “Последний срок” (1970), “Прощание с Матёрой" (1976), в которых на первый план выходили не социальные проблемы села, а проблемы нравственных ценностей народа в изменяющемся мире; подобного рода прозе давались определения “натурфилософской" и “онтологической".
После того как крестьянство получило наконец паспорта и смогло самостоятельно выбирать себе места проживания и виды деятельности, начался массовый отток населения из сельской местности в города; особенно это касалось так называемой Нечернозёмной зоны. Оставались полупустые, а то и вовсе обезлюдевшие деревни, где царили вопиющая колхозно-совхозная бесхозяйственность и почти повальное пьянство среди оставшихся жителей... В чём же причины таких бед? В попытках найти ответ на эти вопросы авторы возвращались памятью в военные годы, когда силы деревни были надорваны (романы Ф. Абрамова “Братья и сёстры” и “Две зимы и три лета” (1958 и 1968 соответственно), повесть В. Тендрякова “Три мешка сорной пшеницы" (1973) и другие), и касались такого губительного явления в агрономической науке, как процветавшая многие годы недоброй памяти “лысенковщина" (повести Б. Можаева “День без конца и без края", 1972, В. Тендрякова “Кончина", 1968), либо занимались ещё более далёкими историческими периодами - например, роман С. Залыгина о гражданской войне “Солёная падь” (1968) или книга В. Белова “Лад. Очерки народной эстетики” (1981), посвящённая жизни дореволюционной общины Севера...
Однако самая главная причина раскрестьянивания человека на земле проистекала из “Великого перелома” (“перелома хребта русского народа”, по определению Солженицына), то есть насильственной коллективизации 1929--1933 годов. И писатели-деревенщики прекрасно это сознавали, но до отмены цензуры им было крайне сложно донести до читателя всю или хотя бы часть правды об этом трагичнейшем периоде. Тем не менее в печать всё-таки смогли пройти несколько таких произведений, посвящённых деревне перед самым началом коллективизации и во время первого её этапа. Это были повесть С. Залыгина “На Иртыше” (1964), романы Б. Можаева “Мужики и бабы”, В. Белова “Кануны" (оба - 1976), И. Акулова “Касьян Остудный” (1978). Во время перестройки и гласности были наконец опубликованы ранее лежавшие в столах “непроходные” рукописи: вторая часть “Мужиков и баб" Можаева, “Год великого перелома” Белова (оба - 1987), рассказы Тендрякова “Хлеб для собаки” и “Пара гнедых” (1988, уже посмертно) и другие.
Глядя на массив деревенской прозы из дня сегодняшнего, можно утверждать, что она дала исчерпывающую картину жизни русского крестьянства в ХХ веке, отразив все главные события, оказавшие прямое влияние на его судьбу: октябрьский переворот и гражданскую войну, военный коммунизм и нэп, коллективизацию и голод, колхозное строительство и форсированную индустриализацию, военные и послевоенные лишения, всевозможные эксперименты над сельским хозяйством и нынешнюю его деградацию... Она представила читателю разные, подчас весьма несхожие по жизненному укладу российские земли: русский Север (например, Абрамов, Белов, Яшин), центральные районы страны (Можаев, Алексеев), южные районы и казацкие края (Носов, Лихоносов), Сибирь (Распутин, Шукшин, Акулов)... Наконец, она создала в литературе ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая “загадочная русская душа". Это и знаменитые шукшинские “чудики”, и мудрые распутинские старухи, и его же опасные “архаровцы”, и многотерпеливый беловский Иван Африканович, и боевой можаевский Кузькин по прозванию Живой...
Горький итог деревенской прозе подвёл В. Астафьев (повторим, также внёсший в неё свой весомый вклад): “Мы отпели последний плач - человек пятнадцать нашлось плакальщиков о бывшей деревне. Мы и воспевали её одновременно. Как говорится, восплакали хорошо, на достойном уровне, достойном нашей истории, нашей деревни, нашего крестьянства. Но это кончилось. Сейчас идут только жалкие подражания книгам, которые были созданы двадцать--тридцать лет назад. Подражают те наивные люди, которые пишут про уже угасшую деревню. Литература теперь должна пробиваться через асфальт”.
Фёдор Александрович Абрамов (1920--1983).
Писатель родился в селе Веркола Архангельской области, в крестьянской семье. С третьего курса филологического факультета Ленинградского университета ушёл в народное ополчение. После ранения его вывезли из блокадного города по льду Ладожского озера. Как нестроевик был оставлен в тыловых частях, затем взят в органы контрразведки “Смерш", где прослужил до конца войны. Вернувшись в ЛГУ, закончил его с отличием, затем, защитив кандидатскую диссертацию по творчеству Шолохова, несколько лет заведовал там кафедрой советской литературы.
Абрамов так и не оставил произведений ни о фронте, ни о “Смерше”, хотя и намеревался писать об этих знаменательных событиях своей биографии. Всё своё творчество он посвятил родной северной деревне. Главным детищем Абрамова стала поначалу трилогия, затем превратившаяся в тетралогию, повествующая о большой семье Пряслиных и - шире - о жизни их дальнего села Пекашина.
Действие первого романа “Братья и сёстры” (1958) охватывает весну и лето 1942 года; второго - “Две зимы и три лета” (1968) - период от начала 1945-го до лета 1948-го; события третьего - “Пути-перепутья" (1973) - происходят в 1951 году. Если первый роман посвящён “бабьей войне в тылу", то соответственно второй и третий - не менее, если даже не более, тяжёлым послевоенным годам в деревне, напоминающим эпоху военного коммунизма, где царят голод, напряжённый и почти бесплатный труд, страх и аресты, - при том что главный стимул (“Всё для фронта, всё для победы”), помогавший людям как-то примиряться с действительностью, уже отсутствует. Впоследствии к этой трилогии, получившей в 1975 году Государственную премию СССР, был добавлен роман “Дом” (1978), где село Пекашино показано уже в иную, “застойную” эпоху. Колхоз преобразован в убыточный, на госдотациях, совхоз. Многие жители уехали в города; оставшиеся часто демонстрируют полную незаинтересованность в результатах труда (“Раньше людей работа мучила, теперь люди работу мучают”). Главный герой Михаил, старший из Пряслиных, трудоголик по натуре, едва ли не один страдает от царящей кругом бесхозяйственности, демагогии верхов и апатии низов...
Впрочем, ещё задолго до “Дома", в 1963 году, Абрамов выпустил повесть (некоторые определяли её как очерк) “Вокруг да около" - о деревне времён хрущёвского волюнтаризма. Как напишет впоследствии один из критиков (Ю. Оклянский), в ней уже тогда было “подспудно разлито ощущение удручающего тупика, в который зашла колхозно-совхозная система". Разумеется, последовал критический разнос произведения; был даже состряпан “коллективный протест" - организованное местной газетой “Открытое письмо односельчан писателю Ф. Абрамову” под названием “К чему зовёшь нас, земляк?", перепечатанное столичными “Известиями". Через 16 лет Абрамов поступил сходным образом, опубликовав открытое “Письмо землякам", где укорял жителей родной Верколы за их притерпелость и равнодушие к вопиющим беспорядкам окружающей жизни. Интересно, что “Письмо" вызвало раздражение не только у высокого начальства (в частности, у главного идеолога компартии М. Суслова), но и, как писал сам Абрамов, у “братьев-славян" (то есть собратьев по перу). Далее он объяснял: “Да ведь мы с ними по-разному смотрим на народ. Они - на коленях перед ним, каждую мерзость готовы оправдать, а я - со счётом к народу". Эту же мысль он развивал и в другой записи: “У Солженицына рядовой человек только жертва существующего режима. А на самом деле он и опора его. В этом вся сложность. Именно только освещение нашего человека с этих двух сторон позволит художнику избежать односторонности в изображении жизни”.
Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его “распрямление" и “выздоровление” в России - над этими вопросами писатель думал постоянно. Записи показывают, что у него не оставалось иллюзий по поводу существующего строя, что стране, по его мнению, необходимы были серьёзные перемены. В деревне это - “раскрепощение сил производителя, крестьянина", некогда задавленных коллективизацией. По цензурным соображениям “подкоп" под саму идею коллективизации был невозможен; лишь в повести “Деревянные кони” (1974) Абрамов смог вскользь коснуться темы несправедливо репрессированных работящих крестьян. Однако после смерти писателя в период гласности была опубликована (1989) написанная “в стол” повесть “Поездка в прошлое”, посвященная тому, как раскулачивание ломало судьбы не только самих раскулаченных, но и всех остающихся в деревне. Был опубликован (1987) и ранее “непроходной” рассказ “Старухи", где изображён тот самый замученный жизнью, запуганный народ, невольно превратившийся из жертвы режима в его опору.
При жизни Абрамова большой известностью пользовались такие его вещи, как “Пелагея” (1969) и “Алька” (1972), повествующие, соответственно, о матери и дочери, представляющих совершенно разные поколения сельских женщин, и другие повести, рассказы, очерки и статьи.
Абрамов не скрывал публицистической природы своего творчества (“По натуре своей я художник-дидактик”). При этом он же, несомненно, является большим художником слова, чьи книги останутся своего рода заповедником неискажённой северной русской речи.
Василий Иванович Белов (род. 1932).
Уроженец деревни Тимониха Вологодской области. Крестьянский сын, он после школы работал колхозным счетоводом, перебравшись в город, освоил профессии плотника, слесаря, радиотелеграфиста... Затем закончил Литературный институт. Учился здесь на отделении поэзии, однако известность и признание принесла ему проза.
Одно из первых произведений Белова, повесть “Привычное дело” (1966), стало заметнейшим явлением деревенской прозы. Герой повести, Иван Африканович Дрынов - многодетный колхозник, человек добрый и терпеливый, воспринимает свои бедность и бесправие как данность (“Жись она и есть жись”). Единственная его попытка улучшить своё положение, уехав в город на заработки, кончается поспешным возвращением назад - ибо не в силах он поменять место и привычный уклад своей жизни, своей деревни, своего колхоза. Как отмечал критик Ю. Селезнёв, “Иван Африканович активен как личность тогда, когда он в коллективе, и раскрывается его личность через коллектив, его и можно определить как коллективную личность, в отличие от личности автономной". (Последнюю, пожалуй, представлял “строптивец" Кузькин из повести Б. Можаева “Живой", вышедшей в один год с “Привычным делом”)
Другим знаменитым произведением Белова стали “Плотницкие рассказы” (1968), где в центре повествования - два героя-антипода, два друга-врага. Один из них, по имени Олеша, - безответный труженик, другой, Авенир Козонков, - бывший начальник “при нагане", проводник революционных идей и порядков в деревне, в чьём активе - раскулачивание, борьба с Церковью... Как бы ни был Олеша прав в их спорах, по натуре он такой же, как и Дрынов, терпеливый непротивленец, и всё у них в конце концов завершается общим застольем с задушевной песней...
Большую известность принёс автору роман “Кануны" (1976). Канунами названо преддверие всеобщей коллективизации; повествование ведётся о жизни в этот период северной деревни Шибанихи, и в частности крестьянской семьи Роговых. Коллективизация и то, как она отразится на судьбах этих людей, будут изображены в продолжении “Канунов” - романе “Год великого перелома” (1987) и следующей части цикла под названием “Час шестый” (1997--1998).
В 1979--1981 годах Беловым публиковалась книга “Лад”, имеющая подзаголовок “Очерки народной эстетики". Это - широкое исследование жизни и быта русской деревни (прежде всего северной), изложенное живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как трепали лён и как вязали рыболовные снасти, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, чем белили печи и чем - холсты, где и когда устраивались деревенские игрища, в чём отличие бухтины от сказки и от бывальщины и ещё многое, многое другое. Однако завидную согласованность труда и досуга, человека с природой Белов автоматически переносит на общественные и внутрисемейные людские отношения, утверждая, что там всегда царила исключительная благодать, нарушившаяся лишь с приходом капиталистических (и, как подразумевается, впоследствии большевистских) нововведений. Этот спорный момент авторской концепции, например, вынудил даже такого почитателя его таланта, как критик В. Чалмаев, заявить, что в книге “часто вместо лада мы видим лак".
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--