Реферат: Динамический характер библейской прецедентности
Там, где сгорел Содом, едкие пятна окалины. Отбушевавшее пламя зовет оглянуться назад. В Мертвое море столпы соляные повалены, Длинными льдинами, Арктикой белой лежат. Жар застыл над горами, как северное сияние.
Пахнет дымом и серой, черным хлебом и домом, Но между домом и мною такое же расстояние, Как между маревом Арктики и красным дождем над Содомом.
(Елена Аксельрод. Там, где сгорел Содом, едкие пятна окалины...).
Такие примеры весьма многочисленны.
Современный автор (интерпретатор) текста, строящий свое поведение на сознательном или неосознанном непослушании высшим силам, безусловно, не осознающий такое непослушание, как грех, сочувствует Лотовой жене и часто задается традиционным вопросом: Была ли жена Лота наказана соразмерно своей вине, и в чем состояла эта вина? Такое восприятие прецедентной ситуации претекста Библии присуще не только русской литературе. В исследовании Евы Яскулы. «“Kto to był?” Żona Lota w poezji XX wieku, czyli rozbijanie stereotypu»2 рассмотрены ее художественные интерпретации в творчестве известных поэтов, в том числе Анны Ахматовой. Из польских авторов, представленных в монографии, русскому читателю наиболее известны Юзеф Лободовский (Łobodowski) и особенно Вислава Шимборска (Wisława Szymborska). Текст Шимборской «Жена Лота» («Obejrzałam się podobno z ciekawości...») весь соткан из перечисления возможных причин, вынудивших Библейскую героиню оглянуться, в том числе абсолютно случайных:
Obejrzałam się bez własnej woli.
Tylko głaz obrуcił się, warcząc pode mną.
Szczelina raptownie odcięła mi drogę.
Na brzegu dreptał chomik wspięty na dwуch łapkach Wуwczas to oboje spojrzeliśmy wstecz.
(Обернулась отнюдь не по собственной воле.
Это камень, на который я наступила, с грохотом перевернулся у меня под ногой, Это пропасть внезапно разверзлась на пути у меня.
На краю стоял столбиком хомячок.
И тут мы оба взглянули назад...
(Пер.Л. Цывьяна) У Юзефа Лободовского причины, заставившие Библейскую героиню оглянуться, обозначены в русле традиции XX в.: она «застыла в прекраснейший памятник любви» («Zastygła w najpiękniejszy pomnik miłości») к родне, к родному Содому.
В цикле Инны Лиснянской ставится вопрос о вине жены Лота, т.е. концепт «непослушание» в Библейском понимании в этом поэтическом дискурсе не эксплицируется. Все, что связано с ПС «Жена Лота», вербализовано в концептосфере «память» и отчасти – в концептосфере «грех». Связь ситуации «Жена Лота» с концептосферой «память» явно сближает цикл Лиснянской с текстом Ахматовой, поскольку тема «оглядки» на прошлое была для последней чрезвычайно важна: «библейский грех непослушания оборачивается трагедией верности»3. Именно так интерпретируется данная прецедентная ситуация Инной Лиснянской, концептуальное поле «память» представлено широко и разнообразно во многих стихах цикла: «По-настоящему прошлому верен камень – В память свою как человек влюблен. Памяти опыт, как всякий опыт, печален <....> Крошево дня вкруг памятных мест» («Птичья почта»); «Никак я не спалю память бедную мою <...> Но по городу Содому, где сгорела вся родня, Одинокая тоска хуже камня у виска <...> Я разумом больна от навязчивого сна» («При Содомских воротах»); «Оглянувшись в прошлое, можно окаменеть, Как случилось совсем недавно с женою Лота <...> Да и где пограничная, собственно, полоса, Между тем, что прошло, и тем, что проходит мимо» («Где стена крепостная и где глашатая медь...»); «Память – горящая спичка в соломе» («В пригороде Содома»); «Я выдохнула память» («Вдали от Содома»); «Завывать над одной из плит, Где содомский мой сон зарыт» («Последний сон»); «Сердцу невдомек, Что оно меж прошлым и грядущим – Нервной вечности комок» («Меж прошлым и грядущим») и т.д. Кроме приведенных примеров прямой вербализации концепта ‘память’, можно отметить, что все мотивы, так или иначе связанные с воспоминаниями лирической героини, эксплицируют данный концепт.
Что касается когнитивного признака «ужас», то это имманентный признак ситуации страшной кары, которая была обрушена на Содом. В Библейском тексте «ужас» не вербализован; в цикле «В пригороде Содома» концептосфера «ужас» пересекается с концептосферой «пожар», накладывается на нее: людские вопли («Дым»), ужасы
снятся; чтобы твой ужас не шел на убыль; Бог увидал, что пожар – не в науку, И заменил Он мгновенную муку Трепетом вечным («В пригороде Содома»).
Наблюдения над обращением к ПС «Гибель Содома» и функционированием концепта ‘содом’ в художественном тексте наводят на мысль о вольном обращении с текстом Священного писания. На этот вопрос автор пытается ответить в стихотворении-диалоге «Короткая переписка»: «Жизнь удлинилась, строку разогнав, Дыхание сократив. Более факта, ты полностью прав, Меня привлекает миф». Несомненно, реализация интертекстуальных связей с величайшим животворящим претекстом служит импульсом для создания новых творений во всех видах художественного творчества. Так, к рассматриваемой ПС, помимо поэтов, обращались художники: Альбрехт Дюрер «Лот и его дочери покидают обреченный Содом», Питер Пауль Рубенс «Лот с дочерьми покидает Содом» и «Бегство Лота из Содома», Гюстав Доре «Семья Лота покидает Содом» и др., – и в изобразительном искусстве доля «вымысла» также велика. Более того, многие точные «благочестивые», по выражению О. Николаевой, переложения текста Священного Писания (преимущественно поэтические), созданные «самыми благонамеренными мирянами и даже священниками и монахами», являются «абсолютно мертвыми», их отличает «специфический почерк рационализма ...»4
Концептуальная линия «ангелы» представлена в тексте Библии компонентами два Ангела, гости, люди, (те) мужи. Инна Лиснянская вводит в эту концептосферу такие компоненты, как падшие ангелы («Падшие ангелы в новом Содоме, Если не воры и не убийцы, – Сущие агнцы»); серафим с обгорелой ключицей (и с увечным пальцем) – вечное напоминание о трагедии Содома («В пригороде Содома»); ангел в лиловом смоге, стоящий на
обочине автотрасс вместе с дьяволом в смокинге. «Триста ангелов», стерегущих сад Света, – текстообразующий концепт стихотворения «Четыре руки»: «Крыльями светел сад <...> Господи, твоя власть! Не гордый я человек, – Пусть делают ангелы обыск <...>. Не взвесить души одной и на крылах трехстах!» и т.д. При внешнем совпадении данной когнитивной линии, представленной в тексте Библии и в стихах Лиснянской, очевидно, что концептосферы «ангелы» почти не пересекаются: в Библии это именно те люди, «гости», на которых посягают погрязшие в разврате содомляне; поэт вкладывает в это понятие иное содержание (ангел = свет) и, безусловно, инвертирует всю ПС его (серафим, пострадавший от содомской катастрофы, ангел в смоге – аллюзия на содомский дым).
Начиная рассмотрение концептуальной линии «грех», можно предположить, что наложение концептосфер даст больше совпадений.
Действительно, в цикле-поэме Инны Лиснянской это понятие «уточняется», происходит осовременивание Библейского концепта. В Библии многократно говорится о том, что жители Содома были злыми (=грешными), творили зло (= предавались греху), Лот предлагал им не делать зла; содомляне же (все, от молодого до старого!) выражали желание познать гостей, приступали к Лоту и угрожали ему поступить с ним хуже, нежели с ними (с гостями), и, наконец, подошли, чтобы выломать дверь...(Быт. 19). Тот грех, который принято считать содомским, вполне отчетливо концептуализируется И. Лиснянской в стихотворении «Карнавал»: «В паре с бабой баба идет, А мужик идет с мужиком». При этом в концептуальной картине мира поэта с понятием «грех» соотносится пьянство («Не минуй мои ворота, заходи, я накормлю, Даже водкой напою <...> А Содом стоит на месте, хоть оброс железным мхом, Да стеклом из-под вина, не допитого до дна» – «При Содомских воротах»), наркомания («В волосах серпантин цветет Наркотическим лепестком» – «Карнавал»), вообще многогрешие (упоминаются воры, убийцы – «В пригороде Содома», многогрешный Содом – «При Содомских воротах»). Особое значение приобретает концепт ‘грех’ при обращении к прецедентной ситуации «Жена Лота». Поэт моделирует собственную ситуацию спасения из Содома: «Я была служанкой в доме Лота (Но об этом умолчал историк). Лот мне указал не на ворота, А на сточный выход через дворик». Как уже отмечалось, в этой точке происходит несовпадение представлений о грехе: «Неужели на семьдесят градусов поворот Головы неповинной – великое ослушанье?» («Где стена крепостная...») – и даже: «На кой мне ляд, однако, та страна, Иль град, где пощадили только Лота?» («Вдали от Содома»). Одновременно содомская (т.е. в целом греховная) ситуация проецируется на современность и, что особенно существенно, на жизнь и внутренний мир лирической героини, при этом обнаруживается актуальность данной ПС: «Разве лучше содомских грядущие горожане? <...> Я греховней супруги Лотовой в тыщу раз» («Где стена крепостная и где глашатая медь...»); «Я содомских грешников грешней» («Дым») и т.д. Иными словами, концепт ‘грех’ как ментальное образование шире, чем в Библейской ПС «Гибель Содома», и связан с мотивами личного греха, раскаяния и покаяния.
Наконец, содомских грешников постигает Библейская кара, эксплицированная в компонентах концептосфер «гибель» и – конкретно – «пожар»: Господь истребит сей город <...> и, наконец, И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба. И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастения земли ... И посмотрел (Авраам) к Содому и Гоморре... и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи (Быт. 19, 13–28). Образы пожара, горения, дыма пронизывают весь цикл Лиснянской, они не менее концептуально значимы, чем понятие «грех»: «никак я не спалю память бедную мою»; «не спалилась, а спаслась»; [в Содоме] «сгорела
вся родня»; «след от праведника глубже, чем от гневного огня» («При Содомских воротах»); «где горит без пламени Содом» («Театр одного актера»); «Дым один шел впереди меня В неизвестность нынешнего дня»; «Только дым, отброшенный пожаром, Тенью стал и совестью моей» («Дым»); «Память – горящая спичка в соломе»; «Бог увидал, что пожар – не в науку» («В пригороде Содома»); «снаружи пламенем
ползущим Пахнет почва...» («Меж прошлым и грядущим»). Эти образы актуализируются за счет пересечения с современными концептосферами («взрыв»: «Так разрушена Троя и взорвана Хиросима» («Где стена крепостная и где глашатая медь...»); «И пусть я еще посплю в убогой своей квартире В еще не взорванном мире» («Четыре руки»); «ты – один из пророков Той земли, чей Содом в одночасье взорван» («Правда»); «Будет в
небе тебе салют, Будет память на черный день!» («Карнавал») и, что особенно существенно, путем включения в вербализацию концепта ‘пожар’ лексики, семантически связанной с пожаром в современном южном городе (экспликация индивидуально-авторской концептосферы): «За спиною полыхало море И земля пожаром нефтяным» («Дым»).
Как уже говорилось, прецедентная ситуация актуализируется в значительном количестве художественных текстов, в том числе прозаических, и служит для них важнейшим текстообразующим фактором. Рассмотрим основные когнитивные линии романов Руслана Киреева «Лот из Содома» и Бориса Литвинова «Она не узнала о своей смерти». Оба текста моделируют ПС «Гибель Содома» в двух уровнях: в реальной и в художественной действительности (у Р. Киреева это письма главного героя, содержащие вольное изложение Библейской ситуации, у Б. Литвинова – рассказ о съемках фильма «Содом»).
У Р. Киреева. («Лот из Содома») границы Библейской прецедентной ситуации расширены, текст Библии осовременен, что связано с художественными задачами автора, с размышлениями о том, как остаться честным в порочном кругу лжи, с общей стилистикой текста и ситуацией его создания. Ключевое слово, помогающее спроецировать Библейскую ПС на современную ситуацию околонаучных интриг, – город (=«Содом»; ср. пригород Инны Лиснянской):
«– Что общего у вас с этим хлюстом?