Реферат: «Единая и неделимая Россия» и «Инородческий вопрос» в имперской идеологии самодержавия
Е.И. Кэмпбелл (Воробьева)
Религиозные и национальные проблемы занимают важное место во внутренней политике государств, которые не являются этнически однородными образованиями и потому вынуждены постоянно заботиться о сохранении своего территориального единства.
В этом отношении актуальным оказался исторический опыт имперской политики России, которая на протяжении всего времени своего существования представляла собой государство, отличавшееся ярко выраженным этническим, конфессиональным, административным и культурным разнообразием. Обращение к историческому прошлому, вызванное современными национальными проблемами, ставит перед исследователем вопрос а существовала ли в Российской империи отчетливо сформулированная концепция национальной политики.
Безусловно, с самого начала существования империи специфические местные потребности (например, политического или административного характера) вовлекали регионы с нерусским населением в поле внимания властей, которые были вынуждены в связи с этим вырабатывать мероприятия для каждого конкретного случая. Осмысление же и концептуализация политики, направленной на урегулирование межэтнических отношений в империи в целом произошло во второй половине XIX века, когда гетерогенный характер Российского государства стал особенно отчетливо осознаваться имперскими властями как политическая проблема. Этому способствовало распространение национальных идей, ставших угрозой сословнодинастическому имперскому патриотизму, на который опиралось Российское самодержавие1.
В данной статье делается попытка рассмотреть, как российское правительство отреагировало на национальный вызов и как оно, включившись в национальный дискурс, формулировало имперскую идеологию.
В начале XIX века ведущие европейские страны переживали подъем, связанный с экономическими и социальными изменениями. Продуктом и одновременно компонентом этого процесса были национальные идеи, которые вытеснили космополитические воззрения конца предыдущего столетия и стали принципом устройства современного мира.
Национальная идея противоречила принципу, согласно которому политическая власть в государстве опиралась на божественное право и право завоевания. В соответствии с новой политической философией, политическая власть должна была быть органически связана с народом, так же как и каждое национальное общество должно было иметь право на государственное устройство2.
Под влиянием национальной идеологии в XIX веке изменилась почти вся политическая структура Европы. С одной стороны, национальная идея стала фактором государственного объединения (объединение Германии, Италии). С другой стороны, она явилась вызовом тем государствам, которые объединяли различные национальные группы, с разным историческим прошлым и разными культурами. Вместе с тем сама идея необходимости существования государства как формы организации общества осталась неизменной.
В это время получили особое значение идея государственного единства, которая теперь связывалась с национальным государством и национальным единством, а также идея неделимости территории3. В условиях, когда прочность государства и его конкурентоспособность на мировой арене определялись степенью его гомогенности, создание «единого и нераздельного/неделимого» (заимствовано из французского языка — «la republique franchise unie et indivisible»4) стало целью государственных европейских проектов в XIX веке.
Россия, претендуя на влияние в европейских делах, так же стала придавать особое значение идее государственного единства. Согласно сформулированному в 1860-х годах влиятельным публицистом М. Н. Катковым определению, России было необходимо единое и сильное государство. Со страниц газеты «Московские ведомости» он призывал: «Сохраним полную надежду, что с дальнейшим предстоящим нам политическим развитием Россия еще крепче утвердит свою государственную целостность, еще глубже, еще сильнее, еще могущественнее почувствует свое единство, за которое все, что ни есть на земле Русской русского, отдаст последнюю каплю своей крови»5. Идеал «единой и неделимой» России стал со второй половины XIX века основным ориентиром имперской политики.
Курс на укрепление империи являлся составной частью «нового курса», который проводился Александром III, а затем Николаем II, когда в области идеологии была выдвинута теория "народного самодержавия", а в экономической области под влиянием протекционистских идей и теории Ф. Листа была объявлена политика ускоренного развития национальной промышленности.
Появление установки на укрепление «единой и неделимой России»6 свидетельствовало о попытке правительства идеологически обосновать, а также объединить мероприятия по отношению к подданным империи.
В сознании правителей империи Российское государство представлялось как комплекс земель, состоявших из «центрального ядра»7, принадлежавшего русскому народу, и кольца окраин, населенных инородцами.
Рассуждая по этому поводу, член Государственного совета барон Н. А. Николаи в 1882 году писал: «Российская империя состоит из двух органических элементов: коренного русского государства, сердцевины империи, ее ядра, обнимающего то большинство населения, которое принадлежит к русско-славянскому племени, и из разнородных, разновременно присоединенных инородческих и иноплеменных окраин: Царство Польское, Прибалтийский край, Финляндия, в большей мере Сибирь, Туркестанский край, Кавказ и Закаспийский край. Так как всякое государство, для утверждения своей силы, должно стремиться к возможному объединению разнородных элементов, то весьма естественно, что государственная политика требует, чтобы эта цель объединения была преследуема постоянно, настойчиво, но вместе с тем осторожно и разумно. Никакая приобретенная веками национальная или племенная своеобразность не сдается без борьбы к поглощению, а потому, при преследовании целей объединения, необходимо с этим естественным законом считаться и часто делать ему временные уступки, не упуская из вида главные цели окончательного создания гармонического единства»8.
Проект создания «единой и неделимой» России сталкивался с действительностью, которая демонстрировала национальное и религиозное разнообразие подданных империи. Преодолеть это препятствие должна была политика «сближения/или слияния инородцев с русскими». Эта политика, как и сам термин, были известны из европейской практики колониального управления. Под слиянием понималось не поглощение, а «порядок вещей, при котором две народности различного происхождения должны находиться под влиянием одного и того же экономического и социального строя, повиноваться одним и тем же всеобщим законам и следовать тем же побуждениям». Результатом такой политики ожидалось не столько уничтожение различий в культурах, сколько установление «тождества интересов» в экономических, политических и социальных отношениях9.
В России в политике «сближения/слияния» главная роль отводилась «великорусской народности», которая должна была способствовать объединению империи.
Согласно официальной точке зрения, великорусский народ являлся частью «ядра» империи, к которому также относились малороссы и белорусы10. Правда, это представление об едином «ядре» империи постоянно приходилось отстаивать. Во-первых, принадлежность малороссов к единому русскому народу была поставлена под сомнение в связи с украинофильским движением". Во-вторых, приходилось считаться с католичеством части белорусов и малороссов. В-третьих, проблему составляли и сами этнические русские, которых необходимо было иногда «удерживать» в их «русскости». Так, например, русские чиновники и миссионеры неоднократно отмечали факты «слабого развития национального» достоинства у русских12, их неспособности к распространению своей культуры среди нерусских соседей13, и даже податливости русских к культурной ассимиляции другими народами (как, например, их «онемечивание», «обурячивание» и т. д.)-14
Что касается инородцев, то содержание этого понятия претерпело существенные изменения на протяжении XIX начала XX столетий. Как показал исследователь Д. Слокум,15 в качестве юридического понятия эта категория появилась в 1822 году в связи с изданием Устава об управлении инородцев16 и включала в себя группы восточных народов, отличавшихся «стилем жизни» (преимущественно кочевым и полукочевым), что ставило их в особые отношения с государством. Постепенно этот термин расширил свое значение и был применен ко многим другим группам населения, не включавшимся в разряд инородцев первоначально (в 1835 году к инородцам были причислены евреи, затем в ходе разработки образовательной политики правительства — организации инородческих начальных школ, к инородцам были причислены все остальные «нерусские» народы империи. В основу этой классификации был положен этнический принцип. В такой интерпретации термин инородцы получил распространение со второй половины XIX столетия как в официальных документах, так и печати.
Это вызывало возмущение со стороны тех, кого таким образом относили к инородцам. Так, в 1905 году уполномоченные мусульманского общества Казани в записке, адресованной председателю Комитета Министров, обращали внимание властей на неправомерное причисление татар к инородцам. В представлении уполномоченных, это означало перевод татар в разряд неполноправных граждан и, следовательно, их уравнение с «малокультурными племенами»17. Если авторы записки относили к инородцам только народы, находившиеся на низкой ступени культурного развития, то власти, распространявшие эту категорию на все население империи, не принадлежавшее ее «ядру», выделяли «культурных» и «некультурных / невежественных» инородцев. Вера в прогресс давала властям надежду на постепенное приобщение «некультурных» народов к «цивилизации».
В связи с этим политика «сближения» имела свою специфику, в зависимости от того, по отношению к каким народам западным или восточным — она применялась. Если на западе империи, в Польше, Прибалтийском крае и Финляндии, предстояло объединение «разнородных элементов, которые в культурном отношении не уступают коренному составу государства», то на восточных окраинах «русская народность» представлялась носительницей высшей культуры, поэтому политика «сближения» здесь состояла в «слиянии» местных «низших» культур с «высшей»18. Политика «сближения» в отношении «культурных» народов понималась не как денационализация инородческого населения, а как приобщение его к «общему течению русской государственной жизни»19. В отношении же народов, находящихся на «низкой ступени развития», предполагалась их ассимиляция20.
Вера в закон поглощения мелких —«низших» культур крупными — «высшими», с одной стороны, оправдывала усилия властей в политике ассимиляции, но с другой стороны, усиливала опасения по поводу развития ассимиляторских способностей нерусских «культурных» народов. В связи с этим правительство было постоянно озабочено проблемой распространения польского, немецкого и татарского влияния среди соседних народов, видя в этом угрозу «инородческого засилья»21.
Таким образом, со второй половины XIX века российская имперская политика претерпевает изменения. По отношению к нерусским народам официальный С.-Петербург продолжал проводить прагматичную политику, традиционную для предыдущего столетия. В то же время для центральной власти сохранения формальной лояльности подданных стало больше недостаточно, поэтому в имперской политике обозначилось стремление к культурной и административной унификации империи. Это подразумевало более значительное, чем прежде, вторжение имперских властей в жизнь нерусских сообществ, культурные особенности которых стали рассматриваться как существенное препятствие политике интеграции.
Одним из факторов, повлиявших на формирование имперского курса, стали национальные движения, которые в XIX веке охватили почти все этнические группы в Российской империи.
Подъем национальных движений, с одной стороны, и изменившийся имперский проект, с другой, поставили перед властью новую проблему инородческий вопрос, который состоял из более мелких «вопросов», как, например: польского, финляндского, остзейского, еврейского, мусульманского и др. Решение этих «вопросов» должно было обеспечить успех стратегии самодержавия, направленной на превращение Российской империи в «единое и неделимое» государство.
Важным фактором, способствовавшим постановке инородческого вопроса и особенно «превращению» его в проблему, было наличие прессы, развитие которой явилось следствием демократизации российской жизни в пореформенное время. Именно периодическая печать спровоцировала дискуссию по инородческому вопросу и задала ей тон. Правительственные круги тоже оказались вовлеченными в это обсуждение, вынужденные, с одной стороны, реагировать на настроение умов в обществе, а с другой стороны формировать общественное мнение по вопросам, касающимся политической жизни страны.
Наиболее активной в постановке и обсуждении инородческого вопроса была газета «Московские ведомости», особенно в период 1863-1887 гг., когда главным редактором был М. Н. Катков.
Поводом к началу дискуссии стало польское восстание 1863 года. Именно поляки «открыли глаза русскому обществу и правительству». Польское восстание явилось не только свидетельством нелояльности части населения империи, но также и вызовом единству империи. Память об этом восстании оказалась настолько глубокой, что впоследствии Польский вопрос отождествлялся не только собственно с проблемой Польши, но и в целом был аналогией «инородческого сепаратизма» (к сравнению с поляками прибегали часто для определения силы «сепаратизма» других народов).
Пример Польши стал поводом обратить внимание на других инородцев. В сентябрьском выпуске Московских ведомостей за 1863 год Катков, обращая внимание на Польский вопрос, вместе с тем неодобрительно высказался и по поводу открытия Финляндского сейма22. Впрочем, развернуть дискуссию и. по Финляндскому вопросу в тот момент не удалось.
Вплоть до 1880-х годов критика особых прав Великого Княжества не велась, хотя Катков время от времени высказывал свою неудовлетворенность положением Финляндии. Такая ситуация определялась позицией правительства, сдерживавшего открытую дискуссию на эту тему.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--