Реферат: Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 7

СРЕДНИЕ ВЕКА

Понять средневековье — вот задача, которую ставят перед собой уже несколько поколений историков. «За другое средневековье», «Что­бы закончить со средними веками» — названия книг французских исследователей Жака Ле Гоффа и Режэн Перну говорят о том, что задача эта не­лёгкая, и сразу её решить вряд ли возможно. «За­кончить» со средними веками никак не удаётся — современная история Европы заставляет нас вновь и вновь задумываться о её корнях, уходящих в прошлое, высвечивает скрытые прежде стороны средневековой жизни.

Средние века начинались и заканчивались по­трясениями, связанными с падением Рима. В V в. н. э.. пал имперский Рим, великий город, несколько столетий обеспечивавший мир и процветание десят­ков стран и народов. Рим был воплощением поряд­ка, цивилизованной и культурной жизни; он ка­зался несокрушимым, как скала, и божественным, как Космос, Вселенная. Его крах означал уход ан­тичной культуры — она лишилась своего средото­чия, центра, из которого к полудиким окраинам тогдашнего мира шло мощное излучение политиче­ской и культурной силы. Имперские земли были наводнены варварами, не знавшими латыни; жите­ли отдельных областей, говорившие теперь на раз­ных языках, переставали понимать друг друга.

Такой мир превращался в хаос, где господство­вали враждебные человеку силы. Страх перед та­кими последствиями был настолько велик, что па­дение Рима было оплакано даже многими христиа­нами, которые в целом относились к империи очень настороженно.

Человек раннего средневековья видел мир как бы в магическом зеркале: он знал, что вокруг су­ществует множество «проломов», «трещин» и «дыр», через которые в мир могут проникать силы зла. Рухнул центр вселенной — Рим — и превра­тился в такую огромную «дыру», которую спешно принялись «заделывать». Средневековье создало «святой город», где в великолепных храмах покло­нялись мощам святых, рассказывали легенды о раннехристианских мучениках. Наконец, в Риме находился христианский первосвященник, Папа. Этот город стал чем-то вроде магической печати, наложенной средневековьем на пёструю, разно­язычную и разноликую Европу. Такое отношение к Риму хорошо видно в предании о том, как Папа Лев I в 452 г. выехал навстречу вождю гуннов Аттиле, вооружённый одним лишь крестом, и увещеваниями заставил Аттилу отказаться от намерения захватить и разграбить город. Император Священ­ной Римской империи Оттон III, потративший всю свою недолгую жизнь (он умер в 1002 г., в двадца­тидвухлетнем возрасте) на приобретение римской короны, вполне мог считать себя преемником Алек­сандра Македонского, запечатавшего, согласно древнему преданию, разломы, через которые в мир готовы были проникнуть демонические полчища Гога и Магога.

Травма, нанесённая средневековому сознанию крушением Рима, оказалась настолько тяжёлой, что полностью изменила представления людей о культуре. Средневековье отказалось от стремления к «распространению» культуры, столь свойствен­ного античности; оно предпочло магически «запеча­тывать» мир, сохранять его границы неизменными. Священник, изгоняющий дьявола из одержимого; Роланд и Оливье, гибнущие в неравном бою с мав­рами; скульптор, высекающий изображение Хри­ста над церковными вратами, — вот герои сред­невековья. Хорошим, надёжным считалось то, что уже было и завершилось; слово «новшество» ис­пользовалось средневековыми писателями как осу­ждение недостойного, опасного.

«Каким замечательным был мир в прежние вре­мена, когда в нём в достатке были золото, право­судие и любовь!» — восклицал в XI в. неизвестный нам французский поэт. Со своей точки зрения, он был прав, потому что для средневековья «золотой век» — время, давно минувшее. Сегодняшний же день постоянно грозил срывом, катастрофой, безу­мием: крупным градом, уничтожавшим посевы и обрекавшим людей на медленную голодную смерть, набегом норманнов, а то и нежданной эпидемией чумы.

Неудивительно, что средневековое искусство не столько «изображало» окружающую действитель­ность, сколько «запечатлевало» её, «останавливало мир». Нас не должно удивлять неумение средневе­ковых художников передать движение, найти пра­вильные пропорции фигур: люди, животные, пей­зажи на средневековых фресках и миниатюрах — знаки реального, но не сама реальность. Подобно тому как человек палеолита «останавливал мир», овладевал им в пещерных росписях, средневековый художник останавливал текучее, изменчивое, не­уловимое и придавал ему грандиозную форму готи­ческого собора. Внутренность храма при этом оза­рялась таинственным светом, пропущенным через

200

разноцветную «розу» — центральное окно собора; мир средневековья мог существовать только в пото­ках особого света — благодати Божией.

Средневековый человек видел, что неустойчи­вый, колеблющийся в своём равновесии мир требу­ет его заботы, организованности и упорядоченно­сти. Он чувствовал себя одновременно Адамом, даю­щим имена зверям и птицам, и Христом, спасаю­щим землю и людей от вечной погибели. Средневе­ковье было религиозным потому, что оно остро ощу­щало свою ответственность за судьбу мира. Святой Франциск Ассизский называл «братьями» медве­дей и волков, с которыми он встречался в лесу, не только из любви ко всякой Божией твари. Фран­циск чувствовал, что человек не должен поддавать­ся злобе, ненависти и страху; напротив, он призван в мир, чтобы заботиться обо всём живом, подобно тому, как садовник охраняет слабый росток от вре­дителей, бури и засухи.

Весь этот сложный, пронизанный магией и ре­лигией мир средневековья рухнул в XVI—XVII вв., и вместе с ним ещё раз обрушился Рим. Хозяевами «вечного города» были вовсе не варвары — он со­хранил все свои великолепные здания и веками на­копленные богатства, в нём жили Папы и собира­лись коллегии кардиналов, но святость в её преж­нем, средневековом понимании из Рима ушла. Центр всего христианского мира на заре Нового вре­мени представлялся европейцам средоточием жад­ности и безнравственности, служения Дьяволу. Де­ло здесь было вовсе не в том, что римское духовен­ство позднего средневековья отличалось какой-то особой развращённостью и лицемерием, — преж­ний Рим попросту стал мешать Европе, открываю­щей для себя новые возможности и новые горизон­ты. «Запечатывание», сохранение мира сменялось его исследованием, а герои, зорко стерегущие рубе­жи, сменялись героями, эти рубежи взламывающи­ми, — Роланд и король Артур оказывались в тени Леонардо да Винчи и Колумба. Магия в позднем средневековье вновь, как и в древнейшие времена, обращается к природной стихии, «натуре». У евро­пейцев постепенно складывается представление о безграничности человеческих возможностей, о не­измеримости сил, сокрытых в каждом явлении при­роды. Алхимик пытается овладеть ими, обнаружив философский камень, астролог — определив зако­ны движения светил, художник — поняв строение человеческого тела, а гуманисты — усвоив забытую мудрость Аристотеля. Все эти люди «охотятся за силой»; они входят в царство сил, которое средне­вековье лишь созерцало.

Наверное, не случайно в творчестве таких глубо­ких художников XVI в., как Дюрер и Эль Греко, постоянно появляется сюжет из «Апокалипсиса» — «Снятие седьмой печати». Согласно Библии, семью печатями закрыта книга, находящаяся в руке Божией, и сломать их может лишь Христос, принёс­ший себя в жертву за человечество. После того как печати сняты, наступает конец света. Начинается Страшный Суд, обрекающий грешников на вечную погибель, а праведникам сулящий вечное блаженство. Люди позднего средневековья, не­сомненно, страшились перемен, проис­ходивших в их жизни, и напряжённо ожидали кары небес: дерзость человека, избравше­го магию как средство нападения, а не только за­щиты, не могла остаться безнаказанной. Ощущение уязвимости вырастает до размеров массового пси­хоза — всюду людям мерещатся черти, ведьмы и колдуны. Родинка необычной формы была доста­точным основанием для того, чтобы отправить не­счастную жертву на костёр. Фанатизм протестантов и католиков, невиданное ожесточение религиозных войн, ведовские процессы — все эти явления, оче­видно, имеют общую основу — страх перед дейст­вительностью, который осознавался людьми XVI— XVII вв. как страх перед возмездием. Карнавал рас­цветает в позднем средневековье именно как празд­ник, во время которого человек мог вести себя сво­бодно и, главное, безнаказанно. Истово верующие католики подвергают себя самобичеванию, столь же фанатичные кальвинисты крайне ограничивают себя в еде, одежде и домашней утвари — и всё это различные способы подменить кару Господню нака­занием, которое человек накладывал на себя сам. Средневековье заканчивается тогда, когда эпоха Просвещения находит противоядие страху в чело­веческом разуме, своеволия которого и опасались больше всего Средние века.

«Страху Божьему», страху перед действительно­стью средневековье могло противопоставить лишь одно — идею порядка. Бог создал мир правильным и упорядоченным, а человек портит его по злой во­ле, греховности или же неведению. Учёные мужи средневековья потратили немало усилий, чтобы разложить мир «по полочкам», понять его устрой­ство. При этом они руководствовались мыслями, довольно странными для современного человека. Считалось, например, что знание вещи — это зна­ние её названия, поэтому десятки страниц научных трактатов заполнялись простыми перечнями имён. Поскольку весь мир создан для человека, то обезья­ну Бог, к примеру, сотворил для того, чтобы чело­век смотрел на неё, как в зеркало, узнавая свои пороки. Средневековая наука вполне верила в су­ществование сказочных чудовищ — ведь в них со­единялись части тела настоящих животных (ска­жем, петушиная голова и змеиный хвост у василис­ка). Василиск не противоречил порядку, а порядок был важнее достоверности.

Гораздо труднее оказалось внести представление о порядке в общественную и политическую жизнь средневековья. Дело в том, что средневековое об­щество было очень дробным, оно постоянно распа­далось на мельчайшие единицы, «атомы», и соб­рать их вместе удавалось лишь особо одарённым государям (вроде Карла Великого), да и то лишь на короткое время.

По средневековым представлениям, коллектив людей, который мог выставить конного воина-ры­царя или отряд тяжеловооружённой пехоты, был самостоятельной политической единицей и мог уп­равлять собою сам. Это не значит, что две-три де-

201

ревни, содержащие рыцаря, или город­ской квартал, формирующий отряд в общем городском ополчении, были пол­ностью независимы от высших властей, но какие-то черты самоуправления они сохраняли постоянно. Поэтому средневековье никогда не знало сосредо­точения ВСЕЙ власти в верхних слоях общества. Властным человеком считался тот, кто мог защи­тить себя самостоятельно.

В Англии в XIII в. землевладелец, имевший оп­ределённый годовой доход, просто обязан был при­нять звание рыцаря и нести рыцарскую службу. Те же, кто не располагал достаточными силами для самозащиты — занятые мирным трудом крестьяне, женщины и дети, — находились под защитой и по­кровительством сильных, властных людей. Такая организация власти не давала возможности уста­навливать порядок «сверху» приказами и распоря­жениями, исходящими от королей. Долгое время короли не столько управляли, сколько «царство­вали»; они, как символ власти, лишь скрепляли собою государство, рассы­пающееся на отдельные владения — домены круп­ных сеньоров.

Порядок не был рас­пространён сверху, а вы­растал снизу; по сути сво­ей он вовсе не был похож на небесный порядок, на стройную организацию божественных сил, опи­санную в сочинениях бо­гословов. Средневековый человек мыслил просто: он знал, что два человека, поставленные рядом, бу­дут либо равны по «силе», либо один из них будет превосходить другого. Там, где они равны, их «силы» следует объединить, поскольку их интересы совпа­дают. Так создавалась община, корпорация, союз равных. Средневековье дало удивительное разнооб­разие таких образований: цехи, торговые компа­нии, городские и сельские коммуны, сообщества владельцев укреплённых башен в городах, разветв­лённые родственные союзы, компании совместно развлекающихся и пирующих... Многие из этих об­щин добровольно признавали свою подчинённость более крупным общинным объединениям, сохраняя при этом немалую долю самостоятельности. Так, например, сильная городская коммуна контролиро­вала и цехи, и окрестные сельские коммуны, и об­щины отдельных городских кварталов.

Перейдём теперь ко второму варианту — случаю неравенства сил. Если «сильному» человеку проти­востоял «слабый» (т. е.. не способный защитить себя самостоятельно), то средневековье ставило второго из них в личную зависимость от первого. Так строились отношения феодалов с большинством крестьян; если же крестьянин сохранял право носить оружие (как, например, фригольдеры в средневе­ковой Англии), то о его личной зависимости от фео­дала речи не шло.

Сложнее обстояло дело, когда следовало упоря­дочить, организовать отношения двух «сильных» людей. Испробовав несколько решений этой зада­чи, средневековье, наконец, остановилось на одном из них — введении вассальной присяги. Суть этой присяги была довольно сложной и не сводилась к тому, что один из рыцарей становился сеньором, а другой — его вассалом. Ритуальные действия, ко­торыми стороны обменивались во время обряда, указывали на то, что сначала сеньор и вассал при­знавали своё полное равенство и лишь после этого вступали в отношение, похожее на отношение сына и отца. «Сильный» не терял своей силы, становясь вассалом; более того, сеньор как бы наделял его своей силой и покровительством, делал его равным себе. Именно за это вассал и нёс службу сеньору. Связь «сильных» могла быть только связью рав­ных, но разворачивалась она не по горизонтали, как в общине, а по верти­кали. Вассальные связи отдельных феодалов скла­дывались в длинные це­почки, простиравшиеся от простого рыцарского владения (лена) до коро­ля.

Община, личная зави­симость и вассалитет — вот краеугольные камни, на которых держался об­щественный порядок средних веков. Любопыт­но, что в этом списке лишь вассалитет был соб­ственно средневековым изобретением; общинный же строй и личная зависимость были известны уже в первобыт­ную эпоху. Главная заслуга средневековья заклю­чалась здесь в том, что оно смогло постепенно слить воедино очень разные формы отношений между людьми. При этом общинные связи, личная зави­симость и вассалитет не просто накладывались друг на друга — они сплетались так тесно, что их пере­плетение составляло основу того самого порядка, к которому стремилось средневековье. Общество вы­страивалось из очень простых «кубиков», но было при этом сложным и высокоорганизованным. Вос­хищаясь этой великолепной системой, мы не долж­ны, однако, забывать, что в её основе лежали от­ношения силы, а значит — насилия. Средние века, столкнувшись со стихией насилия на самой заре своей истории, постепенно смогли «переработать» её, придать ей форму порядка. Византийские ико­ны изображали силы, исходящие от ангелов, в виде правильных геометрических фигур — ромбов, ок­ружностей и эллипсов. Таким средневековые люди

Дом крестьянина и крестьянский двор. XII в.

Миниатюра.

202

хотели бы видеть и общество, в котором они жили: его члены должны были не сталкиваться в бессмыс­ленном противоборстве, а правильно взаимодейст­вовать, согласовываться друг с другом.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--