Реферат: Фантастика в произведениях Эдгара По

Введение

Каждый человек мечтает хотя бы раз в жизни заглянуть в неведомое, узнать будущее, открыть дверь в прошлое. Войти в неизведанное человеку помогает «фантазия», именно она обусловила появление фантастики в художественной литературе.

Фантастика по «словарю русского языка С.И. Ожегова» - это то, что основано на творческом воображении, фантазии, художественном вымысле; литературные произведения, описывающие вымышленные события; что то невообразимое невозможное.

Представления о времени появления фантастики многочисленны и разноречивы. Ее истоки возводят к фольклору, библейским легендам, античной мифологии, к выдающимся памятникам Эпохи Возрождение, к Просвещению. И в наши дни проявляется интерес к фантастике это можно проследить по произведениям Спилберга, Беляева и многих других авторов.

Однако же большинство исследователей сходятся на том, что научная фантастика это продукт детище пограничной эпохи, когда рационалистический пафос Просвещения вступил во взаимодействие с романтической философией и эстети­кой, выдвигавшей на первый план фантазию, воображе­ние, интуицию.

Принято считать, что современная научная фантастика выросла из сочинений Герберта Уэллса и Жюля Верна, которые в свою очередь называли себя учениками Эдгара Алана По.

Тяготение к фантастическим сюжетам и образам — общее свойство романтической литературы: русской, немецкой, французской, английской — не случайно литературная сказка занимает столь важ­ное место в наследии европейских романтиков. Можно вспомнить хотя бы Гримм, Тика, Гауфа, Гофмана, Андерсе­на. Именно поэтому романтизм оказался благодатной почвой, взрастившей первые побеги научной фантастики.[1]

Однако для развития этого жанра требовался еще и определенный уровень развития науки и техники, столь необходимый для творческого воображения художника. С этой точки зрения, период конца XVIII — начало XIX века это особая эпоха, которую характеризует, прежде всего, промышленный переворот, основанный на много­численных технических изобретениях, и бурное развитие науки. Все эти научно – технические обстоятельства были важны для появления особого типа воображения, чего то несколько большего, нежели общая тяга романтиков к фантастике. То есть развитие нового жанра требовало художника, который бы сумел соединить богатое творческое воображение со своими познаниями в области науки.

Таким художником и стал Эдгар По. Именно По обладал удивительными имажинативными способностями, плюс к этому он довольно хорошо разбирался именно в науке. Писатель обладал глубокими позна­ниями в ряде научных областей, блистательной научной интуицией, позволившей ему самостоятельно «уга­дать» исходные посылки геометрии Лобачевского, пред­восхитить некоторые идеи Римана и Эйнштейна и со­здать космогонию, основные положения которой нашли подтверждение в теориях о происхождении вселенной, разработанных в середине XX века. Долгие годы Эдгар По сотрудничал с разными журна­лами, где основная его обязанность заключалась в рецен­зировании всевозможных книг и журнальных публика­ций, в том числе научных, научно-популярных, наукооб­разных и псевдонаучных. Фантастика была для Эдгара По привычной стихией, и в его новеллистическом наследии вряд ли найдется десяток рассказов, где бы она не присутствовала.

Научно-фантастические рассказы Эдгара По могут быть разделены на несколько групп, которые мы условно обозначим как научно-популярные, «технологи­ческие», сатирические и «метафизические». Условность деления предопределена тем, что ни одна из этих групп не существует в чистом виде, но всегда в комби­нации с другими, и речь может идти всего лишь о преоб­ладающей тенденции. Объединяет их, пожалуй, только одно: все они так или иначе привязаны к какому-нибудь научному открытию, изобретению, наблюдению, любо­пытному факту. Фантастика, безусловно, свойственна и детективам По. Но именно эти группы позволяют ярче увидеть особенности фантастического в новеллах По.

Все это заставляет попробовать осознать феномен фантастики в новеллах Эдгара Алана По. Анализируя тему, хотелось бы выяснить в чем же своеобразии фантастики Эдгара По, которого считали своим учителем Жюль Верн и Герберт Уэллс; а также выяснить значение фантастики Эдгара По для читателей нашего времени. Все это можно сделать по средствам анализа произведений По.

Технологическая фантастика

Одна из самых интересных групп фантастики Эдгара По. Безусловно, к этой группе относится «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля» (1835), вообще это особенное произведение, ведь с него начинается не только технологическая фантастика новелл самого По, но и научная фантастика в целом. Это произведение – произведение эксперимент, в условиях, когда еще не установлены границы и законы жанра. Некоторые критики полагают, что писатель в это время не пытался преподнести читателю этот жанр «всерьез». Полагают так же, что По не осознавал того, что создает новый жанр, но интуитивно чувствовал, что «Ганс Пфааль» это не совсем обычное произведение. В приме­чании, которое он сделал, публикуя рассказ в сборнике «Гротески и арабески» (1840), он сопоставил «Ганса Пфааля» с «лунным направлением» в ренессансной и просветительской фантастике. «Все упомянутые брошю­ры преследуют сатирическую цель; тема — сравнение наших обычаев с обычаями жителей Луны. Ни в одной из них не сделано попытки придать с помощью науч­ных подробностей правдоподобный характер самому путе­шествию. Своеобразие «Ганса Пфааля» заключается в попытке достигнуть этого правдоподобия, пользуясь научными принципами в той мере, в какой это допускает фантастический характер самой темы». Ю.В. Ковалев писал, что этими словами По, как раз и сформулировал важнейший принцип научно-фантастической литературы.

Импульс, побудивший Эдгара По взяться за со­чинение «Ганса Пфааля», имеет чисто научную природу. Писатель сам указывал на источник, вдохновивший его,— астрономический трактат Джона Гершеля. Но де­ло, конечно, не только в труде известного английского ученого, сколь бы высоко ни стоял авторитет его имени, подкрепленный авторитетом имени его отца Вильяма Гершеля, тоже выдающегося астронома. Необходимо принять в соображение общее стремительное развитие успехов наблюдательной астрономии. Слава астрономов первой половины XIX столетия связана, прежде всего, с усовершенствованием наблюдательной техники. Новая технология позволила сооружать более совершенные те­лескопы, не все они были обращены к звездному небу и, конечно же, на ближайшее небесное тело — Луну. На Луне обнаружили «пейзаж» — лунные горы, лунные мо­ря, вулканические кратеры. Отсюда возникло желание предположить наличие на Луне атмосфе­ры, живой жизни и лунного «населения», которое в силу устойчивого антропоморфизма должно было состоять из лунных «люден». Ученые — народ строгий — искушению не поддались. Остальное человечество, непричастное к астрономической науке, буквально заболело «лунной бо­лезнью». Доверчивые читатели готовы были проглотить любую сенсационную нелепость, лишь бы в ней фигури­ровали Луна и телескопы.

В критической литературе нередко высказывалось предположение, будто Эдгар По оставил «Ганса Пфа­аля» незавершенным, поскольку предполагал посвятить вторую часть подробному описанию Луны, но, ознако­мившись с сочинением Лока, решил, что не имеет смыс­ла повторять уже сделанное. Предположение это едва ли основательно. Оно опирается на известную фразу в статье о Локе: «Дочитав до конца «Лунную повесть», я понял, что она в основных моментах предвосхищает мо­его «Ганса Пфааля», и потому я оставил его неокончен­ным». Однако текст, следующий за приведенной фра­зой, существенно меняет дело. «Главный смысл перене­сения моего героя на Луну,— говорит По,— состоял в том, чтобы дать ему возможность описать лунный пей­заж. Но я обнаружил, что могу добавить очень мало к тщательному и подлинному отчету сэра Джона Герте­ля. Первая часть «Ганса Пфааля», занимающая около восемнадцати страниц «Вестника», содержит лишь днев­ник путешествия от Земли до Луны и несколько слов касательно общих наблюдений над наиболее очевидны­ми чертами нашего спутника; вторая — скорее всего ни­когда не появится. Я даже не счел желательным вер­нуть моего путешественника обратно на Землю. Ом остался там, где я бросил его»

Создавая рас­сказ, Эдгар По воспользовался структурным приемом, широко распространенным в европейской литературе со времен эпохи Возрождения и перенесенным на американ­скую почву Вашингтоном Ирвингом. Повествование о полете на Луну — это «рассказ в рассказе», написанный в форме послания Ганса Пфааля, доставленного в Рот­тердам непосредственно с Луны. Обрамляющая новелла содержит описание обстоятельств, при которых это по­слание попало в руки бургомистра и президента астро­номического общества, а также изображение реакции жителей Роттердама на все происшедшее.

В соответствии с многовековой традицией, «рамочная конструкция» не предполагала большого перепада в стилистике повествования. Авторская интонация более или менее сливалась с интонацией рассказчика, хотя, конечно, не полностью. Эдгар По, намеренно или слу­чайно, разрушил эту традицию. Обрамляющая новелла в «Гансе Пфаале» — фантастический рассказ в духе про­светительской сатиры, напоминающий отчасти Свифта, но более всего ирвинговскую «Историю Нью-Йорка.». Только манера письма у По резче, острее, в его фанта­зии отсутствует ирвинговское добродушие, и потому насмешка над толпой обывателей, собравшихся на город­ской площади, перерастает в злую сатиру, общая карти­на приобретает гротескные очертания, а действие разви­вается на грани буффонады.

Эдгар По смешал характерные приметы старо голландского быта и характера с элементами современной американской жизни. Место действия (Роттердам), име­на (Ганс Пфааль), пристрастие горожан к кислой капусте и курению трубки, флегма­тичность и замедленность реакций — это все относится к области голландского колорита; поглощенность газета­ми, «помешательство» на политике, «пресловутая свобо­да, бесконечные речи, радикализм и тому подобные шутки», равно как и неутолимая потребность «читать о революциях, следить за успехами человеческой мысли и приспосабливаться к духу времени» — это, конечно, характерные черты американского общественного кли­мата.

Особая сатирическая «едкость» обрамляющей новел­лы обусловлена, в значительной мере, тем, что рассказ здесь ведется от лица «ученого» обывателя. В финаль­ной ее части гротесковый и фарсовый элементы доведе­ны до таких пределов, что читатель начинает восприни­мать всю историю с появлением воздушного шара в Роттердаме как розыгрыш. Повествователь, однако, сто­ит на своем и все сомнения относит на счет неких «умников, не побоявшихся выставить самих себя в смешном виде, утверждая, будто все это происшествие сплошная выдумка. Но эти господа называют выдумкой все, что превосходит их понимание; и, наконец, «согласно общепринято­му (...) мнению, Астрономическое общество в городе Роттердаме (...) — ничуть не лучше, не выше, не умнее, чем ему следует быть». Эта заключительная фраза, венчающая рассказ, имеет особое значение. Во всем рассказе это единственные слова, которые не могли быть сказаны ни Гансом Пфаалем, ни рассказчиком. Они принадлежат автору, который дает понять читате­лю, что он не поддерживает рассказчика, что автор как раз вместе с «сомневающимися умниками».

Обрамляющая новелла, взятая в отдельности, может быть отнесена к традиционной фантастической сатире, восходящей к творениям великого Свифта и претендую­щей на жизненную достоверность не более, чем приклю­чения Гулливера в стране лилипутов, великанов или благородных лошадей. Фантастика здесь имеет лишь то отношение к науке, что служит средством осмеяния псевдонаучных претензий и консерватизма «научных обществ», которые «не умнее, чем им следует быть». В остальном она полностью подчинена социальной сати­ре, решающей свои собственные задачи.

Центральная или основная новелла — рукопись Ганса Пфааля, доставленная в Роттердам «лунным жите­лем»,— выдержана в совершенно ином ключе. Правда, зачин ее как бы по инерции сохраняет гротескно-фар­совую интонацию, и в финале эта интонация вновь про­бивается на поверхность, создавая, так сказать, «пере­ходные мостики», стилистически соединяющие основное повествование с рамкой..Оно написано с полной Серьезностью, без юмористических затей, насыщено на­учными рассуждениями, математическими выкладками, сведениями из области физики, химии, астрономии ме­ханики, биологии, физиологии, детальным описанием устройства воздушного шара и аппаратуры. Строго говоря, оно никак не могло быть написано Гансом Пфа­алем— ремесленником, проживавшим в переулке Кис­лой Капусты и занимающимся починкой кузнечных ме­хов. Новый Ганс Пфааль — ученый, широко образован­ный человек, не лишенный литературного дарования. Между этими двумя обликами разница столь велика, что разрушается общее единство повествования, весьма высоко ценившееся Эдгаром По. Впрочем, разрушение единства было заложено уже в стилистическом перепа­де между обрамляющей новеллой, написанной в тради­циях бурлеска, и центральной частью повествования, выдержанной в серьезном тоне. С этой точки зрения, писатель, можно сказать, потерпел неудачу. Вероятно, он и сам сознавал это. Во всяком случае, при публика­ции рассказа в сборнике «Гротески и арабески» он окончательно махнул рукой на единство и прибавил к тексту еще одну часть (многостраничное примечание), которая имеет к нему лишь косвенное отношение. В ху­дожественной практике По это чуть ли не единственный случай, когда писатель столь легко нарушил им самим установленный закон.

Одна из важнейших особенностей «Ганса Пфааля» заключается в правдоподобии фантастики. Хоть Эдгар По и именовал свое сочинение «игрой ума», но вся игра состояла в том, чтобы заставить чита­теля поверить в невероятное. Стремясь к этой цели, писатель разработал ряд приемов, которые позднее прочно вошли в поэтику научно-фантастического жанра и со­храняют свою «работоспособность» до сих пор.

Прежде всего, укажем на бытовые подробности, три­виальные житейские факты, обильно уснащающие на­чальные страницы повествования. Читатель, принявший­ся за чтение рассказа, сразу попадает в атмосферу по­вседневной обыденности, соприкасается с самыми что ни на есть обыкновенными людьми, находящимися в совер­шенно стандартных ситуациях. В его восприятии могут присутствовать любые эмоции — интерес, скука, сочув­ствие, неприязнь, но среди них не будет недоверия. Дальше все может быть невероятно, немыслимо, фан­тастично, но первые страницы должны быть непременно обыденны и тривиальны. Этого правила, установленного Эдгаром По, неукоснительно придерживались Жюль Верн, Уэллс и их многочисленные последователи. Все они в высокой степени ценили инерцию доверия, возни­кающую на первых страницах повествования и помога­ющую «разоружить» скептического читателя, создать условия, при которых он мог бы поверить в невероятное.

Другой прием — способ обращения с научным мате­риалом, то есть с научными фактами, наблюдениями, те­ориями и допущениями. Научная фантастика по самой своей природе имеет дело с предметами, лежащими за пределами научного и практического опыта человечест­ва. Именно поэтому в научно-фантастических сочинени­ях могут и должны присутствовать факты, научно не установленные, гипотезы, научно не подтвержденные, допущения, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть. В «Гансе Пфаале» мы сплошь и рядом сталкиваемся с такого рода наблюдениями, фактами и предпо­ложениями. Ганс Пфааль предположил, что «наш участок» космического пространства заполнен не эфи­ром, а воздухом, более сгущенным возле планет и раз­реженным вдали от них, и, стало быть, полет на Луну на воздушном шаре — дело вполне возможное; он «уви­дел» Северный полюс, имеющий форму впадины; он до­был для своего шара особый газ посредством соедине­ния «некоего» полуметалла с «обыкновенной» кисло­той и т. п. Разумеется, в свете научного опыта начала XIX века все эти предположения, наблюдения и «фак­ты» были недоказуемы. Но и несостоятельность их тоже была недоказуема. Именно такого рода предположения и наблюдения образуют фундамент научно-фантасти­ческих замыслов По. Писатель понимал, однако, что обилие сомнительных допущений и «фактов» может по­дорвать доверие читателя, и потому поспешил раство­рить их в целом море точных, достоверных, доказанных, общеизвестных научных данных, арифметических под­счетах, доступных школьнику, ссылках на практические (и даже классические) опыты известных ученых. Оби­лие этих бесспорных данных как бы окрашивает оттен­ком достоверности рассеянные среди них моменты нена­учного порядка.[2]

Наконец, укажем на третий прием, относящийся к логике, который широко применялся и продолжает при­меняться в научно-фантастической литературе и был от­крыт в свое время Эдгаром По. Отсутствие стилистического и жанрового единства «Ганса Пфааля» затрудняет общую историко-литера­турную оценку рассказа. Поэтому необходимо устано­вить относительную ценность «рамки» и основной части повествования. Совершенно очевидно, что центральная новелла вполне могла бы существовать самостоятельно, без обрамления. Столь же очевидно, что «рамка» к та­кому самостоятельному существованию не способна. От­сюда следует заключить, что «послание» Ганса Пфааля есть главная, значимая часть рассказа. Это дает нам основание пренебречь бурлескным антуражем и увидеть в «Гансе Пфаале» первый образец «технологической» фантастики.

К этой группе можно также отнести рассказы: «История с воздушным шаром», «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима». Именно научно – фантастические новеллы По в последствии окажут огромное влияние на творчество Жюля Верна и Герберта Уэллса.

Научно-популярные рассказы

Научно-популярные рассказы По образуют неболь­шую группу произведений, которые, строго говоря, не могут считаться фантастическими, поскольку фантастич­ность их весьма условна. Все они построены на одном приеме — на научном разъяснении мнимо невероятных событий. Характерным образцом могут служить «Три воскресенья на одной неделе» (1841) и «Сфинкс» (1846).

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--