Реферат: Гоголь и Чёрт

Тут чудовищное смешение слов от чудовищного смешения понятий. Язык выражает понятия: какова должна быть пошлость понятий для того, чтобы получилась такая пошлость языка. И, несмотря на этот внутренний цинизм, Чичиков и вся его культура сохраняют внешнее "благоприличие изумительное". Конечно, люди здравого смысла и даже ума государственного приняли в казенный обиход ходячее словечко "мертвые души"; а между тем, какая бездна хлестаковской легкости открывается здесь в чичиковской "основательности"! Повторяю, не надо быть Маниловым, надо только не быть Чичиковым, чтобы почувствовать, что в этом сочетании слов "скрыто нечто другое", за явным, плоским - глубокий, тайный смысл, и чтобы сделалось жутко от этих двух смыслов.

Я мертвых еще никогда не продавала, - возражает Коробочка. - "Приехал Бог знает откуда, - думает она, - да еще и в ночное время". - "Послушайте, матушка, ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную последнюю вещь, например, даже простую тряпку - и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику; а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?"

Когда, выйдя из терпения, Чичиков посулил Коробочке черта, "помещица испугалась необыкновенно. Ох, не припоминайте его, Бог с ним! - вскрикнула она, вся побледнев. - Еще третьего дня всю ночь мне снился, окаянный… Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих".

Мы, может быть, не подозреваем, до какой степени в эту минуту к нам близок черт новый, подлинный, несколько более страшный и таинственный, который ходит в мире "без маски, в своем собственном виде, во фраке".

У Собакевича в живом теле - мертвая душа. И Манилов, и Ноздрев, и Коробочка, и Плюшкин, и прокурор "с густыми бровями" - все это в живых телах - мертвые души. Вот отчего так страшно с ними. Это страх смерти, страх живой души, прикасающейся к мертвым. "Ныла душа моя, - признается Гоголь, - когда я видел, как много тут же, среди самой жизни, безответных, мертвых обитателей, страшных недвижимым холодом души своей". И здесь, так же как в "Ревизоре", надвигается "египетская тьма", "слепая ночь среди белого дня", "ошеломляющий туман", чертово марево, в котором ничего не видно, видны только "свиные рыла" вместо человеческих лиц. И всего ужаснее, что эти уставившиеся на нас "дряхлые страшилища с печальными лицами", "дети непросвещения, русские уроды", по слову Гоголя, "взяты из нашей же земли", из русской действительности; несмотря на всю свою призрачность, они "из того же тела, из которого и мы"; они - мы, отраженные в каком-то дьявольском и все-таки правдивом зеркале.

В одной юношеской сказке Гоголя, в "Страшной мести", - "мертвецы грызут мертвеца": "бледны, один другого выше, один другого костистее". Среди них "еще один всех выше, всех страшнее, вросший в землю, великий, великий мертвец". Так и здесь, в "Мертвых душах", среди прочих мертвецов, "великий, великий мертвец" Чичиков растет, подымается, и реальный человеческий образ его, преломляясь в тумане чертова марева, становится неимоверным "страшилищем".

Вокруг Чичикова плетется такая же сплетня, как вокруг Хлестакова. "Все поиски, произведенные чиновниками, открыли им только то, что они, наверное, никак не знают, что такое Чичиков: такой ли он человек, которого нужно задержать и схватить как неблагонамеренного, или же он такой человек, который может сам схватить и задержать их всех как неблагонамеренных". Почтмейстер высказывает гениальную мысль, что Павел Иванович есть не кто иной, как новый Стенька Разин, знаменитый разбойник, капитан Копейкин. Прочие "с своей стороны тоже не ударили лицом в грязь и, наведенные остроумною догадкою почтмейстера, забрели едва ли не далее. Из числа многих предположений было, наконец, одно - что не есть ли Чичиков переодетый Наполеон, что англичанин издавна завидует России, что, дескать, Россия так велика и обширна… И вот теперь они, может быть, и выпустили Наполеона с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков. - Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а впрочем, призадумались, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона".

Хлестаков - генералиссимус, Чичиков - сам Наполеон и даже сам антихрист. И здесь, точно так же как в "Ревизоре", как везде, всегда в России, самая фантастическая легенда становится источником самого реального действия. "Все эти толки, мнения и слухи, неизвестно по какой причине, больше всего подействовали на прокурора, до такой степени, что он, пришедши домой, стал думать, думать и вдруг, как говорится, ни с того, ни с сего умер. Параличом ли его, или чем другим при