Реферат: Идеология русского радикализма. Дворянско-разночинский этап
Русский радикализм развивается под флагом «освободительного движения» и проходит через три основных этапа: дворянский, народнический и марксистский. Дворянский этап ознаменовывается выступлением декабристов на Сенатской площади Санкт-Петербурга. Дворянские революционеры еще не имеют единой политической программы: одни из них выступают за конституционное ограничение монархии и федерализм, другие - за установление республиканской системы и унитаризм. Идеологией народничества становится социализм, который они связывают с крестьянской поземельной общиной. Народники искренне верят в стихийный революционаризм «угнетенных масс» и спешат воспользоваться «благоприятной» ситуацией. Этим объясняется их отрицательное отношение к крестьянской реформе 1861 г., сбившей, на их взгляд, накал народного протеста и заставившей радикальную интеллигенцию добиваться власти путем террора и насилия. Трагедии и неудачи приводят к разложению народничества: одни отходят от борьбы и примиряются с монархией, другие начинают пристально всматриваться в потенциальные возможности зарождающегося русского пролетариата. Так возникает «русский марксизм» - партийно-организационное движение, свершившее «октябрьский переворот» 1917 г. и создавшее советскую политическую систему.
На каждом этапе развития русского радикализма выделяются ключевые, знаковые фигуры, выражающие сущность тех или иных идеологических тенденций. Среди декабристов это прежде всего Н.М.Муравьев и П.И.Пестель, среди народников - А.И.Герцен, Н.Г.Чернышевский, М.А.Бакунин, П.Н.Ткачев, среди марксистов - Г.В.Плеханов, В.И.Ленин. При всем различии конкретных программ и целей, они едины в своем неприятии самодержавия и стремлении к революционному преобразованию российской действительности.
1. Революция и государство в идеологии декабристов. Как известно, дворянские революционеры менее всего рассчитывали на поддержку народа и ориентировалась исключительно на «военную революцию». Они полностью разделяли мнение, высказанное еще Радищевым, что непросвещенный, находящийся в «рабстве» народ, пробужденный к восстанию, обратит свободу «в своеволие, худшее самого крайнего произвола». Зато обращение к истории России давало им множество примеров удачных военных переворотов. «...Переходило ли, например, исследование, - писал Д.И.Завалишин, - к самому происхождению разных правительств в России, оно видело целый ряд революций, и притом при полном безучастии народа, и совершаемых большею частию военною силою, как было при возведении на престол Екатерины I, при свержении Бирона, регентши и Петра III. Все примеры показывали, что Россия повиновалась тому, что совершала военная сила в Петербурге, и признавала это законным».
Вместе с тем дворянские революционеры по-разному представляли себе цели и задачи «ограниченной» революции. Противоположные позиции отразились в программных документах декабристского движения - «Проекте конституции» Н.М.Муравьева (1795-1843) и «Русской правде» П.И.Пестеля (1793-1826).
Муравьев выступает за конституционную монархию. Ссылаясь на «опыт всех народов и времен», он утверждает, что «власть самодержавная равно гибельна для правителей и для общества», и кроме того, «она не согласна ни с правилами святой веры нашей, ни с началами здравого рассудка». Относительно «правил святой веры нашей» остроумно возражал декабрист И.И.Горбачевский. «Говоря о бессмысленности революционной агитации русского народа «языком духовных особ», он пишет, что «ежели ему начнут доказывать Ветхим Заветом, что не надобно царя, то, с другой стороны, ему с малолетства твердят и будут доказывать Новым Заветом, что идти против царя значит идти против Бога и религии».
Согласно Муравьеву, для России наиболее приемлемо «федеральное или союзное правление», опирающееся на верховную власть народа и ограничивающее власть монарха отправлением чисто исполнительных функций. «Император есть верховный чиновник российского правительства», и хотя его власть «наследственная», переходит «по прямой линии от отца к сыну» (в других случаях: от тестя к зятю»), он тем не менее действует строго по предписанию «Народного веча» - высшего законодательного собрания и употребляет все силы свои «на сохранение и защиту сего коституционно-го устава России». Таким образом, в революции Муравьев видит средство реализации конституционно-монархического идеала, который выдвигался еще либеральными просветителями екатерининской и александровской эпохи.
Для Пестеля оказывалась неприемлемой ни федеративная, ни конституционная тенденция муравьевского «Проекта».
Выступая против «федеративного образа правления», он прежде всего учитывал, что Россия не просто государство, возникшее в результате «добровольного соглашения людей», но государство многонациональное, состоящее из множества разных племен и народов. Это обстоятельство, на его взгляд, чрезвычайно затрудняет определение границ Российской империи, ее исторического места развития. Пестель первым осознал, что политический вопрос в России - это прежде всего вопрос национальный, вопрос о пределах прав русского народа и народов, ему «подвластных и к его государству присоединенных». Он выделял «право народности» и «право благоудобства». Правом народности наделялись только те народы, которые пользовались «самостоятельною политическою независимостью»; народы же, лишенные такой возможности, могли претендовать лишь на право благоудобства и «непременно... состоять под властью какого-либо сильнейшего государства». Причем право благоудобства обусловливалось исключительно соображениями «безопасности», а не тщеславного стремления к расширению пределов государства. В России, согласно Пестелю, никакой другой народ, кроме русского, не может «ограждаться правом народности, ибо оно есть для них мнимое и несуществующее». Они всегда будут искать защиты - если не у России, то у других государств. Поэтому уравнение их политических прав с русским народом на деле означало бы федерализацию России, распадение ее на разрозненные части.
Сейчас очень актуально звучат возражения Пестеля против федеративной системы. О них как-то не принято было говорить, ввиду господства федеративных тенденций в политической практике советского периода. Теперь, после распада СССР, когда вновь началось возрождение российской государственности, многое предстает в новом свете, иначе смотрятся забытые политические идеалы.
В первую очередь это касается политической теории Пестеля. Его не устраивает федерализм по следующим причинам. Во-первых, в федеративном государстве верховная власть «не законы дает, но только советы: ибо не может иначе привести свои законы в исполнение, как посредством областных властей, не имея особенных других принудительных средств». Если же оно прибегнет к насилию, возникнут «междоусобные войны» - раздоры и конфронтации, как это и было в допетровской Руси. Во-вторых, каждая область в федеративном государстве (а в России это, как правило, национальные регионы) будет представлять, «так сказать, маленькое государство», поэтому «частное благо области, хотя и временное, однако же все-таки сильнее действовать будет на воображение ее правительства и народа, нежели общее благо всего государства, не приносящее, может быть, в то время очевидной пользы самой области». При таком устройстве, заключает Пестель, не может сложиться единое и неделимое государство; оно всегда будет заключать в себе семя к разрушению.
Столь же бескомпромиссным был подход Пестеля к конституционной монархии. Он настойчиво проводит курс на революционное учреждение республиканского правления в форме представительной демократии. В древности, по его мнению, когда государства были еще малы и народы немногочисленны, все граждане могли свободно собираться в одном месте «для общих совещаний», «тогда каждый имел голос на вече». Однако с ростом народонаселения этот демократический порядок исчезает и на смену ему приходит «феодальная система со всеми ее ужасами и злодеяниями». Власть сосредоточивается в руках «аристократов и богатых». Народы, желая избавиться от их «нестерпимого ига», начинают добиваться восстановления своих исконных прав. Но поскольку они стали многочисленными, то вернуться к первоначальной форме демократии не представлялось больше возможным. Выход был найден в представительном правлении, которое возвратило им «право на участие в важнейших государственных делах». Но и на сей раз торжество было недолгим: власть в выборах захватывает новая политическая сила - «аристокрация богатств», «гораздо вреднейшая аристокрации феодальной», и, «владея богатствами, находит в них орудия для своих видов», т.е. закабаления народа. Последний лишается последних остатков своей земельной собственности и превращается в голодного и нищего пролетария. Народам приходится заново бороться за попранные права.
Пестель считает, что к этому лее может привести Россию конституция Муравьева. Действительно, глава Северного общества, во-первых, выступает за безусловное сохранение дворянских имений, во-вторых, наделяет избирательными правами только тех лиц, которые имеют личное недвижимое имущество. Крестьяне же, хотя и освобождались от крепостной зависимости, тем не менее получали землю не в частную собственность, а в общественное владение и, становясь «общими владельцами», лишались права лично избирать представителей власти. Они могли лишь назначать одного избирателя с каждых 500 жителей мужского пола, которые и подавали «голоса наравне с прочими гражданами». Иллюзорность такого равенства очевидна; Пестель прекрасно понимает это и требует «в полной мере всякую даже тень аристократического порядка, хоть феодального, хоть на богатстве основанного, совершенно устранить и навсегда удалить, дабы граждане ничем не были стеснены в своих выборах и не были принуждаемы взирать ни на сословие, ни на имущество, а единственно на одни способности и достоинства и руководствоваться одним только доверием своим к избираемым им гражданам». Для полноты конституционных гарантий, объявляет он, «само звание дворянства должно быть уничтожено: члены оного поступают в общий состав российского гражданства».
И все же главным пунктом пестелевской конституции является вопрос о сохранении аграрной специфики России. Он полагает, что общественное богатство создается не в промышленности, а в земледелии, разделяя в этом убеждение русских просветителей XVIII в., в том числе Радищева.
В своем аграрном проекте Пестель стремится сочетать два подхода к государственной земле - общественный и частный. С его точки зрения, нельзя, чтобы существовало либо только частное, либо только общественное землевладение. Если концентрация всей земли в частной собственности ведет к рождению феодальной «аристокрации», то и «неуверенность в сей собственности, сопряженная с частым переходом земли из рук в руки, никогда не допустит земледелия к совершенствованию». Остается, следовательно, объединить эти два начала: мнение о земле как общей собственности всего рода человеческого и право на обретение и неприкосновенность частной собственности. Это и достигается разделением государственных земель на две части - общественную и частную. Общественная земля должна составить неприкосновенную собственность волостного общества и будет передаваться отдельными участками членам волости, но не в полное владение, а для обработки и удовлетворения их нужд. Частные земли будут принадлежать казне или отдельным лицам, обладающим ими «с полною свободою». Они служат «и доставлению изобилия», которое позволит направить капиталы «на устройство мануфактур, фабрик, заводов и всякого рода изделий, на предприятие разного рода коммерческих оборотов и торговых действий». Приобретать частную землю может любой состоятельный член волости; точно так же любой владелец частной земли имеет право на получение общественного участка. Пестель считает, что такой смешанный тип землевладения не встретит в России противодействия, ибо «понятия народные весьма к оному склонны».
Идея Пестеля о возможности предохранить Россию при помощи общественного землевладения от буржуазно-капиталистического развития была воспринята позднее идеологами раннего народничества. Не случайно Герцен утверждал, что Пестель был социалистом, прежде чем появился социализм.
2. «Русский социализм»: А.И.Герцен (1812-1870). Термин «социализм» впервые появился в западноевропейской политологии в 30-х гг. XIX в. и выражал идею сложной ассоциации социальных групп и индивидов, сплоченных общими усилиями борьбы и выживания. Несколько позже он стал обозначать всякое стремление переделать общественный строй с целью устранить неравенство классов и поднять благосостояние народных масс. В этом значении социализм сливается с идеей коммунизма и преобразуется в идеологию анархии, вернее - панархии, т.е. безгосударственности, народоправства. Возникший тогда же марксизм вносит в понимание социализма существенную поправку, рассматривая его как этап «ослабленной» государственности, перехода к коммунистической системе. Идеологи народничества, за исключением Ткачева, в основном придерживаются первой позиции. Инициатива здесь принадлежала Герцену, создателю теории русского, или общинного, социализма, прямо возвестившему о «неминуемом распущении государства в федеративно-коммунную жизнь».
Отличительной особенностью его взглядов было то, что он отвергает просветительский подход к государству. Для него оно не продукт общественного договора, соглашения, а орган насилия, призванный удерживать людей в покорности и подчинении. Везде, где только появляется власть, там «вооружают целые толпы тунеядцев, строят суды и стращают виселицей, строят церкви и стращают адом. Словом, делают все так, чтобы куда человек не обернулся, перед его глазами был бы или палач земной, или палач небесный, -один с веревкой, готовый все кончить, другой с огнем, готовый жечь всю вечность». Меняются формы государства, но сущность его остается та же: обман и угнетение народа, защита сословных и кастовых интересов.
Герцен обстоятельно останавливается на выяснении характера и содержания монархии и республики. Абсолютную монархию он считает формой государства, выражающей меру народного несовершеннолетия, неспособности трудящихся масс к самоуправлению. Она держится на божественном праве, выставляя себя «добрым пастырем», а людей - «послушным стадом».
Что касается конституционной монархии с ее «всеобщей подачей голосов» и «нелепым разделением властей... при религиозном понятии и представительстве, при полицейской централизации всего государства в руках министерства», то это «такой же оптический обман, как равенство, которое проповедовало христианство».
Не менее строг Герцен к республиканской системе. Хотя ей «присущ элемент движения, перемены и, следственно, - надежды», тем не менее она никогда не бывает прочной и «всегда может сделаться монархией или, еще лучше, подпасть под деспотическую власть шута или солдата, под самовластие предательского, но самодержавного собрания, под гнет продажного министерства и его агентов». И это тем вероятнее, что республика есть «гражданское устройство, защищающее только собственность», ради которого готово «спустить курок по первой команде».
Однако само движение народов от монархии к республике, по мнению Герцена, доказывает, что «государство как рабство идет к самоуничтожению», что это - «форма преходящая», зависящая от «известного возраста», «совершеннолетия большинства». А что оно не за горами, что «совершеннолетие» народа все более проявляется в истории - об этом свидетельствуют «общественные перевороты» и революции Запада. На очереди - пробуждение русских «хлеборобов», крестьянства. «И это будет настоящая революция народных масс. Всего вероятнее, что действительная борьба богатого меньшинства и бедного большинства будет иметь характер резко коммунистический», - высказывает предположение Герцен.
Другим подтверждением начавшегося «разрушения государства» он считает повсеместное распространение социалистических идей. На его взгляд, в настоящее время коммунизм и социализм находятся в том лее положении, в каком было первоначально христианство: «Они предтечи нового общественного мира». Но в какой социальной форме, какой реальный вид примет учение социализма - это пока Герцену неведомо. Лишь после встречи с бароном А.Гакстгаузеном, известным исследователем русских поземельных отношений, он, хотя и не сразу, находит ответ на мучивший его вопрос, правда, не для всего мира, а только применительно к условиям России: опорой социализма должна стать крестьянская община.
Впервые идею «русского социализма» Герцен формулирует в статье «Россия» (1849). Народы Западной Европы, рассуждает он, в процессе своего исторического развития «доработались» до положительных социальных идеалов. Однако практически они отстоят от них дальше, чем Россия, ибо общественный быт русского народа сходен с этими идеалами. «То, что является для Запада, - пишет Герцен, -только надеждой, к которой устремлены его усилия, - для нас уже действительный факт, с которого мы начинаем». Таким фактом, по его мнению, служит сельская община, нуждающаяся, правда, в определенном изменении и совершенствовании, но далее в своем настоящем виде представляющая собой непосредственное воплощение идеальных принципов западноевропейских социалистических теорий.
Развивая далее свои идеи, Герцен акцентирует внимание на следующих моментах: во-первых, русская сельская община существует с незапамятных времен и схожие с ней формы встречаются у всех славянских народов; там же, «где ее нет, она пала под германским влиянием»; во-вторых, земля, принадлежащая общине, распределяется между ее членами, и каждый из них обладает «неотъемлемым правом» иметь столько земли, сколько ее имеет любой другой член той же общины; «эта земля представлена ему в пожизненное владение, он не может да и не имеет надобности передавать ее по наследству»; в-третьих, вследствие такой формы землевладения, «сельский пролетариат - вещь невозможная», и если принять во внимание еще, с одной стороны, обязанность всякого русского, за исключением горожанина и дворянина, быть приписанным к общине, а с другой - чрезвычайно ограниченное число городских жителей в России, то «невозможность многочисленного пролетариата становится очевидностью». «Итак, - резюмирует Герцен, - элементы, вносимые русским крестьянским миром, - элементы стародавние, но теперь приходящие к сознанию и встречающиеся с западным стремлением экономического переворота, - состоят из трех начал, из: 1) права каждого на землю, 2) общинного владения ею, 3) мирского управления. На этих началах, и только на них, может развиться будущая Русь».
Герцену кажется, что если Запад, разочаровавшись в своей капиталистической действительности, начинает мечтать о социалистических преобразованиях, то России больше нет никакой надобности думать о повторении пройденного им пути. Он замыкает ее существование пределами крестьянского быта, отказываясь от состояния урбанизированной цивилизации. Все это очень напоминает политологические фантазии Щербатова, которого он так любовно популяризирует в своих заграничных изданиях.
3. Теория минования капиталистической формации: Н.Г. Чернышевский (1828-1889). Из герценовского социализма следовало, что для определенных стран возможно минование капиталистической стадии развития. Эту идею поддерживает также Чернышевский, признававший наличие общины достаточным основанием для пропуска «вторичного», т.е., собственно, буржуазного состояния.
Споря со славянофилами, полагавшими, будто общинное устройство является «прирожденною особенностью русского или славянского племени», он настаивает на органичности этой формы для всех народов в древнейшие периоды их исторической жизни. Общинное владение землей, отмечает автор, «было и у немцев, и у французов, и у предков англичан, и у предков итальянцев, словом сказать, у всех европейских народов», но впоследствии, с усложнением общественных отношений, «оно мало-помалу выходило из обычая, уступая место частной поземельной собственности». Стало быть, гордиться сохранением этого «остатка» первобытной древности нечего, ибо он «свидетельствует только о медленности и вялости исторического развития», «доказывает только, что мы жили гораздо меньше, чем другие народы».
Однако замедленность, вялость русской истории имеет и свое преимущество. В то время как Запад, опередивший Россию в экономическом развитии, переживает сложнейшие социальные потрясения и в поисках выхода вновь обращается к прошлому, Россия продолжает стабильное существование благодаря неизменности общинной системы. В этом Чернышевский находит подтверждение истинности гегелевской диалектики, согласно которой высшая стадия развития по форме сходна с его началом. Тем самым достигается возвышение и общинного владения. Развертывая далее аргументацию, он строит следующую триадическую схему.
«Первобытное состояние (начало развития). Общинное владение землею». На этом этапе человеческий труд связан с определенным участком земли и не требует затрат никаких особых капиталов.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--