Реферат: Интеллигенция в зарубежье
Спасибо тебе!
В "Стихах сироте" Цветаева величайшей страстностью выразила мысль о том, что человека держит на земле его необходимость другому. "Что для ока - радуга, Злаку - чернозем, Человеку - надоба Человека - в нем". Эта "надоба", по Цветаевой,- любовь. Так возвращалась она к своей заветной теме... Надоба в человеке, надоба в поэте, в его стихах... Как и в юности, Цветаева провидела, что час ее пробьет только в будущем: "Не нужен твой стих - Как бабушкин сон.- А мы для иных Сносидим времен... А быть или нет Стихам на Руси - Потоки спроси, Потомков спроси". А сама Родина? Цветаева любила родину; одни эти строки: "Ты! Сей руки своей лишусь,- Хоть двух! Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля - Гордыня, родина моя!" - говорят сами за себя.
Но, любя родину, стремилась ли Цветаева вернуться домой? Ответ на этот вопрос неодназначен; по стихам, письмам видно, как мучила ее эта проблема:"Можно ли вернуться В дом, который - срыт?", "Той России - нету, Как и той меня"; "Нас родина не позовет!". В письме к Тесковой: "Здесь я не нужна. Там я невозможна", и т.п. Двойственность ее натуры и судьбы состояла в том, что она, выражаясь ее же словами, была втянута в насильственный брак со своим временем. Ей не нравился ее век (как не нравился бы любой другой, если б она в нем родилась). Она была поэтом, опережающим свое время, но тянулась к уходящей эпохе. Пешеходом, не признающим автомобилей, "авионов", и вообще - "век турбин и динам". Читателем, презирающем газеты с их "злобой дня" (Кто победил на площади - Отом не думай и не ведай"). Ее нет современности было, по существу, порождено современностью же. "Глядел назад, а шел впред",- писала она.
14
Больше того: по цветаевскому творчеству можно изучать ту историческую реальность, в которой она жила и которая - хотел того или не хотел
поэт, - уже была в нем самом. Что до возвращения на родину, Цветаева знала одно: если ее муж туда поедет, она последует за ним, как в 1992 году последовала к нему за границу.
Время между тем шло, и в марте 1937 года дочь Цветаевой Ариадна, исполненная радостных надежд, уехала в Москву. Все лето Цвеаева напряженно работала: писала очерк "Пушкин и Пугачев" и "Повесть о Сонечке". А осеною судьба всей семьи круто повернулась. Сергею Эфрону, продолжавшему свою деятельность в Союзе возвращения в СССР, пришлось, в связи с участием в одном политическом детективе, спешно и тайно уехать в Москву. По поводу этого отъезда в заграничной прессе было много шуму... Марина Ивановна осталась с Муром. Их отъезд был, таким образом, предрешен. Состояние Марины Ивановны было труднейшим; больше полугода она ничего не писала: "Нет душевного (главного и единственного) покоя, есть - обратное". Осенью переселилась из Ванва в парижскую гостинизу. "Я - страшно однинока,- сетовала она.- Из всего Парижа - только два дома, где я бываю, остальное все - отпало". Она гоовила к отправке свой архив: переписывала ранние стихи, попутно дорабатывая их , уничтожая наиболее слабые, делая комментирующие пометы. Некоторые произведения не рискнулу везти, оставила на хранение знакомым; приводила в порядок могилу семьи Эфронтов на Монпарнасском кладбище.
Сентябрьские события 1938 года вывели Цветаеву из творческой немоты. Нападение гитлеровцев на Чехословакию вызвало в ее сердце гнев и негодование,- и хлынула лавина антифашистских "Стихов к Чехии". Теперь Цветаева ревностно следила за газетами, слушала радио, реагировала на политические события. Верила: "Россия Чехию сожрать не даст"- и с горячей любовью воспевала не отдельного человека и любовь к нему, а героический страдающий народ и прекрасную страну, в которой некогда нашла приют. Циклы "Сентябрь" и "Март" "Стихов к Чехии" образовали своего рода лирическое единое произведение. То была "лебединая песнь" Марины Цветаевой на чужбине. Летом 1939 года подготовка к отъезду приняла спешный характер: последние "переписка, разборка, укладка". И последние письма. Из них - от 8 июня - поэту А.С.Гингеру, в котором читаем: "Жаль уезжать, но это подготовка - к другому большому отъезду, кроме того я с первой минуты знала, что уеду". А в конце:"И Муру будет хорошо. А это для меня - главное. (Стихам моим - всегда будет хорошо)". 12 июня 1939 года Марина Ивановна Цветаева уехала в СССР.
15
Глава III
В Москву Цветаева с сыном приехали 18 июня. Ее семья наконец воссоединилась; все вместе жили в подмосковном поселке Большево. Но это последнее счастье длилось недолго: в августе арестовали дочь, в октябре - мужа Цветаевой. Она с сыном скиталась по чужим углам: снимала комнату в Голицыне, переменила три жилья в Москве. Ездила с передачами Але и Сергею Яковлевичу; тряслась над хрупким здоровьем Мура; вызволяла прибывший из Франции багаж, который задерживали целый год... И занималась переводами - францзского, немецкого, английского, грузинского, болгарского, польского и других языков. Она совершала
истинно подвижнический труд, работая с тем же самоотречением, как если б это были ее оригинальные стихи. Слова: "Я перевожу по слуху - и по духу (вещи). Это больше, чем смысл"- были ее девизом в работе. В черновых тетрадях - бесчисленное количество вариантов и , по обыкновению, разногорода записи. Вот одна: "Я отродясь, как вся наша семья - была избавлена от этих двух (понятий): слава и деноги... (Добрая слава, с просто-славой незнакома. Слава: чтобы обо мне говорили. Добрая слава: чтобы обо мне не говорили - плохого. Добрая слава: один из видов нащей скромности - и вся наша честность.) Деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их - нет... Ведь я могла бы зарабатывать вдвое больше. Ну - и? Ну, вдвое больше бумажек в конверте. Но у меня-то остантся?.. Ведь нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги". По-прежнему, как и двадцать лет назад, она общалась с многими, но, как и прежде, все было лишь "людной пустошью" в ее неибывном одиночестве и горе, которое и доверить-то кому либо было рискованно. Однако "тайный жар" не угасал в ней, она все еще было способна зажигаться от людей. Свидетельство тому - несколько прекррасных лирический стихотворений, затерянных в переводческих тетрадях. Осенью 1940 года Гослитиздат вознамерился издать маленький сборик цветаевских стихов; Марина Ивановна, старательно и волнуясь (сохранились попутные записи об этом), составляла его... Сборник был отвергут К.Зелинским. Подробностей его пространной и враждбной рецензии, судя по ее записям, ей несообщили, она знала только: человек, в лицо ей хваливший ее стихи, объявил их "формалистическими"... В апреле 1941 года Марину Ивановну Цветаеву приняли в прояком литераторов при Гослитиздате. С фотографии на удостоверении смотрит старая женщина (а ей всего сорок восемь!) с остиженными, не к лицу завитыми волосами и вымученной слабой улыбкой...
16
Война застала Цветаеву за переводом Федерико Гарисиа лорки. Работа была прервана ;события привели поэта в состояние паники, беззумного страха за сына, полной безысходности. Тогда-то, вероятно, и начала слабеть ее воля к жизни... Восьмого августа Цветаева с Муром уехала пароходом из Москвы в эвакуацию; восемнадцатого прбыла, вместе с несколькими писателями, в городок Елабугу на Каме. Навис ужас остаться без работы. Надеясь получить что-нибудь в Чистополе, - где, в основном, находилсь эвакуированные московские литераторы, - Марина Ивановна съездила туда, получила согласие на прописку и оставила заявление: "В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 августа 1941г." (Столовая откроется лишь в конце октября) Немного как будто бы обнадеженная, 28-го она вернулась в Елабугу с намереням перебраться в Чистополь. А 31-го, в воскресенье, когда все ушли из дому, повесилась . И оставила три записки: Асеевым в Чистополь - чтобы взяли к себе Мура ("Я для него больше ничего не могу и только его гублю... У меня в сумке 150 р.и если постараться распродать все мои вещи... А меня - простите - не вынесла"), людям, которых просила помочь ему уехать ("Я хочу, чтобы Мур жили и учился. Со мною он пропадает")- и сыну : "Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я болше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик".
Здесь, у последней черты, все чувства Марины Ивановны достигли своего абсолюта. Тоска полнейшего одиночества и заброшенности; предстоящие впереди мрак и зима в глуши; трагическое ощущение собственной ненужности, ненадобы, беспомощности; роковое убеждени, что она ничего не умеет; паралич воли; страх за сына, которого она невольно втягивала в лабиринт отчаяния и безнадежности... Через три года Муру суждено будет погибнуть на войне. Разумеется, сын ни в коей мере не был виноват в смерти матери, как ошибочно писала Анастасия Цветаева. Марина Иванована Цветаева ушла из жизни, когда в ней погасли остатки последней энергии. Жизнь задувал этот огонь со всех сторон...
17
Заключение.
Вот и о