Реферат: Испанский «вектор» европейской политики (июль-август 1936 г.): рождение политики «невмешательства»
Небезынтересно сравнить требования, которыми ведущие участники соглашения о невмешательстве сопровождали свои ноты принципиального согласия о присоединении к нему: Великобритания на начальном этапе стремилась ограничить его круг потенциальными участниками «пакта 5-ти». Германия, Италия и Португалия, как указывалось выше, из опасения открытой поддержки республиканцев Советским Союзом хотели связать его соглашением о невмешательстве.
Проект советского ответа на французское предложение, переданный Крестинским 5 августа для утверждения Сталину, предполагал обусловить согласие СССР немедленным присоединением, в первую очередь, Италии, Германии и Португалии (позже в тексте ноты Парижу вечером того же дня останется только Португалия Пайяр сообщит советской стороне об ответе Германии).
Принципиальный момент: в отличие от тактики июля 1936 г. советская дипломатия сочла, что «с ответом медлить нельзя», мотивируя это опасностью быть втянутыми в длительные переговоры, во время которых – первые четкие контуры советской позиции в испанском вопросе – Франция будет считать себя связанной, а немцы и итальянцы будут продолжать помогать мятежникам. В этой же служебной записке очерчивалась и проблема так называемого «косвенного вмешательства», которая станет впоследствии одной из дискуссионных тем в Комитете по невмешательству: Крестинский считал нужным подчеркнуть, что оказание помощи законному испанскому правительству и мятежникам – не тождественные акции. Но! – советское руководство еще не было готово к помощи Мадриду: «… мысль я пытался сформулировать так, чтобы из нашего ответа не вытекало, что если Германия и Италия будут продолжать помогать мятежникам, то мы непременно окажем помощь испанскому правительству»[25]. Советская сторона не желала в тот момент ни с кем осложнять отношений из-за Испании (что выглядит оправданным с точки зрения национальных интересов) и старалась оставить себе некоторую свободу дипломатического и политического маневра.
Итак, фашистские державы и СССР были взаимны в начале августа 1936 г. в желании связать друг друга пусть формальным, но обязательством не вмешиваться в испанские дела. Но нельзя забывать, что Италия и Германия в той или иной мере уже определились в своих интересах в Испанской войне и помогали мятежникам. О каком «невмешательстве» могла идти речь?! Не случайно министр иностранных дел Италии Чиано в беседе с Ингрэмом (7 августа) настаивал на провозглашении нейтралитета, а не невмешательства[26]. Политическая наивность – предполагать, что помощь прекратится, и этом плане она не была присуща никому из политических лидеров стран, начинавших международную политическую игру под названием «невмешательство»[27]. Скорее, итальянцы надеялись (Англия, Франция и СССР), что соглашение о невмешательстве не даст разрастись ее масштабам.
Советскую сторону «неприятно удивила» преамбула проекта декларации о невмешательстве, переданного Пайяром 8 августа. По мнению Крестинского, подчеркнувшего в тот же день эту мысль в служебной записке Сталину, «она составлена таким образом, чтобы под ней могли подписаться все государства, как те, которые хотели бы победы правительства, так и те, которые сочувствуют фашистам. Благодаря этому весь проект носит характер декларации, легализующей фашистов в качестве равноправной воюющей стороны»[28].
Крестинский считал, что декларативные формулировки правильнее вообще опустить и ограничиться перечислением обязательств, которые принимали на себя договаривающиеся стороны[29].
Мотивировка, по мысли советской дипломатии, должна быть исключена (заметим, что это могло оправдывать советские действия в последующем), с чем не согласны были французы: эту мысль подчеркнул в беседе с Вейнбергом 13 августа Пайяр. Они опасались, что такого рода корректировками могут воспользоваться другие страны, чтобы внести поправки уже по существу. Заметим, что о содержании инструкции французского МИДа, полученной в этот же день, Пайяр счел необходимым проинформировать в частном порядке Вейнберга и в конце беседы попросил принять его на следующий день уже для официального разговора по этому вопросу[30].
Англия, придавая особое значение сохранению первоначального варианта вводной части французского проекта, считала нужным сообразовывать проект соглашения с внутренним законодательством всех приглашенных государств (?!), оговариваясь, что она не сможет полностью принять на себя обязательства о запрете транзита. Италия настаивала на дополнении декларации запрещением вербовки волонтеров и сборов в пользу испанского правительства или его противников, на прекращении митингов солидарности с ним в странах-участниках, также как и кампании в прессе. Германия считала нужным также присоединение к соглашению Соединенных Штатов, накануне принявших закон о нейтралитете.
Португалия требовала, чтобы Англия или Франция гарантировали неприкосновенность португальской территории на «случай победы в Испании коммунистов»[31].
Фактически под прикрытием согласования текста соглашения на международном уровне шел торг вокруг «испанской карты», таивший, по словам британского поверенного в делах в Риме Ингрэма, риск перерасти в конфликт доктрин[32]. Дав принципиальное согласие на участие в нем, Германия, Италия, Великобритания, Португалия и Советский Союз под разными оговорками корректировали текст соглашения и обуславливали факт его подписания, фактически отсрочивая этот акт, а следовательно, и реализацию самого соглашения. Все старались выиграть время.
При анализе хода выработки текста соглашения прослеживается попытка английского давления на Францию и желание взять процесс под свой контроль.
Английских политиков и дипломатов настораживало, что французская сторона действует излишне самостоятельно, не консультируясь с ними и не всегда ставя в известность о предпринимаемых шагах[33].
Как упоминалось выше, когда в беседе с Камбоном 6 августа помощник заместителя министра иностранных дел Великобритании Маунси предложил политическую и дипломатическую поддержку французским инициативам в Москве, он получил отказ. Английская дипломатия активизировала свою деятельность в этом направлении в Лиссабоне, Риме и Берлине. 11-15 августа шел интенсивный обмен информацией Идена и его помощников с Клерком и британскими послами в Италии и Германии, с французским посольством в Лондоне и отчетливо проявились попытки корректировать французские действия[34].
Возникли даже некоторые временные агло-французские разногласия тактического плана: англичане предлагали сначала запретить экспорт оружия и амуниции в Испанию, французы отстаивали идею заключения полномасштабного соглашения (к слову сказать, события пойдут по британскому сценарию).
14 августа Пайяр вручил Вейнбергу памятную записку, передав официальную просьбу Дельбоса благожелательно рассмотреть вопрос о советских поправках к вводной части проекта (снять их) и по возможности срочно дать ответ. В записке отмечалось, что настойчивость советской стороны по вопросам содержания преамбулы соглашения дает повод некоторым правительствам (в частности, итальянскому) продлить дискуссию по другим пунктам, которую необходимо закончить как можно скорее[35]. И в данной ноте, и в ходе беседы Пайяра с Вейнбергом подчеркивалась мысль, что «британское правительство придает особое значение тому, чтобы вводная часть французского проекта была полностью сохранена»[36]. В тот же день Сталину вместе с этой французской нотой была передана служебная записка Крестинского. Зам. наркома НКИД был настроен достаточно категорично: уверенный, что не советская проволочка задерживает подписание соглашения, он считал возможным снять поправки только в случае выполнения аналогичных действий другими государствами, в противном случае «у нас нет в данный момент оснований пересматривать свое отношение к вводной части французского проекта». Это условие было зафиксировано в постановлении политбюро ЦК ВКП (б) (протокол No 42) от 17 августа и повторено в тот же день Вейнбергом Пайяру[37].
Но, умело воспользовавшись затягивавшейся паузой, инициативу перехватила Великобритания, постепенно навязав свои правила игры. Французский план действий, как известно, предполагал обмен нотами о принятии принципа невмешательства одновременно, по меньшей мере, с послами шести европейских стран, а также образование Комитета представителей этих стран для разработки практических мер по реализации принятой декларации, о чем докладывал в Лондон 13 августа Клерк. Днем позже Клерк передал Дельбосу проект ноты, в которой предлагалось под предлогом необходимости принятия срочных мер подписать соглашение в двустороннем порядке. Нота (о запрете экспорта оружия и амуниции в Испанию, прямого или косвенного) с частичными и несущественными изменениями повторяла первоначальный французский вариант. Устно Клерку предписывалось указать на заинтересованность британского правительства в подключении к соглашению странпроизводителей оружия – Чехословакии, Бельгии и Швеции (позже такую же заинтересованность выскажет и немецкая сторона). Вероятно, французская сторона, согласившись на британское предложение, не рассмотрела в этом демарше достаточно тонкий ход, поскольку в декларации говорилось о ее вступлении в силу только после подключения к ней Германии, Италии, Португалии и Советского Союза. 15 августа в Париже были подписаны оба эквивалента декларации[38].
По мнению Вейнберга, 16 августа обсуждавшего этот факт с Пайяром, французский дипломат был несколько удивлен двусторонним характером обмена нот. В сообщении же Пайяра в Париж (17 августа) отмечалось, что задержка советской стороны с ответом свидетельствовала о ее замешательстве: в случае принятия предложенной процедуры некоторые страны могли трактовать и использовать ее условия в своих интересах, породив опасную двусмысленность.
Англо-французский демарш произвел, как показалось Пайяру, неблагоприятное впечатление на советских лидеров.
Французский дипломат был убежден, что Советский Союз «относительно своей международной политики страдает некоторым комплексом неполноценности, который иногда определяет его обидчивую реакцию»[39].
Последующие дни британские дипломаты в Риме и Берлине активно убеждали своих германских и итальянских коллег в необходимости максимально быстрее присоединиться к соглашению и не настаивать на включении каких-либо корректив в текст декларации, ограничившись замечаниями. Так, по данным советской дипломатии, не последнюю роль в этом сыграла встреча и беседы Гитлера с находившимся в это время в Германии Ванситтартом: «Этот обмен мнениями, … все же оказал свое воздействие на решение германского правительства присоединиться (хотя бы «в принципе») к французскому предложению о нейтралитете[40]. Берлин высказал принципиальное согласие 17 августа, а присоединился к соглашению неделей позже, 24 августа. Подвижки в позиции Италии явились, по мнению Ингрэма, результатом переговоров французского посла в Риме Шамбрена с Чиано в ночь с 19 на 20 августа. На следующий день Италия и Португалия стали очередными участниками соглашения. Заметим, что итальянский вариант ноты о невмешательстве, как, впрочем, немецкий и португальский, не содержал преамбулы с мотивацией[41].
Информацию о достигнутых результатах Пайяр сразу же сообщал Вейнбергу, но полнота ее, равно как и объемы записей бесед двух дипломатов, существенно сократилась. Так, запрашиваемые Москвою подробные сведения о позициях всех участников переговоров Париж Пайяру не передавал. Когда же 21 августа Советский Союз еще не выразил официального согласия, Пайяр подчеркнул, что уполномочен своим МИДом ускорить ответ советского правительства и предложил до получения требуемой информации наметить новую формулу, в некоторой степени учитывающую советские замечания к преамбуле декларации.
Настойчивость французской дипломатии, как следует из архивного источника, была расценена советской стороной как проявление явной нервозности[42].
На заседании 23 августа 1936 г.
Политбюро ЦК ВКП (б) пошло на изменение собственного постановления от 17 августа (к тому времени был решен вопрос о назначении в Мадрид советского полпреда), сняло советские поправки к вводной части французской декларации о невмешательстве в испанскую войну и «предложило М. Литвинову подписать декларацию». В тот же день посредством обмена нотами с французским правительством СССР присоединился к соглашению о невмешательстве[43].
Таким образом, после аналогичной акции Германии 24 августа 1936 г. Соглашение о невмешательстве в дела Испании было подписано ведущими европейскими странами (всего же его подпишут 27 государств). Но, присоединяясь к соглашению, каждый из первых пяти основных его участников, не сумев внести в текст существенных корректив, оставался при своих планах, ощутимо затруднив в последующем работу Комитета по невмешательству.
Отсюда следует, что уже на этапе согласования и подписания декларации о невмешательстве отчетливо обозначилась разница в понимании ее назначения, трактовке основных положений. Это предопределяло разницу в реализации и обрекало этот документ, призванный сыграть важную роль в урегулировании как испанского конфликта, так и международных отношений вокруг него, на неработоспособность.
Таким образом, соглашение о невмешательстве как серия двусторонних соглашений представляло собой, скорее, декларацию о намерениях. Оно было нелигитимно с точки зрения международного права и не содержало механизма реализации (!), хотя опыт недавних санкций Лиги наций против Италии должен был научить как политиков, так и законотворцев максимально четко, конкретно прописывать как основные положения соглашения, так и формы его применения и, безусловно, санкции против нарушителей. Моральное осуждение нарушителей международных законов и границ, как свидетельствовала современная история (например, Рейнская авантюра Гитлера, абиссинская Муссолини) не являлось действенным средством воздействия на них, их остановки.
Аморфность и обтекаемость соглашения, образно определенного Литвиновым «частной внелигонационной сделкой держав»[44], таила в себе и искушение, и опасность его нарушения в обозримом будущем, тем более, что соблюдение его Италией и Германией было весьма проблематичным. Не случайно уже 29 августа 1936 г. статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Дикгоф заметит в письме Нейрату: «Я с трудом верю, что план [невмешательства] несет серьезную опасность для нас.
Слово “контроль” не появилось во французской ноте, согласно объяснению Франсуа-Понсе, максимум, что он может повлечь за собой – обмен информацией и координацию»[45].