Реферат: История России в народной памяти

«Итак, проникнемся мужеством, которое завещали нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно драться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей» - так передавал речь русского князя Святослава перед решающим боем с императором Византии ее историк, современник событий, Лев Диакон*. А вот эта же речь в передаче русского предания, внесенного в «Повесть временных лет» почти через полтораста лет: «Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвые бо срама не имам. Аще ли побегаем, срам имам. Не имам убежати, но станем крепко, аз же перед вами пойду: аще моя голова ляжет, то промыслите собою»**. Сочинением Льва Диакона русский летописец не пользовался. Перед нами пример точности народной исторической памяти.

* Лев Диакон. История/Пер. М. М. Копыленко.- М., 1988.- c.79.

** Там же.- С. 212.

Достоверные сведения она сообщала и через много веков. Например, о матери Святослава княгине Ольге: почти девять столетий прошло после ее смерти, когда собиратель фольклора П. И. Якушкин записал на Псковщине предание, сходное основным содержанием своим с известиями «Повести временных лет». Не только из этой летописи узнаём мы о князе Рюрике и его братьях: через тысячу лет после призвания Рюрика фольклорист Е. В. Барсов на просторах Новгородской земли записал народный рассказ, дающий интерпретацию этого факта. О брате Рюрика князе Труворе, который, согласно летописи, правил в Изборске, сравнительно недавно записаны предания, бытовавшие недалеко от этого города.

Порой в записях фольклора оказываются важные дополнения к известиям «Повести временных лет», которая сама выборочно использовала устные источники. Такие сведения попали уже в некоторые летописи XVI-XVII веков. Первый наш историк В. Н. Татищев опубликовал выдержки из Иоакимовской летописи. В них находим сообщение, что мать Рюрика была дочерью Гостомысла - последнего правителя из рода славянских князей на Русском Севере; не имея мужского потомства, Гостомысл завещал новгородцам избрать себе князем Рюрика. Это означает, что «варяжская» династия Рюриковичей уже изначально была наполовину восточнославянской. Далее, из народных преданий следует, что славянками были матери князей Святослава Игоревича (внука Рюрика) и сына его Владимира Святославича, потомки которого управляли Русской землей до конца XVI века.

Составитель Иоакимовской летописи не раз упоминал народные песни и рассказы старых людей как источники своих сведений. А недавно истинность только в этой летописи помещенного повествования о судьбоносном событии X века - крещении новгородцев - подтвердилась результатами крупных археологических раскопок в Новгороде.

Надо ли еще доказывать, с каким вниманием должны мы относиться к народной исторической памяти?

Она сохранялась и в прозаических рассказах, и в песнях. Произведения песенные зачастую со временем переходили в прозу, но обратное происходило гораздо реже. Дело не только в том, что сложить песню труднее, чем рассказать. Песня, как правило, закрепляла воспоминания о событиях, особенно важных для ее создателей и исполнителей. Пели о том, что требовало воспевания. Если выветривалось представление о важности воспеваемого, но сохранялся интерес к содержанию песни, его могли передавать прозой (случалось, конечно, что исполнитель просто не в состоянии был воспроизвести песню).

За тысячу лет русской истории - с IX века по XIX- в устном бытовании сохранялось немало песенных и прозаических фиксаций народной исторической памяти. События двадцатого столетия тоже, конечно, отображены и песенным фольклором, и прозаическим. Но произведения эти еще достаточно «молоды», а условия их исполнения и записывания после 1917 года не способствовали объективной передаче народных оценок происходившего в нашей стране. Нижняя хронологическая граница избранного периода тоже, конечно, условна: русская история уходит гораздо дальше в глубь веков, но систематические письменные свидетельства существуют с 862 года, когда началось правление династии Рюриковичей, продолжавшееся более семи столетий. Дошедшие до нас русские летописи в начальной своей части почти все восходят к «Повести временных лет», а ее составляли и продолжали в церковных кругах, близких князьям этой династии. Естественно, что призванием Рюрика и открывалась письменная история Руси.

Тысячелетие России было отпраздновано в 1862 году - притом, что устроители юбилейного торжества, конечно, осознавали условность этой даты. «Повесть временных лет» включила немало исторических преданий и легенд, но именно начиная с правления первых Рюриковичей эти рассказы ее достаточно подробны. А летопись для нас - главный источник фиксаций исторического фольклора той далекой поры.

Но до недавнего времени сохранялись еще в живом бытовании песенные отображения русской истории в начальный ее период. Сюда относится прежде всего классический народный эпос - былины, о которых известный наш историк Б. Д. Греков писал: «Былины - это история, рассказанная самим народом»*.

* Греков Б. Д. Киевская Русь.- М., 1949.- С. 5.

Основная масса былин воспевает русскую историю X-XVII веков: более поздние факты в былинах уже не отображались; но некоторые произведения восходят к событиям гораздо более глубокой древности. Однако Киевская Русь эпохи Владимира Святого и Владимира Мономаха, а затем борьба Московской Руси за свержение татаро-монгольского ига в дошедшем до нас былинном репертуаре представлены наиболее ярко.

Давно установлено, что устный эпос наполнен плодами переработок, подчас многократных: произведение, отозвавшееся на давний исторический факт, время от времени видоизменялось под воздействием похожих событий более поздней поры. Таковы все или почти все былины о разгроме вражеского нашествия: здесь поется о борьбе против татар, но есть следы того, что в более ранних версиях речь шла о нашествиях половцев, печенегов, хазар и даже гуннов. Чем далее в глубь веков отправные события, тем следы их менее явственно проступают в текстах эпических песен, записанных собирателями XVIII-XX веков. Но некоторые былины, не испытавшие существенного воздействия позднейших эпох, сохраняют, очевидно, даже сюжеты, порожденные событиями первых пяти столетий нашей эры без радикальных переработок.

Можно полагать, что в ту далекую эпоху сложились сами жанровые признаки былинного эпоса. Впоследствии появлялись и переделки ранних произведений этого жанра, и новообразования, основанные на обработках в былинном духе исторических песен, героических сказаний, преданий и рассказов об исторических событиях последующих веков. Что это было так, свидетельствуют реально наблюдавшиеся собирателями фольклора примеры относительно недавнего времени. Былины об отражении татарского нашествия использовали произведения, дошедшие до нас как исторические предания (например, записанное в XIX в. предание о рязанце Ермаке, герое битвы с татарами на реке Воже в 1378 г.), как героические сказания (например, записанное в XIX в., а ранее вошедшее в «Повесть о Мамаевом побоище» сказание о подвигах Захария Тютчева, участника Куликовской битвы). Материал некоторых исторических песен, связанных с Иваном IV, эволюционировал в былину о Кострюке. Былины о подвигах и гибели Михайлы Скопина - это переработки исторических песен, прославлявших его победы и оплакивавших его смерть.

Известны примеры, когда партизаны периода второй мировой войны просили профессиональных исполнителей народного эпоса сложить песню о подвигах партизанского отряда. Рассказы очевидцев событий таким путем перелагались в песни. Но по большей части песни создавались самими участниками воспеваемого. О том, насколько массовым было некогда такое песнетворчество, свидетельствуют так называемые песни-хроники. Они еще недавно записаны в огромном количестве в Западной Украине, особенно в Закарпатье, где лучше сохранялись традиции древнерусской культуры. Но есть и записи из других мест. Такие песни посвящены по преимуществу трагическим событиям частной жизни их слагателей или близких им людей. Со временем некоторые из песен-хроник становились народными балладами, получившими широкое распространение. Но подавляющее большинство, вследствие невысокого художественного уровня, бытовали относительно недолго, исполнялись главным образом теми, кого непосредственно касался воспетый жизненный факт. Были среди этих песен и такие, которые посвящались событиям, имевшим общественную значимость, или лицам историческим.

Исконное предназначение песенной формы в историческом фольклоре (как и в ритуальном)- закрепить точный текст. Точности требовала важность передаваемого. Песню можно запомнить и воспроизвести слово в слово. Прозаический рассказ, даже при стремлении к точной передаче, варьирует в большей степени, чем песня.

Дошедшие до нас исторические песни - это, очевидно, ничтожное меньшинство песен, возникавших по свежим следам свершавшихся исторических фактов. Естественный отбор происходил по двум показателям: актуальность самого факта и интерес к песне, ему посвященной. То же можно сказать об исторических преданиях и легендах. Рассказы участников и очевидцев событий - исходный материал этих разновидностей прозаического фольклора в такой же степени, в какой хроникальные песни - основа песен исторических. Если же доверие к содержанию исторической легенды утратилось, она или забывается, или испытывает судьбу, аналогичную судьбе многих былин: перерождается в занимательный рассказ, по функции своей аналогичный сказке.

Сходным образом появлялись некоторые духовные стихи (вернее было бы их назвать историческими балладами благочестиво-назидательной направленности). Наиболее характерный пример - произведение, посвященное святым князьям Борису и Глебу. Предание, основанное на фактах их убиения по приказанию брата Святополка Окаянного, послужило материалом и для литературного переложения в церковном житии, и для песенной обработки в исторической балладе. Исторические баллады оказывались финальной ступенью эволюции и собственно исторических песен, возникавших первоначально как песни хроникальные. Это проявилось не только в упомянутых балладах Прикарпатья и прилежащих мест Украины, но и в великорусских песнях XVII-XIX веков.

Характерные примеры - песни об убиении царевича Димитрия Ивановича и о Григории Отрепьеве: по текстам их прослеживается превращение песни-хроники в историческую балладу. Неизменившимися старинные хроникальные песни почти не сохранились, но один типичный пример такой песни начала XVII века известен: это песня о возвращении из польского плена патриарха Филарета. Она записана тогда же, когда произошло само событие. Более поздних записей этой песни нет. Сравнительно много исторических песен хроникального характера среди записей солдатского фольклора XIX века. Это объясняется опять-таки тем, что фиксация устных произведений собирателями (активно работавшими именно в этом столетии) происходила часто еще при жизни людей, слагавших песни о военных событиях того времени, а иногда даже вскоре после самих фактов, этими песнями отображенных.

Художественный уровень большинства исторических песен XIX века невысок. Но невысоким был уровень подавляющего большинства хроникальных песен всегда. Это признак всякого массового творчества. Только относительно редкий незаурядный талант, проявившийся в создании или обработке песни, давал ей основания надолго сохраниться в устном репертуаре. Таких произведений всегда было сравнительно мало, но от ранних периодов русской истории остались в бытовании и оказались затем записаны именно они. Это создает обманчивое представление, будто бы наиболее продуктивным периодом жизни русских исторических песен явились XVI- XVII столетия.

Исторические песни зарождаются и живут во многом аналогично историческим преданиям. Примечательное событие может отобразиться в песнях-хрониках, но может и не отобразиться. Однако оно всегда получает освещение в рассказах участников, очевидцев происшедшего. В подавляющей своей массе это повествования, претендующие на правдивость, но не преследующие эстетических целей. Разумеется, об одном и том же один очевидец может рассказать лучше, другой - хуже. Лучших рассказчиков слушали охотнее, их повествование пересказывали чаще. В процессе изустной передачи объединялись сведения очевидцев, интересные для последующих слушателей, забывалось то, что не показалось им актуальным. Рассказы современников и участников выкристаллизовывались в предание о факте, представившем устойчивый общественный интерес. Подавляющее же большинство таких рассказов со временем исчезало бесследно (исключение составляют те, которые оказались вовремя записаны). Так же бесследно исчезло и подавляющее большинство первоначальных песен о фактах, которые представились достойными воспевания современникам, но не их потомкам. Однако есть и отличие от судьбы преданий - в песне важную роль играет эстетический момент: если не нашлось талантливого слагателя, то в изустной передаче песня долго не живет - даже когда сам факт, в ней воспетый, важен; о нем сохранятся только предания.

В этом - объяснение давно подмеченной «странности»: далеко не все важнейшие исторические события отдаленного прошлого отражены в сохранившихся исторических песнях, зато в устном репертуаре остаются песни, посвященные фактам, давно утратившим свою историческую значимость.

Предание не имеет устойчивого текста. Каждый рассказчик повествует по-своему; более или менее стабильным может быть содержание, но не форма передачи его. Талантливость исполнителя повышает интерес к тому, что он рассказывает, но если слушателей увлекло содержание, они станут пересказывать и то, что услышали от плохого рассказчика.

В силу этого устный репертуар исторических преданий и исторических песен в их совокупности более или менее полно отображал наиболее существенные факты русской истории; вернее - все факты, значение которых понятно было создателям преданий и исторических песен.

Но точнее было бы сказать, что общая картина русской истории, как ее воспринимал и оценивал народ, дана была всей гаммой произведений исторического фольклора: не только преданиями и песнями, но и былинами, и героическими сказаниями, и историческими легендами, и той частью исторических баллад, которую принято относить к духовным стихам. А продолжив конкретизацию, следует напомнить и о древних разновидностях исторической песни, почти целиком вышедших из устного репертуара раньше, чем началось интенсивное записывание фольклора учеными собирателями. Это интересные жанры устной поэзии, теснее, чем хроникальные песни и исторические баллады, связанные с повседневным бытом Древней Руси: песни-прославления, песни-оплакивания и песни-поношения. Наиболее заметно представлены в устном репертуаре XIX века оказались следы распространения второй разновидности. Начиная с Ивана III и кончая Александром II смерть каждого царя или императора, оставившего устойчивый след в народной памяти, отмечена особой песней, которая рисует обычно картину его оплакивания стоящим у гроба часовым, но по существу выражает народную скорбь по умершему. Из сообщений летописей известно, что традиция оплакивания популярных князей уходит далеко в глубь веков. До нас не дошли аналогичные произведения, создававшиеся ранее начала XVI века, когда скончался Иван III. Такие песни - не только отображение скорби; они содержат почти всегда информацию о деяниях умершего или об исторической обстановке после его смерти. От обрядовых похоронных или поминальных причитаний эти песни значительно отличает то, что они исполнялись не от первого лица. Записано несколько песен этого жанра, в которых оплакивается не царь или император, а кто-нибудь из членов его семьи; есть и такие, где описан плач царицы или царевны. Обычай поэтического оплакивания умерших, сохранившийся в русской деревне кое-где до сих пор, в прошлом охватывал все без исключения сословия русского народа. Когда оплакивали исторического деятеля, посвященные этому песни напоминали о связанных с ним исторических событиях.

В меньшей степени сохранена была народным репертуаром прошлого столетия традиция песен-слав. О их распространенности в Древней Руси свидетельствуют былины, часто оканчивающиеся известием, что герою описанного в былине подвига или самому деянию поют славу (иногда это упоминание имеет иронический смысл - если речь идет о персонаже отрицательном). О пении славы князьям по случаю победы над иноземным войском или по иному поводу не раз сообщают летописи; сохранилось переложение на латинский язык отрывка одной из таких песен XII века. Но в устной передаче песни эти почти не дошли, если не считать относящееся уже к XVII столетию прославление князя Михаила Скопина-Шуйского, героя борьбы против иностранной интервенции в период Смуты. Однако сохранилась древнерусская запись прекрасной песни, прославляющей саму Русскую землю. Эта песня-слава бытовала, очевидно, некогда широко, отзвуки ее были обнаружены даже в записях XIX века. В народном репертуаре этого столетия есть песни-славы по адресу любимых народом военачальников, отличившихся во время Отечественной войны 1812 года. Здесь речь идет о пении славы в связи с конкретными историческими деяниями - так же как и в упомянутой песне о Михайле Скопине. Но все же примеры этого рода немногочисленны. Впрочем, не только концовки былин, но и сравнительные данные, относящиеся к народам, проходившим ту же стадию исторического развития, что и Киевская Русь, свидетельствуют, что в то время (и еще ранее) подобного рода песни имели широкое распространение. Это же можно сказать и о песнях хулительных, хотя прямых сведений о них мало. К песне-поношению явно восходит превосходная историческая баллада о Щелкане, возникновение которой относится к первой половине XIV столетия. Есть и более поздние рудименты таких произведений: песня XVI века о набеге крымского хана, а вероятно, и первоначальная версия песни о Кострюке, которая в ходе эволюции своей стала исторической балладой, а кое-где становилась даже былиной. Распространение хулительных песен относилось к весьма отдаленной поре, когда песенному поношению врага приписывалась магическая сила и считалось, что исполнение такой песни способно нанести противнику реальный вред. У некоторых народов было еще записано достаточно много подобных песен, свидетельствующих о стабильности упомянутого верования повсюду на ранних стадиях общественного сознания. Часть хулительных песен, будучи посвящена историческим лицам и соотнося поношения их с определенными историческими фактами, несомненно принадлежала к области исторического фольклора.

Исторические песни, слагавшиеся ранее XV века, в изустной передаче почти не сохранились ко времени научного записывания фольклора. Эпохальное событие XIV столетия - Куликовская битва и связанные с ней факты отображались и в песнях, и в героических сказаниях, литературные пересказы которых (а частично и записи), сделанные в XV-XVI веках, дошли в средневековых рукописях. Некоторые произведения успели зафиксировать и собиратели XIX века. Это сказание о подвигах Захария Тютчева, песня о том же, записанная в Сербии, духовный стих «Дмитровская суббота»; позднейшие переработки фольклорных отображений Куликовской битвы. Ранее существовавшие былины, посвященные разгрому вражеского нашествия, после Куликовской победы также были переработаны и стали своеобразным эпическим откликом на переломное событие русской истории. Но созданы новые былины не в Москве и не в Центральной России, а на Новгородской земле. Тому было две причины - Новгород, не подвергшийся татаро-монгольскому нашествию и сохранивший в полной мере традиции древнерусской культуры, остался хранителем эпического наследия Киевской Руси. Через два года после сражения на Куликовом поле ослабленная потерями Москва подверглась неожиданному нашествию войск Тохтамыша; город был сожжен, население вероломно перебито. Московский великий князь принужден был еще около ста лет платить дань Орде. Это не способствовало широкому бытованию здесь эпических песен, прославляющих победу.

Былины, ей посвященные, только отчасти переработали древнее наследие: в них нет упоминаний Дмитрия Донского, почти не встречаются имена его современников, а победу одерживают древние богатыри, освобождая от нашествия татар Киев, а не Москву, хотя тут же фигурируют Мамай как враг Русской земли и название Куликова поля. Такой отбор новых исторических реалий - следствие политической обстановки после Куликовской битвы. Давнее противостояние Новгорода и Москвы вскоре возобновилось, Дмитрий Донской совершил даже поход на Новгород через несколько лет после победы на Куликовом поле, одержанной с участием войска, присланного новгородцами. Такие взаимоотношения продолжались еще столетие - вплоть до подчинения Новгородской земли Иваном III в последней четверти XV века.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--