Реферат: Хамзат Ибрагимов

Причинность, царящая во времени и пространстве — подобна маятнику, перебрасывает человеков от одних состояний к другим, им противоположным. Болезненная амбивалентность, надломленная душа. Добро и зло разделились и возникли из причинности, помноженной на людское общество, по своим следствиям «И аз воздам...»; самая губительная основа человеческих горестей — эта причинность! Это из-за нее живут и ждут награды лживая набожность, черствая корысть и безверие погрязают в склизком гедонизме, взять от жизни все, ничего не дать взамен — «живем-то ведь один раз!», «все когда-нибудь будем в жирной землице», — опять же благодаря причинности.

Глава 2

Железный Полдень,
или Чужая агония

Мы почитаем Митру...
Летит пред ним Вэртрагна,
Создание Ахуры,
Рассвирепевшим Вепрем,
Злым, острыми зубами
И острыми клыками
Разящим наповал,
Взбешенным, неподступным,
Сердитым, пестромордым,
Чьи ноги из металла
Передние и задние,
Чьи жилы из металла
И из металла хвост,
Чьи челюсти — металл.

Авеста. «Михр-яшт», 18.70

Не кажется ли вам, что мы вообще-то не имеем права ни на какие синтетические суждения a'la Кант, и что всего лишь нужна вера в их истинность, как вера в авансцену и иллюзия, входящая в состав перспективной оптики жизни? Что лишь для поддержания жизни существ нашего рода такие суждения должны быть считаемы истинными?

Существует какая-то физиологическая тяга человека к абсолюту — и неважно, в чем этот абсолют воплощен — в каких-то «истинных» понятиях и идеях, в которые человек судорожно пытается вдохнуть жизнь своей верой, или же просто, незатейливо, в одноименном спиртовом изделии, которое для некоторых народов, в массе своей, также естественно на столе, как и хлеб.

Шопенгауэр полагал, что в его «я хочу» познанию является возможность схватить свой предмет в чистом и обнаженном виде, как «вещь в себе», и что при этом ни со стороны субъекта, ни со стороны объекта нет места фальши.

«Но я буду сто раз повторять, что «непосредственная достоверность» точно так же, как «абсолютное познание» и «вещь в себе», заключает в себе contradictio in adjecto (противоречие между определяемым словом и определением (лат.)): нужно же наконец когда-нибудь освободиться от словообольщения!» «...философ должен сказать себе: если я разложу событие, выраженное в предложении «я мыслю», то я получу целый ряд смелых утверждений, обоснование коих трудно, быть может, невозможно, — например, что Я — тот, кто мыслит; что мышление есть деятельность и действие некоего существа, мыслимого в качестве причины; что существует Я; наконец, что уже установлено значение слова «мышление»; что я знаю, что такое мышление».

Ибо если бы я не решил всего этого уже про себя, то как мог бы я судить, что происходящее теперь не есть — «хотение» или «чувствование»? Тому кто имеет смелость ответить на все эти вопросы, современный философ ответит улыбкой и парой вопросительных знаков. «Милостивый государь, — скажет ему, быть может, философ, — это невероятно, чтобы вы не ошибались, но зачем же нужна непременно истина?» ([6], с. 252).

Такая ли это простая птица — Воля, чтобы говорить о ней, как об известнейшей в мире вещи? Хотение — это понятие имеет единство только в качестве слова, ибо в каждом хотении есть множество чувств. Это и чувства различных состояний, которых мы стремимся достигнуть или стремимся избавиться, чувство самих этих стремлений, затем еще сопутствующие мускульные чувства, командующие мысли, спаянные с «хотением», наконец, есть воля есть не только комплекс ощущения и мышления, но прежде всего и аффект — и к тому же аффект команды.

При всяком хотении дело идет непременно о повелевании и повиновении и философ должен рассматривать хотение само по себе уже под углом морали, причем под моралью подразумевается именно учение об отношениях власти, при которых возникает феномен «жизнь».

Итак, именно этот самый феномен — Жизнь, является той осью, вокруг которой все в мире должно вращаться, той пуповиной, от которой должна питаться вся и всякая философская мысль. Животрепещущая, кровоточащая, живая тема — мы говорим о теме, поднятой Фридрихом Ницше.

Сущность вещей не заключается в слепом желании жить ; жить это значит распространяться, расти и побеждать; правильнее будет сказать, что сущность вещей это есть слепое желание власти , и все явления, совершающиеся в человеческой душе, должны быть истолкованы как проявление этого желания.

Ницше, выставляя примат жизни над истиной, приходит к своеобразному прагматизму, имеющему, правда, мало общего с прагматизмом Джемса и Бергсона. Признание абсолютной ценности за истиной для Ницше есть симптом упадка жизни, ибо истина по самому своему существу абиологична, и стремление к ней во что бы то ни стало вредно для человечества. Нет безусловно истинной ценности, и нет безусловно ценной истины. Конечной целью стремлений человека является не польза, и не удовольствие, и не истина, а жизнь .

Ницше не усматривает прогресса в человечестве; напротив, оно шло до сих пор быстрыми шагами к дегенерации и декадансу. И в животном, и в растительном мире все развивается вовсе не от низшего к высшему, но все в нем идет вперед одновременно, спутанно, вперемежку и друг на друга. Именно для истолкования такого космического процесса Ницше использовал начало — «волю к власти».

Вселенная представляет собой вечное и абсолютное становление, в котором нет ни пребывающей и становящейся субстанции, ни конечной цели, к которой бы стремилась эволюция; она — хаос, в котором нет ни единства, ни порядка, ни логики, ни целесообразности. Перед нами последовательность сложных комбинаций, развертывающихся в бесконечную цепь... Становление лишено всякого смысла: про него нельзя сказать, что оно — разумно или неразумно, доброжелательно или беспощадно; оно в высшей степени безразлично и аморально, оно не преследует никакой цели и Ницше восхваляет его «невинность». Становление по существу недоступно разумному толкованию или формулировке, наша мысль не в силах охватить его — становление и познание исключают друг друга. Все, что мы можем сказать о становлении, это то, что в конечном счете оно есть результат состязания между энергиями, между соперничающими волями, непрестанно борющимися за превосходство. Эта воля к власти, которую мы находим во всех проявлениях жизни, присуща всякому становлению и представляет самое основу мировой эволюции; она является наиболее элементарным фактом из всех, какие мы только можем констатировать, — фактом, не допускающим дальнейшего объяснения и генезис которого не может быть указан. Воля к власти не едина, как это говорит Шопенгауэр, с другой стороны, она и не дробится на какие-либо последние, неделимые и пребывающие единицы — монады, или атомы сил — хотя, конечно, человеческое слово бессильно сформулировать, а мысль постичь этот мир становления, почему мы и бываем непрестанно принуждены измышлять мир пребывающих сущностей.

Все, что мы можем сказать, это — что самые малые центры сил в то же время и самые устойчивые, так что в некотором смысле позволительно говорить об атомах сил, при том однако условии, чтобы никогда не терять из виду, что эти атомы не являются какими-либо устойчивыми и неизменными сущностями. Эти атомы силы, эти элементарные центры воли, могущество которых непрерывно либо растет, либо умаляется, представляют собой динамические величины, находящиеся в некотором соотношении напряжения к другим динамическим величинам; каждый из этих центров непрестанно развивает всю ту сумму энергии, на которую он способен, и определяется с одной стороны действием, которое он в силах произвести, а с другой стороны степенью сопротивления, которое он оказывает воздействию на него всей совокупности окружающих его энергий. Верховный принцип, управляющий этим мировым процессом, не есть самосохранение или постоянство энергии; сила стремится не к устойчивости, а к росту: каждый атом силы и каждое специфическое тело желает распространить свою власть на пространство во всем его объеме. Но они наталкиваются при этом на подобное же усилие со стороны других атомов и тел и вступают в конце концов в некоторое соглашение с теми из этих последних, которые обладают достаточным для такого объединения сродством с ними, после чего они совместно предпринимают дальнейшую борьбу за власть, а самый процесс продолжается таким образом в бесконечность. Отсюда возникают системы сил, правящие центры, сохраняющие свою устойчивость на более или менее долгое время. Человеческое тело — одна из таких сложных группировок систем сил, непрестанно борющаяся за рост чувств власти. Человечество также подобная система, только более обширная и устойчивая. Вселенная, наконец, есть совокупность действий каждой из этих сил на целое всех остальных сил и систем сил.

Это, согласно взгляду Ницше — характер мирового процесса. Если учесть еще и то, что Ницше, в противоположность Канту, утверждает реальность времени и пространства, то станет ясно то теоретическое основание, давшее ему возможность выступить с идеей вечного возвращения .

Так как сумма сил, то есть возможностей проявления «воли к власти», ограничена, время же, в котором проявляется эта воля, бесконечно, то через громадные промежутки времени должны наступать в мироздании все те же и те же комбинации сил, все те же и те же констелляции основных элементов, и картина жизни будет повторяться в вечности бесчисленное число раз.

Возникновение этой идеи перед душевным взором Ницше он описывает как потрясающий переворот. Его кредо был ясный взгляд на суть вещей, изучать природу, не требуя от нее никакого удовлетворения свих желаний. Доведя до последних пределов идею пессимистического жизнепонимания, начатую еще Шопенгауэром, Ницше, тем не менее, не пал духом при виде действительности, не остался чужд пессимизма. Эта страшная по своей сути идея, отметающая всякую надежду на жизнь небесную, на утешение, убивающая нашу душу, в то же время облагораживает и одухотворяет каждую минуту нашей жизни: мгновение непреходяще, если оно вечно возвращается; малейший миг является вечным памятником бесконечной ценности и каждый из них божественен, если только слово «божественный» имеет какой-нибудь смысл.

Когда Ницше пришла его идея, словно вспышка молнии, он заплакал. Он испытывал чувство какой-то священной гордости, но вместе с ней и страх. В эти минуты он дрожал от страха — несчастный, израненный жизнью человек с невыразимым ужасом смотрел в глаза Вечному возвращению. Это ведь страшная, невыносимая тяжесть на плечах — способны ли вы вынести осознание того, что каждый совершаемый вами поступок будет затем повторяться и воспроизводиться миллионы раз? Ответственность перед собой буквально за каждую проживаемую секунду (хочу ли я, чтобы это было снова вновь и вновь? А те секунды, а то и часы, которые лучше забыть вовсе, так стыдно за себя в них?) — вот уж поистине, все девять кругов ада покажутся забавной прогулкой...

ЭПИЛОГ

Существует давление на человеческую
жизнь Бесконечного, которое не позволит
ей отдыхать слишком долго ни в какой
формулировке, — не позволит, по крайней мере,
пока она не высвободит из себя то,
что должно быть ее собственным себя-превосхождением
и себя-осуществлением.

Шри Ауробиндо. Человеческий цикл

Приписываемый учению о воли к жизни-власти моральный релятивизм, на мой взгляд, все-таки спорен; несмотря на решительное настроение «переоценки всех ценностей», имеется в виду в первую очередь избавиться от идеализации мягкости, сходящей до вялости, поголовной уравнительности и боязни перемен, этой послеобеденной сытной дремотной болезни духа — которую некоторые принимают и называют добром ; и поношение энергии, острой грации, проявления здоровой, пусть и голодной, но веселой, жизнехваткости, многим кажущейся злом ...

Чтобы наконец понять, что же такое этакий «аморальный волюнтаризм», приведу один небольшой примерчик воплощения этого «волюнтаризма» в жизни автором «Воли к Власти». Вот отрывок его письма к сестре:

«Где же они, те друзья, с которыми, как мне когда-то казалось, я так тесно был связан? Мы живем в разных мирах, говорим на разных языках! Я хожу среди них, как изгнанник, как чужой человек; до меня не доходит ни одно слово, ни один взгляд. Я замолкаю, потому что меня никто не понимает; я могу это смело сказать: они никогда меня не понимали. Ужасно быть приговоренным к молчанию, когда так много имеется сказать... Неужели я создан для одиночества, для того, чтобы никогда не быть никем услышанным? Отсутствие связей, отрезанность от мира — это самое ужасное из всех одиночеств; быть «другим» — это значит носить медную маску, самую тяжелую из всех медных масок...» ([ 7 ], с. 186).

А вот вам, для контраста, строки, написанные им тогда же, при создании «По ту сторону добра и зла», для широкой публики: