Реферат: Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры Сибири

Русская история, основанная на одной идее централизации, исключающая идею областности, есть то же, что отрицание существенного жизненного значения областных общин как разнообразных органов в составе целого политического организма всего народа.

А. Щапов

Проснись, моя Кострома,

Не спи, Саратов и Тверь…

Б. Гребенщиков «Дубровский»

В последние годы региональное культуроведение всё настойчивее обращается к концепту «культурное гнездо» как одному из наиболее удобных способов описания провинциальной духовной культуры.

Впервые понятие «культурное гнездо» было введено Н. К. Пиксановым в его работе 1923 г. «Два века русской литературы»[1], хотя разработкой подробного подхода к русской литературе он начал заниматься еще в 10-е гг. в связи с появлением общего интереса к областному принципу в культуроведении[2]. «Та централизация, — писал Н. К. Пиксанов, — которая так заметна в политической русской истории, сказалась и на истории русского искусства и русской литературы, больше того, она обнаружилась и в русской исторической мысли. Подчиняясь централистским тенденциям, наша историческая мысль под новой русской культурой и литературой разумеет собственно культуру и литературу столичную, не учитывая, просто забывая, областную… В движениях и поворотах «русской», т.е. общерусской, столичной литературы мы многого не поймем, если не изучим областных культурных гнезд»[3].

Понятие «культурное гнездо» соответствует здесь только новому периоду русской литературы и вторит термину «областная». Для древнерусского периода областной принцип изучения литературы казался вполне естественным[4], в то время как новая традиция остро нуждалась во введении такового. По концепции Н. К. Пиксанова, именно в областях есть свой пласт культуры, в частности «литературные гнезда», изучение которых необходимо включить в планы краеведной работы для последующего использования в описании истории литературы в целом.

Концепция Н. К. Пиксанова 1913–1923 гг. нашла последователей не только среди краеведов[5]. Ее поддержал, хотя и с серьезными оговорками, идеолог синтетического построения истории русской литературы П. Н. Сакулин: «Вполне принимая идею литературных гнезд, я должен, однако, подчеркнуть, что по отношению к новому периоду областной принцип не может иметь того значения, какое принадлежит ему в древний период. Во-первых, по мере приближения к нашему времени… областной принцип идет на убыль и его значение обратно пропорционально росту культуры. Во-вторых, если областные культурные гнезда отражают на себе местные особенности и, следовательно, могут иметь более или менее самобытные черты, то нельзя забывать и того, что большею частию они представляют преломление общерусской культуры в местных условиях и, стало быть, значение областных гнезд становится уже производным»[6].

Вполне естественно, что вкладывая в понятие «культурное гнездо» вслед за П. Н. Сакулиным сознание того, что таковое было лишь местным преломлением общерусской культуры, краеведы останавливались перед непреодолимым вопросом, как же в таком случае описать литературу края, области, города, местности и др.

В том же году, когда появилась реплика П. Н. Сакулина о «культурных гнездах», вышла работа М. П. Сокольникова по литературе Иваново-Вознесенского края. Он приходит к выводу, что «проследить исторически смены отдельных литературных направлений, дать схему некоторого органического развития губернской литературы — совершенно невозможно, пользуясь краевыми рамками»[7]. Вывод его логичен, т.к. описание местных литературных явлений ведется всегда в сравнении с так называемыми общерусскими: местный бытописатель сравнивается с Чеховым, а журналист — с Белинским или Добролюбовым, естественно, не в пользу местных, пусть даже со всякими оговорками, деятелей. При этом практически всегда забывается о том, что и Чехова, и Белинского, и Добролюбова отдала в общую русскую культурную традицию провинция.

Литературоведение, а вслед за ним и другие области изучения духовной культуры не могут осознать, что литературный мир может быть сложен и по-другому: из областных, местных явлений, как из атомов целое, складывается общерусская литература, которая транслирует себя вновь в местную культуру. Чем ближе к нашему времени, тем живее такой обмен.

Некоторая зашоренность, ориентация литературоведов только на литературные явления, больше того, только на общерусские литературные явления, не дали им по-настоящему увидеть всю плодотворность идеи Н. К. Пиксанова. Понимание возможностей местной культуры становится более ясным, когда литература оказывается в одном ряду с другими проявлениями духовной жизни провинции.

Именно поэтому идея Н. К. Пиксанова была воспринята и включена в 1926-1928 гг. в программу исторического краеведения известным историком-энциклопедистом И. М. Гревсом. В фундаментальной статье 1926 г. «История в краеведении»[8] он сформулировал важность изучения культурных гнезд для исторического изучения явлений духовной культуры в целом в их естественной среде. Подчеркивая достоинства литературоведческого открытия Н. К. Пиксанова, Гревс писал: «Есть целый ряд местностей (городов), которые были в разные эпохи центром своеобразного литературного цветения. Близкое знакомство с такими фактами поможет обрисовать внутреннюю жизнь не одного края часто совсем новыми красками и глубже понять влияние культурных течений, проникавших в столицы из провинций»[9]. При этом И. М. Гревс, расширяя понятие «культурного гнезда», переносит его и на другие сферы духовной культуры: «Следует захватывать в круг этого понятия не одни поэтические и беллетристические произведения, но и журналистику и школьное дело, историю образования на местах вообще и научные начинания… Внимательное и беспристрастное изучение переданного им (культурным гнездом. — Е. Д.-С., в. А.) наследья даст понять, что многое оценивается неправильно, что в нем живут начала, подготовившие новое, и в следах его хранятся блага, еще не использованные…»[10].

Итак, этот принцип, по Гревсу, должен был быть распространен на обследование всей «прошлой умственной жизни областных культурных гнезд». С этого момента намечается в исследованиях ясная тенденция реабилитации культурной роли провинции бывшей империи; явно обозначается поворот сознания к местной, локальной культуре, генетической основе всех русских культурных традиций, ни в коей мере не отменявшей единства русской культуры как целого.

В 1928 г. появляется книга Н. К. Пиксанова «Областные культурные гнезда»[11], чаще всего и цитируемая в современных исследованиях, и еще одна статья И. М. Гревса «Очередная задача краевого культуроведения»[12]. В связи с постановлением 3-й Всероссийской конференции по краеведению «о необходимости изучения «культурных гнезд» был в это время составлен набор вопросов местным краеведческим организациям по литературной истории края[13]. В № 7 журнала «Краеведение» за 1928 г. была опубликована статья А. Н. Свободова «Литературный и мемориальный материал в областных музеях», в которой автор, подчеркивая свой личный интерес к деятелям литературы, печати и искусства как составляющим «особый подотдел» культурного гнезда, замечает, однако, что «остальные подотделы… как, например, наука, общественность, просвещение, театр» требуют особого обсуждения «для уточнения их как в смысле построения, так и содержания»[14]. Автор заявляет даже о необходимости создания в музеях отделов «культурных гнезд», правда, несколько утилитаризируя проблему.

Так или иначе, но к 1928 г. наметился путь изучения областных культур через изучение исторических «культурных гнезд» как первичных ячеек общерусской культуры. И хотя концепт «культурное гнездо» выходит за рамки чисто краеведных задач, он был связан своим происхождением именно с краеведной наукой.

В 20-е гг. исторические и историко-культурные методы в краеведении только еще начинали пробивать свою дорогу. Созданное в эти годы Центральное бюро краеведения при Российской Академии наук печатает ряд статей и докладов, посвященных задачам и методам изучения областной истории[15]. Среди них необходимо отметить теоретические работы М. М. Богословского[16], в. В. Богданова[17], Н. П. Анциферова[18] и С. В. Бахрушина[19], фундирующие появление и становление концепта «культурное гнездо» для описания истории культуры провинций.

Эти работы отражают две (в чем-то сближающиеся, но все-таки очень разные) точки зрения на описание областной истории. Первая из них выражена в работе М. М. Богословского, для которого всякое исследование областной истории, во-первых, «подкрепляет те общие положения, те общие выводы, которые, может быть, уже доказаны, но которые в этих областных исследованиях получают новое и новое подтверждение»; во-вторых, «эти наблюдения над историей отдельных мест, над разного рода местными особенностями, хозяйственными, бытовыми, культурными и другими явлениями, затем ложатся в общее русло изучений исторического процесса в его целом»[20]. М. М. Богословский видит краеведные проблемы из центра; ему видны лишь те явления местной истории, которые вливаются в общерусский исторический процесс, по его собственному замечанию, так, как «большая река образуется из соединения отдельных небольших потоков»[21].

Эта точка зрения в основном заостряет наше внимание на таком принципе изучения историко-культурного процесса в провинции, который фиксирует прежде всего связь ее с метрополией, а местные особенности выступают как «нюансы», подтверждающие всё те же общие закономерности. Этот метод применим, когда трансляция историко-культурных процессов метрополии в провинции не вызывает сомнения; в основном он хорош при описании некоторых общеисторических процессов.

Позднее, в 1928 г. к этой концепции, хотя и значительно откорректировав ее в пользу локальных методов, примкнул С. В. Бахрушин в своей статье «Задачи исторического изучения края». Опираясь в своих выводах на те же положения, что и М. М. Богословский, Бахрушин, однако, подчеркнул, что историю нельзя описать только «с птичьего полета»[22].

Иной акцент проблеме придан в работах Вл. Вл. Богданова и Н. П. Анциферова. Они предлагают сделать объектом изучения те уровни культурно-исторического процесса, которые характеризуются специфическими чертами, присущими именно провинции, заняться «поместным (по местам. — Е. Д.-С., в. А.) изучением своего прошлого»[23]. Все края, все провинции России имеют свою локальную историю, не исключая Москвы и Петербурга. Она, эта история, прочитывается в местной культуре, местном быте, местном населении, местном районе культурного и экономического тяготения к естественному областному центру. «В ней много страниц должно быть отведено неоднократным остановкам, замедлениям жизни, поворотам к оскудению и угнетению, — писал Вл. Вл. Богданов. — Но «история не роман» <…> и историк-областник должен обнаружить всю полноту внимания и интереса к этим серым страницам захудалого существования своего областного города»[24].

Неравномерное развитие провинциальной культуры — естественное явление. Беспрерывное возвышение, «история сплошных успехов» может быть только в центре, ибо центр беспрерывно вбирает, «высасывает» из провинции всё лучшее. Этот метод локального описания русской истории выводит нас на такой уровень изучения культурно-исторического процесса, при котором ярко выявляются

специфические черты, характерные для всех русских провинций (объединяющие их);

особые черты, характеризующие исключительно данную провинцию;

черты, присущие изучаемой провинции как центру, к которому тяготеют собственные провинции.

Концепт «культурное гнездо», подкрепленный серьезными теоретическими работами, должен был получить более глубокое обоснование, ибо именно он вбирал в себя оба подхода к историко-культурному процессу. Однако этого не произошло. Парадоксально, но книга Н. К. Пиксанова о культурных гнездах, появившаяся так своевременно, сразу же оказалась практически несвоевременной. 1928-й год — год перестройки краеведной работы, в это время происходит сдвиг в сторону утилитарного краеведения настолько, что даже памятники, оставленные культурой прошлого, требовалось превратить из «мертвого капитала» «в одну из производительных сил современности, в культурный капитал строящегося социалистического общества»[25].

Академическое краеведение вытесняется с арены действия. Если в дефиниции 1926 г. еще можно было найти место в краеведении историко-культурной школе, то 1928–1931 годы зачеркивают все возможные пути локальному методу в истории. Приведем два определения краеведения, сформулированные одним и тем же исследователем в 1926 и 1930 годах.

1926 г.:

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--