Реферат: Культура средних веков

Обращаясь к концепции богатства и собственности, кото­рая определяла ценностные ориентации господствующего класса феодального общества, мы сталкиваемся с явлением, кажущимся на первый взгляд парадоксальным: этические установки рыцарства обнаруживают немалое сходство с представлениями о богатстве, которые были присущи варварам. Тем не менее это так. Сходство распространяется и на более широкий круг идеологических и социально-психологических установок феодалов. Понятия «чести», «сла­вы», «родовитости», принятые в их среде, также кажутся непосредственно заимствованными из эпохи, предшество­вавшей возникновению классового строя.

Среди доблестей, характеризующих феодального сеньора, на первом месте стояла щедрость. Сеньор — чело­век, окруженный приближенными, дружинниками, вас­салами, служащими ему, поддерживающими его и выпол­няющими его повеления. Могущество» знатного сеньора определяется численностью его подданных и верных ему людей. Без этого он не senior, не «старший», «высший», не повелитель и глава. Разумеется, сеньор — землевла­делец, господствующий над крестьянами и получающий с них доходы. Не будь у него поступлений с зависимых дер­жателей земель, он не был бы в состоянии содержать свиту и кормить толпу прихлебателей. Рента, собираемая им со своих владений, дает ему возможность устраивать пиры, празднества, принимать гостей, раздавать подарки — словом, жить на широкую ногу. Нормой считается поведе­ние, заключающееся в том, что сеньор щедро, не считая, раздает и растрачивает богатство, не вникая, не превышают ли расходы поступления. Разницу между приходом и тра­тами можно покрыть дополнительными поборами с крестьян, вымогательствами, штрафами, грабежом, военной добычей. Расчетливость, бережливость — качества, про­тивопоказанные ему сословной этикой. О его доходах заботятся бейлиф, управляющий, староста, его же дело -— проедать и пропивать полученное, раздаривать и расточать имущество, и чем шире и с большей помпой он сумеет это сделать, тем громче будет его слава и выше общественное положение, тем большим уважением и престижем он будет пользоваться.

Богатство для феодала, согласно принятым в этой среде нормам, — не самоцель и не средство накопления или развития и улучшения хозяйства. Не производственные цели ставит он перед собой, стремясь увеличить свои доходы: их рост создает возможность расширить круг дру­зей и приближенных, союзников и вассалов, среди которых он растрачивает деньги и продукты. Скупой рыцарь Пуш­кина, втайне и наедине наслаждающийся видом и звоном денег, хранимых в подземелье в окованных сундуках, — фигура, характерная для эпохи Возрождения, но не имею­щая ничего общего с рыцарем средневековья., Феодаль­ная расточительность—один из путей перераспределения в среде господствующего класса средств, полученных от эксплуатации подвластного населения. Но этот способ феодального распределения очень специфичен. Феодаль­ный сеньор не мог получить никакого удовлетворения от сознания, что он владеет сокровищами, если он не был в состоянии их тратить и демонстрировать, вернее — демон­стративно тратить. Ибо дело заключалось не в том, чтобы просто-напросто прТ^пить и «прогулять» богатство, а в пуб­личности и гласности этих трапез и раздач даров.

Обращение с богатством, встречающееся у феодалов, под­час до крайности напоминает «потлач» североамериканских индейцев, которые на глазах у приглашенных ими на пир соплеменников истребляли все свои продовольственные запасы, рубили на куски рыбачьи лодки и всякими дру­гими способами старались подавить гостей своею щед­ростью и расточительностью. М. Блок приводит несколько сходных примеров из средневековой феодальной практики. Один рыцарь велел засеять вспаханное поле кусочками серебра; другой употреблял для приготовления пищи вместо дров дорогостоящие восковые свечи; третий сеньор «из самохвальства», как пишет хронист, сжег живьем тридцать своих коней⁵⁶. Все эти разорительные поступки, разумеется, совершались публично, в присутствии других фео­далов и вассалов, и были рассчитаны на то, чтобы поразить их. В противном случае подобная экстравагантность не имела бы никакого смысла.

В состязаниях в расточительности типа потлача, прису­щих архаическим обществам, и в пирах «па манер Гаргантюа», устраивавшихся средневековыми феодалами, есть нечто общее: и здесь и там нетрудно увидеть агрессивную щедрость, стремление подавить приглашенных своею широ­той и победить в своеобразной социальной «игре», ставкой в которой служат престиж и влияние. Разумеется, в подоб­ном поведении феодалов проявляется скорее привержен­ность традиции, чем господствующее умонастроение, и в «самохвальстве» экстравагантных сеньоров их совре­менники видели нечто необычное, уклоняющееся от нормы. Но некая существенная сторона дворянской психологии здесь гипертрофированно обнаруживалась.

Богатство для феодала — орудие поддержания обще­ственного влияния, утверждения своей чести. Само по себе обладание богатством не дает никакого уважения, наоборот, купец, хранящий несметные ценности и выпускающий из своих рук деньги только для того, чтобы приумножить их в результате коммерческих или ростовщических опера­ций, внушает в средневековом обществе какие угодно эмоции — зависть, ненависть, презрение, страх,— но толь­ко не уважение. Сеньор же, без счета растрачивающий добычу и доходы, даже если он живет не по средствам, но устраивает пиры и раздает подарки, заслуживает вся­ческого почтения и славы. Богатство мыслится феодалом как средство для достижения целей, находящихся далеко за пределами экономики. Богатство — знак, свидетель­ствующий о доблести, щедрости, широте натуры сеньора. Этот знак может быть реализован лишь при демонстрации им указанных качеств. Таким образом, высший момент наслаждения богатством — его расточение в присутствии максимального числа людей, участвующих в его поглоще­нии, получающих долю от щедрот сеньора.

Но поскольку богатство выполняет в феодальном обще­стве такую знаковую функцию, то, подобно всем знакам. имеющим социальный смысл, его реализация неизбежно подчиняется ритуалу и установленным канонам. Пиры, празднества, придворные собрания, турниры происходят в определенные сроки, с соблюдением привычного декору-

земля, точно так же как и человек, опустилась на уровень торгашеской стоимости. Необходимо, чтобы то, что состав­ляет корень земельной собственности,— грязное своеко­рыстие — выступило также и в своей циничной форме. Необходимо, чтобы неподвижная монополия превратилась в подвижную и беспокойную монополию, в конкуренцию, а праздное наслаждение плодами чужого кровавого пота — в суетливую торговлю ими. И, наконец, необходимо, чтобы в процессе этой конкуренции земельная собственность в образе капитала продемонстрировала свое господство как над рабочим классом, так и над самими собственниками, разоряемыми или возносимыми выше согласно законам движения капитала. Тем самым место средневековой пого­ворки «nulle terre sans seigneur» занимает поговорка нового времени «I'argent n'a pas de mattre», ярко выражающая господство мертвой материи над людьми»⁶⁴.

Столь мучительно сложный и долгий путь должна была пройти феодальная собственность на землю, для того чтобы стать товаром н подчиниться законам товарного производства, противоречившим самой ее сущности⁶⁵. В феодальном обществе земля — не «мертвая материя», господствующая над людьми,— люди как бы срослись с нею. Феодал состоит со своим наследственным феодом в «почетном брачном союзе». Он видит в нем отнюдь не ис­точник богатства и тем более не объект торговых операций. Сеньора связывает с землей и с возделывающими ее зави­симыми людьми не обнаженный материальный интерес, а сложный комплекс отношений эксплуатации, политической власти, подданства, традиций, привычек, эмоций, покровительства и почитания (Маркс отмечает «эмо­циональную сторону» позиции феодального землевладель­ца по отношению к крестьянам)⁶⁶.

Труд — проклятье или спасение?

Отношение к труду в средние века было противоречивым не в меньшей степени, чем отношение к собственности. Господствующий класс, естественно, был далек от произ­водственной деятельности и, поскольку она всецело воз­лагалась на плечи непривилегированных, низших слоев населения, смотрел на нее пренебрежительно. С точки зрения дворянства, благородными занятиями считались война, рыцарские подвиги и забавы, праздность, то, что Маркс метко назвал «героической ленью»,— добывание же материальных благ, грязные и тяжелые заботы о хлебе насущном были делом грубой черни. Руководство и орга­низация производственного процесса в сельском хозяйстве, как правило, не были свойственны рыцарству, переклады­вавшему эти функции на трудящихся и на старост и упра­вителей имений. Лишь часть монашества и некоторые категории светских феодалов, по тем или иным причинам отошедших от рыцарской жизни и втянувшихся в товарно-денежный оборот, вмешивались в производство, стремясь его организовать с целью увеличения своих доходов. Обычно же отношение класса феодалов к хозяйству огра­ничивалось заботами о взыскании ренты с крестьян и дру­гих подвластных людей. Из двух аспектов экономической активности — производства материальных благ и их распределения — господствующий класс был заинтересован преимущественно лишь во втором. В этом заключается еще одно существенное отличие феодалов от промышленной буржуазии, которая организует и революционизирует про­изводство, руководит им. Установка на потребление про­дуктов, на превращение своих доходов в знаки социального отличия, обусловливала место и роль феодалов в системе общественного производства.

Однако этим еще не определялось полностью отношение господствующего класса к труду. Духовенство не разделяло этических принципов «героической лени» рыцарей. Позиция церкви в вопросе о моральной оценке труда была двойст­венной. С одной стороны, в необходимости для человека трудиться церковь видела следствие и проявление несо­вершенства его природы. Пока Адам и Ева находились в раю, они были невинны и не заботились о пище. Грехо­падение сопровождалось карою господней: в наказание бог обрек род человеческий добывать себе хлеб в поте лица и выслал праотца из сада Эдемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят (Книга Бытия, 2,23). Эта биб­лейская оценка труда как наказания вошла составной частью в этику христианского средневековья. Христос, говорило духовенство, не трудился. Собирая вокруг себя учеников, он побуждал их по