Реферат: Лермонтовская тема в романе Гончарова "Обрыв"
Один, как прежде, во вселенной
Без упованья и любви'.
Заканчивается глава выразительным сообщением о том, что Волохов "намерен проситься... в юнкера с переводом на Кавказ".
Предпринятая в данной работе первая попытка осмыслить отношения Марка Волохова и Веры в свете идей лермонтовского "Демона", думается, далеко не исчерпывает тему, а намечает лишь основные пути ее решения. Следует учесть при этом, что Гончаров прекрасно знал лермонтовскую поэму, а кроме того – и всю "демоническую" традицию мировой литературы вообще. В 1859 г. Гончаров являлся цензором издаваемого С.С. Дудышкиным собрания сочинений Лермонтова. Как цензор Гончаров содействовал восстановлению ряда ранее исключаемых мест в поэме "Демон". В его отзыве, в частности, говорилось: "Что касается до образов ангелов, демонов, монашеской кельи, послуживших, может быть, поводом тогдашней цензуры к запрещениям, то, не говоря уже о сочинениях Мильтона, Клопштока и других, стоит вспомнить "Ангел и Пери", поэму Баратынского, "Абадону", перевод Жуковского, "Чернеца" Козлова, "Русалку и монаха" и многие стихотворения Пушкина, чтобы убедиться, как из чистых представлений и образов поэзии не может произойти никакого соблазна. (В числе запрещенных мест... есть клятва Демона: "Клянусь я первым днем созданья" и т.д., туг, кроме блестящей версификации, безвредного и эффектного набора слов, решительно ничего нет)" (6),
Таким образом, Гончаров различает и разделяет духовную и эстетическую реальность образа Демона у Лермонтова, акцентируя мысль о некоей относительной условности и мифологичности всего сюжета. Несколько меняются его представления и акценты в романе "Обрыв". Связано это, несомненно, с тем, что в 60-е годы происходит заметный перелом в духовной жизни писателя, все более серьезно и глубоко утверждающегося в православии. Фактов биографического порядка до 1869 г., подтверждающих это, мы не имеем, но, к счастью, есть достоверные данные, относящиеся к последнему периоду жизни Гончарова, многое призванные объяснить и в романе "Обрыв". Это письмо протоирея Пантелеймоновской церкви Василия Перетерского к М.Ф. Сперанскому от 11 ноября 1912 г., в котором, в частности, говорится: "Я служу в приходе Пантелеймоновской церкви с 1869 года постоянно... В этом же приходе... свыше 30 лет жил и Иван Александрович Гончаров... В храм Божий в воскресенье и праздничные дни ходил; ежегодно исполнял христианский долг исповеди и святого причащения в своем прихожанском храме... Покойный Иван Александрович по крайней мере за последние двадцать лет жизни был и скончался истинно верующим сыном церкви православной" (7). Можно привести еще и другие свидетельства того, что изменилось – достаточно резко – не только мировоззрение, но и личная духовная жизнь писателя.
В романе "Обрыв" Гончаров уже склонен воспринимать понятия относящиеся к православной догматике, не в условно эстетическом только их виде, но и в буквальном. Психологический анализ в последнем романе удивляет своей близостью к принципам анализа человеческой психологии в православии. Понятия "греха", "зла", "демонизма" и даже "Святого Духа" (который хотя прямо и не назван в тексте, но является предметом мысли автора) и т.д. проявляются в "Обрыве" как реальность не только эстетическая, но и духовная. Отсюда своеобразие развития идеи и религиозно значимых образов в романе.
Один из самых ярких примеров видимого присутствия "демона" в романе, от описания которого не удержался Гончаров в реплике Волохова в XIII главе последней части "Обрыва": "Это логично! - сказал он почти вслух, – и вдруг будто около него поднялся из земли смрад и чад". Вообще, все реплики о логике и логичности в романе окрашены в "демонологические" тона.
Указанный эпизод закрепляет в романе образ Марка как беса, соблазняющего Веру яблоком "познания" (Прудон) и почти буквально указывающего свое бесовство: "Легион, пущенный в стадо" (Ч. 2, гл.ХУ). В отличие от Лермонтова, давшего вольное и широкое, литературно-условное изображение Демона в русле мировой традиции, Гончаров гораздо более конкретен, показывая, как "демонизм" проявляется в конкретных личностях, причем делает это, постоянно сверяясь с Евангелием. Упомянутый Райским и "принятый" на себя в идеологической "игре" Волоховым "легион" также имеет своим источником Евангелие: "Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: "легион", потому что много бесов вошло в него, и они спросили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо синей и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им" (Лк., гл. 8, 30-32).
Если "демон" в романе один, то черты "демонизма" рассеяны во многих героях "Обрыва". Прелюдией к "соблазнению" Веры Волоховым является ведь попытка Райского нашептать Софье Беловодовой о "свободе", необходимости "своей воли", "страстей".
И он похож на библейского змия, когда внушает Софье: "Над вами совершенно систематически утонченное умерщвление свободы духа, свободы ума, свободы сердца!... Страсть не исказит вас, а только поднимет высоко. Вы черпнете познания добра и зла..." (Ч. 1, гл. XIV). "Демоническое" есть и в Вере - накануне ее "падения". Гончаров подчеркивает это, описывая Верины "тонкие пальцы, как когти хищной птицы" и непривычной для Веры "сдержанный смех" (Ч. 4, гл. VIII). Напротив, Марфенька сравнивается в романе только с ангелами и херувимами.
На наш взгляд, Гончаров дерзнул понять и показать в психологии Райского действие Святого Духа, хотя, как говорилось, в романе Он не назван своим именем. Сразу следует сказать, что Гончаров дает сугубо гуманистическую, какую-то либерально-эстетическую трактовку одного из важнейших догматов христианства: "Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал среди грязи и шума страстей, подземную тихую работу в своем человеческом существе, какого-то таинственного духа , затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека... Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль... С тайным, захватывающим дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет - и что в душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество ... Чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая встать, ободряя, утешая, возвращая ему веру в красоту правды и добра и силу - подняться, идти дальше, выше..." (Ч. 4, гл. V).
Из всего сказанного можно заключить, что в "Обрыве" Гончаров поднимается уже до прямого мистического воззрения в православном духе. Отсюда попытки отойти от традиционно-литературных описаний "демонизма" и насыщение этих описаний мистическими или полумистическими реалиями-символами, необычайная насыщенность евангельскими реминисценциями, ситуациями и положениями.
"Обрыв" является в указанном смысле своеобразным сводом понятий, играющих центральную роль в христианской этике. Так или иначе, с тою или иною степенью подробности разрабатывает Гончаров (или хотя бы называет в характерном контексте) такие понятия, как "кротость, великодушие", "милосердие", "Промысел", "гордость", "искупление", "страсти", "помрачение ума", "самооправдание", "забвение", "уклонение от путей Господних", "ложь", "любовь", "долг", "рай", "покаяние", "сон", "мерзость запустения", "смирение", "покаянные слезы", "наследственный грех", "исповедь", "скорби", "обет" и т.д. Многие из этих понятий не названы прямо, но воспроизведены в романе в своей содержательной сущности и в контексте православного мировидения автора. В этом смысле последний роман Гончарова задуман прямо как апологетическое христианское произведение. Христианская идея в нем - главная и всеопределяющая.
В то же время Гончаров - прежде всего художник, а не богослов. Тяготея к относительной строгости употребления слов и понятий, к строго правильному "выверению", казалось бы, бытовых жизненных ситуаций высокими и неизменными критериями и принципами православной религии, он вольно или невольно занят творческим построением и своего, локального и самостоятельного, религиозно-художественного "мифа". Отсюда многомерность создаваемых образов. Например, Марк Волохов – не только "демон". Он и реальный носитель позитивных идей, "развенчивающих человека в один лишь животный организм" (8), и "ложный апостол" (в этом он очень сходен с Райским), ведущий свою "проповедь". Образ лермонтовского "демона", таким образом, формирует в романе лишь часть духовной составляющей Марка Волохова.
Наконец, нельзя не сказать и о том, что в "Обрыве" мы видим не первую уже попытку Гончарова написать своего "обытовленного", проявляющегося в конкретном человеке "Демона". Первой такой попыткой был Петр Адуев, в котором воплощен был "Демон" не Лермонтова, а Пушкина. По верному замечанию В.Д.Спасовича, пушкинский демон - "хладный насмешник" (9). Упоминания в "Обыкновенной истории" пушкинского стихотворения "Демон" (Александр пишет своему другу о дяде: "... Дядюшка... слушает, подняв брови, и смотрит престранно, или засмеется как-то по-своему, таким смехом, который леденит у меня кровь... Я иногда вижу в нем как будто пушкинского демона...") призвано выявить главную проблематику образа Петра Адуева, это "охлаждение" и "насмешка" над высокими идеальными порывами. Другой искуситель послан Илье Обломову в лице его друга Андрея Штольца. Хотя Штольц и владеет всеми четырьмя главными христианскими добродетелями ("мужество, благоразумие. целомудрие и правда" (10); что отражено отчасти и в его имени (Андрей - по-гречески "мужественный), он все-таки в отношении к Илье Обломову является его "демоном", его "бесом-искусителем", причем бесом мефистофелевского плана. Роль Гретхен, своеобразно интерпретированную, играет в "Обломове" Ольга Ильинская. Как и Мефистофель, Штольц ведет Илью Обломова "на улицу", "в высший свет", в "петербургскую жизнь", в конце концов "дарит" ему на время Ольгу, подготавливая затем окончательное "падение" героя, после которого ему уже не встать.
В "Обрыве" Марк Волохов ассоциируется уже с лермонтовским Демоном. По определению того же В.Д.Спасовича, Демон у Лермонтова - это "существо, действующее голосом страсти и жестокое" (11).
Иной сюжет потребовал и иного "демона", который тем не менее постоянно присутствует в романах Гончарова и "оппонирует" герою-идеалисту. Не ставит ли это под сомнение устоявшееся представление о "равноправии голосов" в тех диалогах, которые ведутся главными героями гончаровских романов (Александр и Петр Адуевы. Обломов и Штольц, Райский и Волохов)? Конечно, обращаясь к лермонтовскому образу, Гончаров верен лишь общей схеме этого образа, внося в него существенные коррективы, определенные прежде всего существенно иной природой образа: если Лермонтов создает вполне условный, фантастический, "литературный" образ "Демона" собственной персоной, то Гончаров показывает, как демон действует в человеке. Некоторые поправки даны и в общей схеме. Так, Гончаров не верит, очевидно, желанию лермонтовского Демона вернуться в ангельское состояние, не верит, что хотя бы на короткое время: ". . . вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты!" "Демон" в его романе прямо объявляет своей возлюбленной, что между ними происходит борьба двух воль и двух сил. Весь вопрос: чья воля сильнее.
Список литературы
1. Эйхенбаум Б. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки. Л., 1924,с.93.
2. Спасович В.Д. Байронизм у Пушкина и Лермонтова // Вестник Европы, 1888, № 4, с. 534. Далее все ссылки на эту статью даны лишь с указанием фамилии автора и страницы.
3. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981, с. 133.
4. Гончаров И.А. Собр. соч.: В 8-ми томах. Т. 8. М., 1955, с. 94.
5. Спасович В.Д., с. 530.
6 - Цит. по кн.: Материалы юбилейной Гончаровской конференции. Ульяновск,1963,с.243.
7. Ульяновская правда, 1991, №№ 193-194 (27 сентября), с. 8.
8. Подробно см.: Мельник В.И. И.А-Гончаров в полемике с этикой позитивизма (к постановке вопроса) // Русская литература, 1990, № 1,с.34-45.
9. Спасович В.Д., с. 530.
10. Констанстин Скурат. Учитель "умного делания" // Православная беседа, 1996, № 1, с. 8.
11. Спасович В.Д., с. 530.