Реферат: Монашество в Буддизме

В большинстве статей «Сонирё» определены наказания (как правило, «легкие»—сроком от десяти до ста дней, но иногда :и «тяжелые») за нарушение монашеских заповедей. Одна­ко наиболее интересными представляются статьи (их десять), по которым можно судить о социальном статусе духовенства и

соответственно церкви. Строго пресекалась самостоятельная проповедническая деятельность монахов. «Возвращением в мир» наказывалось сооружение за пределами храма культовых мест (яп. «додзё»), чаще всего площадок с навесом, и обращение населения (прежде все­го крестьян) в буддийскую веру, а также «ложные проповеди о преступлениях и счастье» (ст. 5). Монахи не имели права «одалживать свое имя» кому-либо из мирян (ст. 16). Чтобы устроить «мирские дела» частного плана, монах должен был получить разрешение не только от храмовых, но и провинциальных светских властей (ст. 17). Такое же позволение необ­ходимо было иметь для занятий медитацией, а для ухода в «го­ры и леса» требовалось разрешение из «гэмбарё» (ст. 13). Мо­нахам нельзя было становиться домашними слугами (ст. 24). Рядовому духовенству запрещалось иметь личную собственность (ст. 18). Буддийским монахам также строго запрещалось заниматься лаоскими гаданиями (ст. 2), толковать небесные значения и, имея их в «виду», «вести разговоры о государстве» (ст. 1). В последнем случае, безусловно, речь идет об индивидуальных акциях подобного рода.

Наконец, члены монашеской общины не имели права изу­чать военные книги (ст. 1). «Сонирё» подчеркивал пиетет духо­венства перед светскими властями: при встрече с чиновниками высокого ранга монахи должны были «скрываться от их глаз» (ст. 19). Следует подчеркнуть, что практически во всех случаях нарушений монашеством установлении «Сонирё» администра­ция храмов должна была информировать об этом провинциаль­ные государственные органы, а те, в свою очередь, «гэмбарё». Преступники из духовенства, согласно «Сонирё», могли быть наказаны не только «возвращением в мир», но и переданы за­тем уголовному суду. М. Исида совершенно правильно отме­тил, что «Сонирё» — это по существу только «кодекс запретов», отнюдь не помогавший буддийским общинам и церкви в целом гармонично регулировать свою деятельность.

В Индии внутримонастырская жизнь регламентировалась Винаи. Те же самые ограничения существовали и в китайском буддизме махаяны, так как китайская Виная была почти целиком скопирова­на с индийского оригинала и практически ничем не отличалась от него.

Следует сразу отметить, что в Винаи, по сути, существовал лишь один всеобъемлющий строгий запрет — на сельскохозяйственные работы, поскольку при обработке земли массами гиб­нут различные «живые существа» и, значит, адепт нарушает закон ахимсы (не-насилия), создавая «ад­скую карму», влекущую за собой весьма неблагоприят­ные последствия для того, кто это делает. Поскольку самим монахам Виная категорически запрещала возде­лывать землю, то этим занимались монастырские ра­бы, арендаторы и послушники (т. е. новички, которые еще не были пострижены в монахи и не приняли соответствующих обетов). Так, например, в одном китайском переводе из Винаи указывалось, что «тем, кто следует Пяти Предписаниям (Винаи), не разрешается прини­мать участие в торговых сделках, строить здания, держать рабов и выращивать живот­ных. При этом необходимо самым строжайшим обра­зом избегать всех видов сельскохозяйственных работ и огородничества... воспрещается также резать траву и рубить деревья...» .

Школа чань была единственной школой средневе­кового китайского буддизма, которая вполне осознанно и открыто игнорировала все эти запреты, в том числе и самый строгий из них — запрет на сельскохозяйст­венные работы, и даже, более того, официально коди­фицировала столь вопиющие нарушения общеприня­тых правил Винаи в своем собственном монастырском уставе, составленном чаньским патриархом Байчжаном (720—814гг). Этот устав, в ряде своих пунктов резко отличавшийся от прежних правил Винаи, регулировал обязанности чаньских монахов, организацию и адми­нистративную структуру чаньских монастырей и впоследствии получил название «Свод правил Бай-чжана» («Байчжан цин-гуй»). Новые правила были впервые введены в монастыре Да-чжи фэн-шэп чаньсы, построенном под непосредственным руковод­ством патриарха, и именно с этого момента начинается история институциализированного, «мона­стырского» чань-буддизма, так как до Байчжана чаньские монахи либо вели бродячий образ жизни (суще­ствовал даже специальный термин, обозначавший бро­дячего монаха: «юпь-шуй» — «подобный облакам и воде»), либо ютились в монастырях школы винаи.

Согласно новому уставу, чаньские монахи должны были все свободное от лекций и медитаций время посвящать разного рода хозяйственным работам: уби­рать территорию монастыря, заготовлять топливо и воду, вести текущий ремонт (а в случае необходимо­сти и более крупные строительные работы), обрабаты­вать землю на монастырских полях, сажать овощи и фруктовые деревья, собирать урожай, готовить пищу и т. д. Все это получило собирательное название пу-цин, что дословно означало «просить всех [выйти на работу]». Но впоследствии этот термин потерял свое буквальное значение и стал применяться по от­ношению к самой работе, в которой принимали уча­стие члены чаньской общины. Данный тер­мин нельзя понимать в его буквальном значении еще и потому, что «правила Байчжана» претворялись в жизнь очень строго и ни о какой «просьбе» выйти на работу не могло быть и речи. Участие в общест­венных работах было обязательным, и никто не смел увиливать от них, так как за исполнением правил чаньского устава следили «дежурные монахи» (вэйна) и другие ответственные лица (старший монах, настоя­тель, делопроизводитель), которые подвергали подо­печных суровому наказанию за малейшее ослушание и за серьезные проступки вообще изгоняли из общины, что считалось самым жестоким наказанием. Более того, участвуя в пу-цин, монах не просто исполнял своя обязанности, но должен был проявлять макси­мальное рвение, полностью отдавать себя, все свод духовные и физические силы работе. За формальное и халатное отношение к долгу он тоже подвергался наказанию, причем это касалось не только рядовых членов общины, но и тех, кто занимал более высокое положение. И даже сам патриарх школы, если он не был слишком дряхлым, принимал самое непосредственное и активное участие во всех работах, показывая пример ученикам. Такая традиция сложилась, по-видимому, задолго до Байчжана, так как известно, что уже V патриарх Хупжэнь (605—675) целыми днями работал вместе со своими учениками в поле. Продолжив эту традицию и превратив ее в жиз­ненный принцип, Байчжан следовал ему столь после­довательно и строго, что, уже будучи в весьма пре­клонном возрасте, ежедневно выходил в поле и работал усерднее всех. Ученики, видя, как он истощает свои силы, однажды спрятали его рабочие инструменты. Не найдя их, Байчжан отказался от пищи, выдвинув при этом весьма максималистский лозунг, который лег в основу нового чаньского устава и который в очень яркой и лаконичной форме выразил отношение чань-буддистов к труду: «День без работы—день без еды!».

Байчжан предпринимал также попытки теоретиче­ского обоснования и оправдания такой практики, вступающей в вопиющее противоречие с общепринятыми правилами Винаи. Так, на вопрос своего учени­ка, не ожидает ли их всех в будущем перерождении — в соответствия с законом кармы — наказание за такие действия, как рубка дров, резание травы, копание колодцев и возделывание почвы, оп ответил: «Будет ли человек наказан за все эти поступки — зависит от него самого. Если это человек алчный, погрязший в мыслях о приобретении и утрате... то он непременно будет наказан. Если же, наоборот, он не увиливал от неприятных обязанностей, чреватых для него грехо­падением, и честно исполнял свой долг, заботясь лишь о том, чтобы принести пользу другим людям, то, да­же если он трудился весь день, он [как бы] ничего не делал».

Иначе говоря, чань-буддист, принимающий самое непосредственное и активное участие в такого рода работах, должен был оставаться совершенно беспри­страстным и как бы незаинтересованным в результа­тах своей деятельности, т. е. соблюдать принцип «деяния-через-не-деяния». И если при этом он действи­тельно не преследовал никаких личных интересов, полностью отрешился от всех личных мотиваций, намерений и стремлений, в том числе и от мыслей о личной кармической ответственности за столь «гре­ховные» занятия, то никакого греха, в сущности, не будет и такая деятельность не повлечет за собой ни­какой кармы, никакого «наказания» пли «возмездия». Как утверждал Линьцзи, человек, соблюдающий «не-деяние-в-деянии», может тратить в день по 10 тыс. ляпов золота, не создавая при этом никакой кармы, и, более того, «даже если из-за дурного права в прош­лом он совершил пять ужасных грехов, то они сами превратятся для него в океан спасения».

Таким образом, чань-буддист допускал для своих последователей возможность участия в любом виде человеческой деятельности, по делая различий между делами «мирскими» и «не-мирскими», «обыденными» и «сакральными», между занятиями «высокими» и «низкими». При этом чань-буддист должен был сохра­нять, развивать и укреплять то безличное, спокойно-сосредоточенное состояние, которое он обретал в про­цессе занятий внешне менее активными и динамич­ными формами психотренинга (например, медитацией), а это означало, что любой вид практической деятельности он должен рассматривать как продолжение своей практики психического самоусовершенствования, превращать такую деятельность в активно-динамиче­скую форму психотренинга и психической саморегу­ляции, т. е. в своеобразную медитацию в действии, в движении. Одной из разновидностей чаньской «ме­дитации в труде» и являлся пу-цин, представлявший собой, таким образом, не только необходимое условие жизни члена чаньской общины, но и важный и необ­ходимый составной элемент всей чаньской психо­культуры.

Вывод: Запреты в индийских и китайских общинах имели в большей степени этический характер, чем в Японии. В Дзэне явно чувствуется надуманность запретов, их политические оттенки и т.д., всё это связано со статусом буддизма в Японии как идеологии. Я считаю, именно это и есть фактор «наносного», который присутствует в любой мировой религии без исключения, то по средствам чего государство воздействует на общество.

Конечно, и Чань в Китае имел свои особенности, основа которых — в традиционной трудовой этике, воспитывавшей уважение ко всякому труду, и крайне отрицательно расценивавшей пренебрежительное отношение к нему (я думаю, корни этого явления уходят в конфуцианство). Следует заметить, что большинство буддийских монахов действительно не занималось никаким обще­ственно полезным трудом и общепринятый (классический) устав мо­настырской жизни никак не поощрял такую деятель­ность. Более того, во многих школах и направлениях буддизма, особенно индийского, всякая активная деятельность рассматривалась как препятствие к до­стижению идеального состояния Нирваны, в буквальном смысле означающей угасание, прекращение всякой активности. Естественно, возникла необходимость реформировать такой устав.

Можно сказать о наличии половой дискриминации, которая в средние века считалась нормой: монах, посвященный в монашеский сан, обязан был следовать 250 предписаниям, для монахинь их оказалось вдвое больше - 500. Вообще монахини занимали значительно более низкое положение в сангхей . Считалось, что если монахиня, даже прожившая сто лет после посвящения, встречала монаха, который только что в тот день получил посвящение, обязана была первой, оказав полной уважение и почтение, приветствовать его.

В «Бхикшуни Пратимокша» содержатся правила относительно upasampada, причем детально излагаются особые правила для монахинь о разных буддийских церемониях, а также даются предписания буквально по всем вопросам — от взаимоотношений с монахами до деталей туалета и личной гигиены.

Что касается наказаний, самым жестким, характерным для всех направлений, было изгнание из общины. Общественное мнение того времени расценивало монаха-расстригу как антисоциальный элемент, поэтому «возвращение в мир» действительно было тяжелым.

Практика монастырской жизни

Несмотря на различия в распорядке дня и ритме жизни в китайских и японских монастырях, повсеместно соблюдаются классические правила: «жизнь в смирении», «жизнь в труде », « жизнь в служении ».

Понятие: « жизнь в смирении » означает основное состояние духа монаха, не зависящее ни от уровня посвящения, ни от степени внутреннего совершенства. И новички и старшие монахи должны быть скромны, смиренны и бескорыстны.

Некоторые монастырские общины предписывают свести до минимума всё то, что не является необходимым в жизни или отказаться от имущества вовсе. До сих пор Шаолиньские монахи, например, могут иметь только два одеяния ( одно повседневное и одно ритуальное ), пару тапочек, чётки и другой нехитрый скарб. В монашеской келье мирно уживаются метёлки для уборки двора и алебарды с мечами. Напротив входа небольшой алтарь, где стоят изображения Бодхидхармы и нынешнего настоятеля монастыря: здесь монах совершает поклонения утром, вечером и перед каждой тренировкой. Все эти вещи принадлежат не монаху, а монастырской общине. Правда, в последние время в монашеских кельях можно встретить книги, в том числе и на иностранных языках, не только по буддизму и боевым искусствам, но даже по мировой истории и психологии. Хотя монахи приобретают их на свои деньги или получают в подарок, формально и они являются собственностью монастыря.

Японские дзэнские монахи довели принцип “ нищенства духа ” до логического завершения. Например, бывают дни, когда группы дзэнских монахов выходят на улицы города, оглашая их криками “ Хо!” и читая нараспев сутры. Каждый из них несёт в руках специальную чашу для подаяния ( патру ), в которую прохожие бросают мелкие монетки или рис. Все монахи носят глубокие шапки, позволяющие видеть лишь то, что находится прямо под ногами. Дающий монаху милостыню не видит его лица, так же как и монах не может рассмотреть лица подающего. Это исключает любые личные взаимоотношения: милостыня подаётся не монаху, а буддийскому делу вообще. Монах же по-прежнему остаётся нищим, сколько бы подаяния он ни получил. “Нищенство духа” издавно считается первейшей отличительной чертой чаньского монаха.

Но даже в скромности и нестяжательстве не следует проявлять излишнее усердие, не стоит сводить жизнь к аскетизму — и здесь основным правилом является естественность. Например, быть изнеможденным аскетом так же противоестественно, как и человеком совсем не соблюдающим дисциплину тела и сознания. О своем здоровье чаньские монахи заботятся не меньше, чем о духовном совершенстве, совмещая то и другое в занятиях боевыми искусствами.

В питании монаху следует быть воздержанным. Обед его, как правило, состоит из риса с бобами или ячменём и соленых приправ из трав. Перед едой монахи рассаживаются за длинными столами так, чтобы лицо каждого было обращено к статуе бодхисаттвы, установленной в торце трапезной, затем читают молитвы и лишь после этого начинают есть.

Обычно чаньские и дзэнские монахи, следуя традиции, едят два раза в день. В любом случае не следует наслаждаться вкусом пищи, нужно относиться к ней как к просто необходимому средству для поддержания сил, чтобы в конечном счёте иметь возможность достичь Просветления. Для этого в чаньских монастырях принято медитировать на особые темы: “Действительно ли я ценю эти подаяния Будды?”;” Я должен уйти от искушения жадностью и других грехов ” и т.д.

Каждый чаньский монах помимо общей буддийской практики выполняет чётко закрепленные за ним хозяйственные и ритуальные обязанности — это и есть “жизнь в служении”. В частности, в моностырях существуют даже специальные управления по соблюдению дисциплины в медитационных залах и обучению монахов, по приготовлению пищи, по наблюдению за храмовыми строениями и финансами. Находящиеся на этих должностях монахи сменяются дважды в год — коррупции опасаются везде.

Может показаться, что чань-буддизм представляет собой некую либеральную форму буддизма, где нет ни строгой доктрины, ни жёсткой дисциплины. На самом же деле, представляя своим последователям действительно огромный простор для интуитивного духовного поиска, чань-буддизм — достаточно строгое буддийское направление со сложнейшими методами духовной практики и подвижничества. Строгость по отношению к монахам, живущих в монастырях, не мало поразит того, кто привык видеть в чань-буддизме « интеллектуальное развлечение ума ».

В качестве примера можно привести весьма жёсткий распорядок жизни монахов-бойцов в современном Шаолиньском монастыре: 5.00—подъём 5.15 – утренняя тренировка, 6.40— утренние лекции, 7.40— завтрак 9.00—хозяйственные работы 11.30— обед, 12.40— дневной отдых, 14.00— самоподготовка, 17.10— лекции и проповеди, 18.50— ужин, 21.00— тренировка у-шу, 23.10— отход ко сну. ( Кстати, правила Шаолиня считались и считаются каноном во всех чань-буддиских монастырях ).

Одеяние монахов было строго регламентировано. В холодных странах, как писал И-цзин, Будда разрешал монахам носить «lipa», что яко бы означает на санскрите «покрывающая живот одежда». Одно плечо оставалось обнаженным, рукава отсутствовали. Делалось оно из одного куска материи, на который идет большое количество хлопка и шерсти, если хотели, чтобы одеяние было толстым и тёплым. Тёплое одеяние, в частности, носили в Кашгаре.

Юго-Восточной Азии монахи носят оранжевые или желтые одежды без рубашек. В Китае предпочитают одежду принятых в этой стране черного, серого и коричневого цветов с длинными рукавами, что вызвано традиционными конфуцианскими представлениями о скромности

По И-нцзину, во всех монастырях Индии одеяние бхикшу выдавалось из общей собственности монастыря, то есть монах снабжался одеянием. Однако в Китае монах не мог рассчитывать на одежду из монастырской собственности. По этому поводу существует притча, которая интересна нам лишь одним эпизодом, касающимся Фа-хуэй. Этот человек должен был преодолеть много сложностей, чтобы стать монахом, в частности раздобыть соответствующую дорогую одежду. Он достаточно просто вышел из положения, посетив «sitavana» ( лес мертвых ) и раздев богатого покойника.