Реферат: Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии

Вопросы социально-экономического развития Норвегии, занимавшие второстепенное место в трудах норвежских историков XIX в., с начала текущего столетия постепенно выдвигаются на первый план. Господствовавшая прежде в буржуазной историографии выработанная П. А. Мунком и Э. Сарсом концепция истории средневековой Норвегии, согласно которой ее основную черту составляла борьба между аристократией и опиравшейся на народ королевской властью, [1] служила препятствием для исследования развития хозяйства и общественных отношений, так как в свете ее нельзя было правильно понять судьбы крестьянства, как и других классов. Переключение внимания ученых на проблемы социально-экономической истории в этих условиях первоначально приняло форму анализа юридического положения различных слоев общества. К. Маурер, А. Тарангер, Э. Херцберг исходили из идеалистических позиций, согласно которым право не только адекватно отражает социальную действительность, но якобы и определяет ее. [2]

Впоследствии, изучая экономическую жизнь Норвегии в средние века, некоторые исследователи пришли к выводу, что борьба между королем и знатью может быть понята только на основе анализа истории крупного землевладения и превращения свободных крестьян — собственников своих дворов — в поселенцев на чужой земле — лейлендингов. [3] В трудах этих ученых нашел освещение ряд вопросов истории крестьянства. Но для О. А. Йонсена, А. Бугге и других норвежских историков-позитивистов «экономический фактор» был лишь одной из многих причин исторических изменений. С подобных методологических позиций выдвинуть принципиально новое понимание истории средневековой Норвегии было невозможно.

Попытку по-новому осмыслить основные проблемы развития норвежского народа в средние века отчасти, в ограниченной мере, удалось осуществить историкам Эдв. Буллю и X. Куту. Они отказались от прежних взглядов на характер отношений между королями и знатью и показали, что аристократия совместно с королевской властью эксплуатировала народные массы, прежде всего крестьянство. Эта эксплуатация в первую [113] очередь и вызывала классовую борьбу в норвежском обществе. [4] Но будучи социал-демократами, реформистами в политике, Булль и Кут исказили марксистское понимание исторического процесса в ряде важнейших вопросов и не вышли за пределы буржуазного мировоззрения. Недаром сам Кут не называет свои взгляды материалистическими, предпочитая именовать их «экономическим пониманием истории». [5]

В результате усилий многих исследователей изучены отдельные стороны социально-экономической истории средневековой Норвегии, вскрыты некоторые из ее специфических черт.

Однако серьезным препятствием на пути изучения общественного развития Норвегии в указанный период являются некоторые представления, укоренившиеся в буржуазной историографии и разделяемые, насколько нам известно, всеми норвежскими и западными историками, независимо от существующих между ними разногласий, которые не затрагивают существа вопроса. Считается общепризнанным, что в Норвегии в отличие от большинства европейских стран не существовало феодализма и что она всегда оставалась родиной свободного крестьянства. [6] В той или иной мере эта точка зрения распространяется буржуазными историками и на другие скандинавские страны. [7] По мнению норвежских ученых, лишь установление датского господства после заключения Кальмарской унии привело к появлению в Норвегии элементов феодализма. Правда, некоторые современные историки склонны обнаруживать «зародыши феодализма» в норвежском обществе XIII века. [8] Несколько более решительно, чем другие, это делает X. Кут, который считает, что при датском господстве получили лишь дальнейшее развитие «ростки ленной системы», возникшие еще в XIII веке. [9] Однако все эти историки сходятся на том, что до XIII в. общественный строй Норвегии был «демократическим». [10]

Таким образом, тезис об исключительности исторических судеб Норвегии и других скандинавских стран, выдвинутый еще в XIX в., несмотря на те или иные оговорки, разделяется всеми норвежскими историками и в настоящее время. Его политическое значение раскрывается и в работах Кута, несмотря на то, что он неоднократно декларировал мысль об общности развития Норвегии и остальной Европы. Кут проводит идею о том, будто бы в Норвегии на протяжении всего средневековья господствовали право и закон и всегда соблюдались традиции свободы. [11] По его словам, Норвегия в прошлом была якобы страной «замечательной крестьянской демократии» и в новое время успешно развивает исторически сложившуюся [114] демократическую традицию. При этом следует отметить, что, говоря об отсутствии феодализма в Норвегии, буржуазные историки понимают под ним особую политическую структуру общества, а не способ производства.

Представление о Норвегии как о «нефеодальной» стране нашло свое отражение и в марксистской литературе. [12] Эта точка зрения до сих пор не встречала возражений.

Но бесспорна ли она в такой же мере, как и распространена?

Чтобы установить, существовали ли в действительности в Норвегии в период до Кальмарской унии отношения феодальной эксплуатации, необходимо в первую очередь рассмотреть положение трудящихся масс, крестьянства. В данной статье предпринимается попытка сформулировать иную, нежели выше изложенная, точку зрения на характер общественного строя Норвегии в тот период.

Однако в настоящее время в силу недостаточной изученности вопроса еще невозможно создать всесторонне обоснованную и полную картину социально-экономического развития средневековой Норвегии; автор статьи и не ставит перед собой подобной задачи. Мы хотели бы лишь заново кратко рассмотреть некоторые проблемы, так или иначе обсуждавшиеся ранее в научной литературе, но, по нашему мнению, не нашедшие удовлетворительного решения. Из этих проблем наиболее существенными представляются следующие: 1) характер отношений между крупными землевладельцами и крестьянами и положение последних; 2) особенности социального строя Норвегии в указанный период; 3) вопрос о социальных конфликтах в XII — начале XIII века. Каждая из перечисленных проблем заслуживает специального, углубленного исследования. Данная статья ограничивается лишь постановкой вопросов и намечает (предварительно) пути их решения.

* * *

В силу природных особенностей Норвегии земледелие получило в ней распространение в ограниченных размерах. Напротив, очень крупную роль в стране играло скотоводство, а также рыболовство и другие морские промыслы. Естественно, что в таких условиях оказалось невозможным распространение крепостничества с барщинным трудом. Норвегия не знала крупного барщинного поместья, в котором применялся бы подневольный труд крепостных. Крестьянин (бонд), каковы бы ни были его права на землю, вел хозяйство обычно в обособленном дворе, который являлся типичной для этой страны формой поселения в раннее средневековье, широко сохранившейся вплоть до наших дней. [13]

Несомненно, отмеченные особенности аграрного строя средневековой Норвегии в немалой степени определяли экономическое и общественное положение крестьян. Но в какой мере на этом основании можно говорить о свободе норвежского бонда в средние века? К сожалению, норвежские историки не дают достаточно точного ответа на этот вопрос. Судя по всему, большинство их понимает свободу средневековых бондов весьма широко: не только как отсутствие признаков крепостного состояния, но и как полноправие, обладание всеми правами лично независимого человека. К. Маурер называет крестьянина Vollfreie. [14] По утверждению С. Булина, скандинавские крестьяне в средние века «были свободны во всех отношениях» и держатели чужой земли отличались от земельных собственников тем, что не владели возделываемыми ими участками. [15] [115]

Однако если отвлечься от юридических конструкций и рассмотреть вопрос по существу, то нетрудно убедиться в несостоятельности господствующей точки зрения. Хорошо известно, что в средние века утрата крестьянами собственности вела их во всех странах к подчинению власти крупных землевладельцев и к превращению в феодальных держателей.

Избежали ли такой судьбы норвежские бонды?

В Норвегии, как и во многих других странах Европы в раннее средневековье, определяющим социальным процессом были разложение общинно-родового строя и разрушение архаических форм землевладения, возникших в его недрах. Особенностью Норвегии являлась чрезвычайная медленность этого процесса. Долгое время, по-видимому, вплоть до VIII–IX вв., основной ячейкой в производстве оставалась патриархальная большая семья (семейная община), члены которой совместно владели земельным участком. [16] Таким образом, земля не превратилась здесь еще в частное владение, и пережитки собственности большой семьи (так называемое право одаля) сохранялись в течение многих столетий даже после фактического распада последней. [17] Право одаля, подробно регулируемое «областными законами», до известной степени гарантировало владельцев земли от окончательной ее утраты. Если собственник был вынужден отказаться от своего двора в пользу другого, то он обычно не продавал землю, а закладывал ее, сохраняя право выкупа; выкупить землю могли и его сородичи, обладавшие правом одаля. В случае продажи земли эти сородичи (одальмены) пользовались правом преимущественной покупки. Поскольку одаль еще не превратился в свободно отчуждаемую собственность, разорение бондов долгое время не принимало широких размеров, и не только в VIII–IX вв., когда начались разделы больших семей, но и в X — начале XI в. большинство крестьян, по-видимому, продолжало оставаться собственниками своих дворов.

Тем не менее распад домовых общин, равно как и появление большого числа новых индивидуальных хозяйств на вновь расчищенных землях, [18] имел следствием углубление имущественного расслоения среди бондов, которое в конечном счете вело к разорению части собственников, с одной стороны, и к увеличению размеров земельных владений богатевшей части одальменов — с другой. Раскопки погребений VIII–IX вв. свидетельствуют о возрастании богатства многих бондов: вместе с покойником (или с его прахом) в могилах обнаружено значительное количество предметов домашнего обихода, утварь, оружие, орудия труда и другие предметы, причем изделия из железа стали более многочисленными. [19]

Начавшийся переход от собственности больших семей к индивидуальному владению землей вызвал серьезные сдвиги в социальном строе. [116] В условиях ломки старых, патриархальных отношений владельцы, сохранившие наследственные дворы, стремились оградить себя от растворения среди прочих собственников, не пользовавшихся более правом одаля. Поскольку это право предоставляло некоторые гарантии от полной утраты земли, а зажиточным людям давало возможность округлять свои владения, обладатели его попытались сделать приобретение права одаля более трудным. В результате в Вестланне (Западная Норвегия), где рано стал ощущаться недостаток в земле и развилась торговля, вследствие чего распад больших семей и сопровождавшая его имущественная дифференциация шли особенно быстро, одальмены добились изменения условий, необходимых для приобретения права одаля на земельное владение: в то время, как прежде одалем считалась земля, переходившая по нисходящей мужской линии в трех поколениях, [20] отныне требовалось доказать наличие ее в собственности уже у пяти поколений родичей. Затрудняя доступ в свой круг, одальмены стали на путь обособления от остального свободного населения и со временем приобрели некоторые привилегии, связанные с землевладением: только владельцы одаля могли выступать в судебных тяжбах из-за земли и в некоторых других случаях, они были защищены более высокими вергельдами, штрафами и возмещениями. Вследствие этого остальные свободные люди, не обладавшие правом одаля, постепенно утрачивали полноправие.

Свободное население оказалось не только имущественно неоднородным, но начало расслаиваться и в социальном отношении. Привилегированные одальмены получили название хольдов. Термин этот первоначально обозначал храброго, сильного человека, но впоследствии стал указывать на более высокое общественное положение его носителя по сравнению с простыми бондами. Недаром хольдов называли «лучшими бондами». Главное отличие их от простых бондов состояло в том, что хольды оказались обладателями наследственной земельной собственности — одаля, тогда как другие крестьяне владели землей, на которую не распространялось это право (то есть дворами, сравнительно недавно созданными на расчищенных землях или приобретенными не по наследству, а купленными или иным способом отчужденными), либо вовсе были лишены земельной собственности и пользовались на каких-то условиях чужой землей. [21]

Различие между хольдом и бондом не зависело непосредственно от имущественного положения: оно определялось не только наличием или отсутствием земельной собственности, которой часть бондов была уже лишена, но прежде всего характером этой собственности. Тем не менее, поскольку приобретение или сохранение права одаля и связанных с ним прав хольда было возможно лишь для людей, семьи которых на протяжении ряда поколений непрерывно владели своим двором, среди хольдов постепенно стали преобладать зажиточные собственники, и, напротив, владельцы, оказавшиеся неспособными долго сохранять дворы из-за своей бедности, не имели возможности перейти в разряд хольдов или остаться в нем. Поэтому хольды в конце концов образовали верхушку крестьянства, отличавшуюся от основной массы не только полноправием и наследственным характером своей земельной собственности, но также и размерами своих владений.

Норвежские и немецкие историки, занимавшиеся вопросом о хольдах, обращали главное внимание на то, обладали ли последние определенными правовыми преимуществами и привилегиями (повышенные [117] вергельды, штрафы, возмещения и т. п.), и изображали хольдов в виде сложившегося, обособленного юридического сословия. [22] В действительности выделение хольдов из среды бондов было далеко не полным, о чем свидетельствуют как записи обычного права, так и саги, продолжающие терминологически включать хольдов в число бондов. Вместе с тем эти градации были результатом начинавшегося в норвежском обществе процесса классообразования. Закрепление правом юридических привилегий хольдов, которое произошло, по-видимому, в X в., создавало известные предпосылки для превращения их в сословие. Однако этот процесс ни в раннее средневековье, ни в более поздний период так и не завершился. Еще в начале XIII в. исландский историк Снорри Стурлусон давал следующее определение хольдов: «…это такие бонды, которые получают возмещение сообразно происхождению или полное возмещение». [23] Закон Магнуса Лагаботира (70-е годы XIII в.) также не обособлял полностью хольдов от бондов. В XIV в. хольды перестали существовать как определенная социальная группа. Некоторые из них превратились в мелких дворян, большинство же составило верхушку крестьянства, частично утратив былые юридические привилегии.

Возвращаясь к раннему средневековью, нужно отметить, что выделение общественной верхушки хольдов, происходившее одновременно с возвышением предводителей — хавдингов, искавших возможностей обогатиться и укрепить свою власть,- послужило основой для необычайно широкой внешней экспансии Норвегии вместе с другими скандинавскими, странами с конца VIII в., продолжавшейся с неодинаковой силой более двух столетий.

Большинство историков, писавших о походах викингов, указывало на перенаселенность приморских областей как на основную причину этих экспедиций. Действительно, численность населения в связи с ростом производительных сил, освоением новых земель и созданием большого количества сельских усадеб значительно возросла; между тем возможности для дальнейших расчисток земель под пашню в западной и южной частях страны были быстро исчерпаны. Поэтому многие обездоленные люди принимали участие в походах за море и переселялись в другие страны. Однако инициаторами экспедиций и их главными участниками явились наиболее богатые и могущественные собственники, которые отнюдь не страдали от недостатка жизненных средств и земли. Захватывая в подчиненных ими странах подчас обширные земельные владения, они стремились еще более обогатиться. Походы викингов ускорили процесс образования классового общества в скандинавских странах.

Богатства норвежских хавдингов в этот период возросли, вожди еще более возвысились над простыми бондами, социальное расслоение которых, начавшееся задолго до походов викингов, углубилось. Сложились условия для появления государственной власти в Норвегии, и она возникла именно в «эпоху викингов». Как и у других народов Западной Европы, создание государства в Норвегии приняло форму объединения страны под властью одного вождя. Однако если у франков, англо-саксов и других племен государство возникло в ходе завоевания римской территории, на которой они поселялись, то в Норвегии оно появилось в период завоеваний чужих земель, колонизуемых частью населения, покидавшего родину. Возвращаясь в свою страну, разбогатевшие викинги стремились использовать свое могущество для установления господства над крестьянами.

В конце IX в., когда имущественная и социальная дифференциация в Норвегии пошла ускоренными темпами, окрепла общественная верхушка [118] начала складываться государственная власть, — завершился дофеодальный период истории Норвегии. [24] Начался новый этап ее развития, который можно назвать раннефеодальным. Острые конфликты, раздиравшие норвежское общество в процессе создания государства, сопровождались перемещением собственности из рук в руки. Определяющей чертой аграрной истории XI–XII вв. были возникновение и укрепление крупной земельной собственности. Однако данный процесс изучен чрезвычайно слабо, гораздо лучше известны его результаты. В начале этого периода основу общества еще составляли бонды. Но термином «бонд» обозначались теперь представители весьма различных слоев населения. Наряду с бондами, владевшими дворами, в которых они вели самостоятельное хозяйство, и богатой, аристократизировавшейся верхушкой складывалась широкая категория людей, лишившихся собственной земли и принужденных брать для обработки чужую землю. Этих бондов стали называть лейлендингами — поселенцами на чужой земле. В современной научной литературе их обычно считают «арендаторами». [25]

Такая трактовка отношений между «одалживающими» землю и ее собственниками, на наш взгляд, не точна терминологически и неправильна по существу. Исходя из нее, буржуазные историки игнорируют подлинную специфику аграрного строя средневековой Норвегии, после чего уже нетрудно говорить о преобладании в ней свободного крестьянства, отсутствии феодализма и т. д. В понятия «аренда», «арендатор» эти историки вкладывают чуждое средневековью содержание и исходят из предположения, что отношения между земельным собственником и крестьянином-лейлендингом строились как свободные, договорные отношения лично независимых друг от друга и юридически равноправных лиц. По нашему убеждению, отношения между лейлендингом и землевладельцем в средневековой Норвегии не имели ничего общего с подобным пониманием.

В источниках, по которым преимущественно приходится изучать положение лейлендингов в раннефеодальный период, — «областных законах» Фростатинга и Гулатинга, имеются постановления, относящиеся к разному времени. Наряду с разделами и титулами, содержание которых относится, вероятно, к X — началу XI в., эти правовые сборники отражают изменения, происшедшие в XII–XIII вв. в связи с ростом крупного, в том числе церковного, землевладения. До конца XIII — начала XIV в. держательские отношения не оформлялись письменным договором, и мы ничего не знаем о содержании конкретных сделок между собственниками и лейлендингами. [26] Поэтому полностью выяснить развитие слоя лейлендингов довольно трудно. Тем не менее нам представляется возможным наметить две стадии эволюции этих отношений.

На первом, более раннем этапе (примерно до X — первой половины XI в.) особого слоя лейлендингов еще не существовало, он только начинал складываться. Постановления о сдаче земли лейлендингу говорят о годичном (в Вестланне — Юго-Западной Норвегии) и трехлетнем (в Треннелаге — Северо-Западной Норвегии) сроке держания (G. 72; F. XIII, 1). [27] [119] Законы устанавливали день, когда лейлендинг должен был покинуть усадьбу, в которой он жил; в них довольно живо описана смена старого держателя новым. Вряд ли приходится сомневаться, что многие из лейлендингов в действительности получали землю на короткое время. Это объяснялось, по-видимому, тем, что на ранней стадии развития держательских отношений они часто возникали между бондами, причем сдававшие землю крестьяне не отличались по своему имущественному положению от снимавших ее.

Это видно из предписания «Законов Гулатинга», обязывавшего одальмена, лишенного возможности обрабатывать свою землю, предложить ее в первую очередь сородичам (G. 88). Простые бонды, естественно, не сдавали землю в длительное пользование другим лицам, ибо в противном случае ухудшение и без того непрочного имущественного положения могло бы привести их к разорению. В праве Треннелага, области, в которой социально-экономические изменения происходили особенно медленно, предусматривались случаи, когда собственник лишался своего двора и был вынужден расторгнуть соглашение с лейлендингом с тем, чтобы самому обрабатывать землю (F. XIII, 2). Иными словами, перед нами бонд, владевший, по-видимому, двумя усадьбами, в одной из которых он хозяйствовал сам, а другую уступал лейлендингу. Кроме того, спрос на землю при быстром росте населения, распаде больших семей и ограниченных возможностях подъема новых участков был очень велик. Законы предусматривали возможность споров между людьми, получившими одну и ту же землю от собственника или стремившимися взять ее без законного основания; упоминались случаи, когда земельный собственник отказывался передать владение под обработку человеку, с которым он уже заключил соглашение; наконец, имел место и прямой захват земли (G. 77, 78; F. XIII, 1, 17 и др.). В этих условиях владельцы, сдававшие, землю, не были заинтересованы в соглашениях о передаче усадеб на длительное время. Краткосрочное соглашение давало им возможность изменять условия держания в зависимости от конкретных обстоятельств.

Недостаток земли и распространение межкрестьянских поземельных отношений, на наш взгляд, и обусловили краткосрочность держания лейлендинга. Но это вовсе не означало, что в действительности каждый год или каждые три года держатели менялись. Право предусматривало необходимость лишь перезаключения сделки. Если лейлендинг принимал новые условия держания или они сохранялись в прежнем виде, он мог остаться в том же дворе. Фактически лейлендинги сидели в занимаемых ими усадьбах в течение всей своей жизни и даже из поколения в поколение. Особенно характерно это было для тех крестьян, которые сделались лейлендингами в усадьбах, являвшихся первоначально их собственностью, но перешедших затем в руки других владельцев.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--