Реферат: Николай Федорович Кошанский (1784 или 1785 — 1831)
Очевидно, что односторонний взгляд, не учитывающий все стороны личностей изучаемых педагогов, будет поверхностен – и особенно если не обратиться к анализу текстов, правленных Кошанским, а затем к его собственным учебникам риторики. Пусть в методах преподавания и общения с учениками оба педагога достаточно противопоставлены, они схожи в одном: горячей любви к словесности и риторике. Характерно, что оба почти одновременно (это был период смены учебников Министерством просвещения) написали свои учебники: «Общую реторику» Кошанский в 1829 году, «Теорию красноречия» – Галич в 1830 году. Готовя 2-е издание в 1830 году, Кошанский правил текст исходя из «учительских» установок, например, он добавлял обращение «Любезные друзья!» в текст 1-й главы и упрощал текст, делая его более понятным для учеников (Анализ правки Кошанским своего учебника при подготовке 2-го издания см. в нашей статье: [Аннушкин 1996: 107-123]. Успех учебников Кошанского превзошел все ожидания: «Общая реторика» выдержала 10 изданий до 1849 года, а затем продолжала анонимно входить отдельными главами в «Теорию словесности» 1851-60 гг., составленную И.И. Давыдовым на основе учебников К.П. Зеленецкого.
Для достижения целей воспитания и образования любого пишущего или говорящего человека, по мнению Кошанского, существуют три средства (и в этом состоит задача риторики): “1. Чтение, 2. Размышление, 3. Собственные упражнения.” Чтение требуется, чтобы замечать лучшие слова, идеи, выражения, прекрасные мысли”, размышление образует “способность рассуждать”, а собственные упражнения необходимы потому, что “тот, кто не упражнялся в составлении учебных сочинений, всегда будет не тверд в слоге и не сможет “написать десять строк связно”. Кошанский и будет постоянно заниматься требованием чтения, образования ума через «размышление» и, конечно, тренировкой поэтического таланта лицеистов.
Вывод о том, что Кошанский «действительно сыграл большую роль в литературном образовании и развитии как самого Пушкина, так и его товарищей», делает и академик К.Я. Грот, сын лицеиста Я.К. Грота, учившегося у Кошанского в 1826-1828 годах [Грот 1998: 159]. Практическое посвящение в тайны стихотворства имело определенную методику, с которой интересно познакомиться и современному педагогу.
Современный методист увидит, что мы многое заимствуем из старинного опыта преподавания словесности и риторики. Так, именно учитель задает темы сочинений. Темы были преимущественно нравственно-этического характера. Вот, например, тема для рассуждения Илличевского, который первое время считался главным лицейским поэтом и лишь позднее уступил пальму первенства Пушкину: “Строгое исполнение должностей доставляет чистейшее удовольствие”. Или пространное стихотворение Кюхельбекера на тему, несомненно также внушенную Кошанским: «Бессмертие есть цель человеческой жизни» (ср. выше у Пушкина: «Плоды веселого досуга не для бессмертья рождены…»). Эти темы сегодняшнему учителю и ученику (особенно такому же пятнадцатилетнему), должно быть, кажутся чересчур серьезными. Но из Пушкина и его товарищей эта возвышенная и осужденная некоторыми критиками риторичность (В.Г. Белинский) готовила философски серьезных и государственно мыслящих людей, умевших быть весельчаками на дружеской пирушке и государственными мужами в деловом собрании.
От «бессмертия» и «строгого исполнения обязанностей» легко перейти к шуткам и словесным играм, наполняя и само легкомыслие философской глубиной. И это методический постулат для наших современников: не от развлечения к глубокомыслию, а от серьезно-этических раздумий к стилевому разнообразию мыслей, чувств и словесного выражения.
Кошанский получал от лицеистов их стихотворные произведения и давал им словесные оценки. Вот, например, на первое стихотворение Иллического «Добродетель» он записывает: «Мысль и стихи очень хороши». К сочинению в прозе «Бурная ночь», кроме заметки на полях “C`est beau”? значимый учительский совет: «Окончание прекрасно. - NB. Владея языком, должно уметь употреблять его. – План вашей бурной ночи несколько темен – не везде верно изображение природы – особенно переход от вечера к утру. Есть много слов излишних, много не то значащих, что Вы сказать хотели. Но все вообще показывает Вашу способность владеть языком и счастливый дар легко выражать мысли и чувства. Прошу Вас, М.г., быть осторожным в выборе слов и заменять все бурносмешное скромным благоприличием и тихим чувством. Ваш слуга Кошанский.» [Грот 1998: 161].
Стиль уважительного и требовательного общения с юными лицеистами несомненно был значимым педагогическим постулатом учителя Кошанского. При этом Кошанский не только делал письменные критические заметки для своих учеников, но и много беседовал с ними, не жалея времени и сил: «Большую часть замечаний я сказал и скажу изустно…» - пишет он, разбирая историческую оду «Освобождение Белграда». Впрочем, затем, как истинно увлеченный человек, подробно разбирает сюжет написанной оды с остроумными замечаниями о том, что описание колодцев может быть «хорошо для историка, а поэту никак нельзя из них напиться» [Грот 1998: 161-162].
Хотя взгляды учителя представлялась Пушкину и другим лицеистам несколько архаичными, скорее всего, это дань юношеской незрелости, не склонной особенно располагаться к серьезности и требовательности классического учителя. Относительно филологической концепции и методических взглядов Кошанского существует ряд мифов, которые с трудом поддаются пересмотру. Один из таких мифов – тезис о приверженности Кошанского «выспренности»: в сочиненных Авенариусом диалогах Кошанского с лицеистами учитель настаивает, чтобы стихи были «подобающе выспренними» [Авенариус 1993: 86].
Очевидно, что это выдумка позднейшего биографа: при всей приверженности классическим вкусам Кошанский не мог настаивать на пустой и холодной выспренности стиля – напротив, в «Реториках» постоянны требования яркого воображения, искреннего вдохновения, точного «природного» описания, простоты и краткости стиля.
Особо надо сказать о филологических трудах Н.Ф.Кошанского. Хотя Кошанский был известен как литератор и как переводчик множества романов и эстетических трактатов, наибольшую славу и влиятельность принесли ему педагогические труды. Учебник латинской грамматики выдержал 11 изданий (Спб., 1811—1844), русской грамматики — 9 изданий (Спб., 1807—1843), “Общая реторика” имела 10 изданий (1829—1849) и “Частная реторика” 7 изданий (1832—1849). Количество изданий ясно говорит о влиятельности личности автора и его идей – даже после кончины педагога (1831) его книги продолжали активно переиздаваться.
По этим учебникам учились несколько поколений российских учащихся. Живость изложения, множество дополнительных сведений по логике и эстетике, иллюстрация риторических указаний многочисленными примерами из древней и новой литературы снискали Кошанскому славу замечательного писателя-педагога. Если общая риторика излагала общие правила составления сочинений, то частная риторика предлагала правила к отдельным видам: как писать письма, как вести разговоры, как строить учебные и ученые сочинения, каковы разновидности ораторского красноречия, наконец, как пишется художественная (или изящная) проза.
Терминология основных филологических («словесных») наук существенно отличалась от современных, поэтому небезынтересно разобраться в ее специфике. «Общая реторика» Н.Ф. Кошанского начата замечательным определением сущности человека, который отличен от “прочих животных” “силой ума и даром слова” [Кошанский 1834: 1]. Эти две способности являются причиной различения ученых предметов: “сила ума проявляется в понятиях, суждениях и умозаключениях: вот предмет логики. Дар слова заключается в прекраснейшей способности выражать чувствования и мысли: вот предмет словесности”.
Дальнейшее определение словесных наук требует выделения трех главных частей: грамматики, риторики и поэзии, граничащих с эстетикой. Предмет грамматики – “слова”, риторики – “преимущественно мысли”, поэзии – “чувствования”. Согласно Н.Ф.Кошанскому, риторика имеет “предметом мысли” и показывает: “1. откуда они почерпаются (изобретение); 2. как приводятся в порядок (расположение); 3. как излагаются (выражение мыслей).” [Кошанский 1834: 2] Критики риторики будут утверждать, что “изобретать мысли невозможно” (К.П. Зеленецкий).
Словесность, названная “способностью выражать мысли и чувствования”, подразделяется на прозу (ее изучает частная риторика) и поэзию (изучается пиитикой). Термин красноречие прокомментирован у Н.Ф. Кошанского в примечаниях. Если каждая из словесных наук (грамматика, риторика, поэзия) имеет, “как наука, свою теорию, и как искусство, свою практику”, то очевидно, что практика риторики ближе всего к традиционному значению слова красноречие. В “Частной реторике”, пользуясь терминами “гражданское красноречие”, “политическое красноречие”, “духовное красноречие” при описании конкретных родов речей, Н.Ф.Кошанский предпочел названию этого вида словесности термин “ораторство” [Кошанский 1832: 76].
Вот определение Н.Ф.Кошанским “ораторства”: “Ораторство, витийство (ars oratoria) есть искусство даром живого слова действовать на разум, страсти и волю других”. В описании действий оратора Н.Ф.Кошанский использует слово “красноречие” скорее метафорически: “Оратор действует на разум красноречием ума, силою доказательств, убеждений - движет страсти красноречием сердца, жаром чувств, стремлением души”[Кошанский 1832: 76]. Одним из первых Н.Ф.Кошанский пытается разделить значения словесности и литературы. В начальном определении они даны как синонимы: “словесность или литература вообще наука, объемлющая полное знание одного или многих языков и все письменные произведения и писателей” [Кошанский 1832: 1].
Однако литература - понятие более узкое, относящееся к области письменно-печатной словесности, поэтому существуют понятия истории литературы как “истории писателей” и “литературы какой-либо науки или искусства - собрания сочинений или писателей по той части” [Кошанский 1832: 1].
Толкование основных терминов базируется на филологической культурной традиции, рассматривающей развитие общества в связи с развитием языка или форм словесности. Поэтому “народы дикие имеют язык, но не имеют литературы; а просвещенные по успехам литературы заключают о степени образования народа” [Кошанский 1832: 1].
Именно Кошанскому принадлежит наиболее разработанное учение об источниках изобретения мыслей. В название первой важнейшей части риторики (после определения “словесных наук”) Кошанский вводит термин “источник мыслей” и, как бы возражая противникам “источников изобретений”, определяет: “Первый и главный источник всякого сочинения есть предмет, или предложение. Предметом сочинения называют одно понятие, идею, одно слово. Например: Провидение. Весна. Буря... Предложение заключает в себе краткую, полную мысль, которая говорит что-либо ясно уму и тайно сердцу”. Итак, главный “источник” - сам “предмет”. Что система топов вовсе не набор формальных правил для Н.Ф. Кошанского (в чем его обвинят и К.П. Зеленецкий, и В.Г. Белинский), доказывается и последующим рассуждением: “Когда дано или избрано предложение, то прежде всего старайтесь хорошо понять его...”. Таким образом, Н.Ф. Кошанский настойчиво призывает к размышлению, а не к формальному использованию топов.
“Действие” же “ума”, когда ритор создает новые мысли, слова, выражения, “называется в риторике изобретением”. Классификация “источников изобретения” Н.Ф. Кошанского настолько педагогически и писательски целесообразна, что на нее и современному учителю следует обратить особое внимание. Согласно Н.Ф. Кошанскому, существуют три рода источников изобретения: первый дает способы распространять одно предложение; второй - “учит из одного предложения выводить другие”; третий - показывает, “откуда почерпаются доказательства, согласные с целью писателя”, и относится к частной риторике.
Первый род источников изобретения включает десять способов: первые три служат к “приисканию слов” (синонимы, эпитеты, противные); затем - семь известных вопросов кто? что? где? при чьей помощи? для чего? каким образом? когда?”
Второй род включает двадцать четыре источника, причем, из предварительных комментариев Н.Ф. Кошанского ясно, что речь идет о порождении или распространении мыслей: “Всякая мысль рождает другую. В каждом предложении таится другое, в другом - третье...”. Как бы отвергая обвинения своих будущих оппонентов в формализации процесса мысли, Н.Ф. Кошанский показывает, как общие места служат риторической педагогике, открывая способности мыслить: “Открывать в одной мысли другие, искать в данном предложении новых значит мыслить. Нельзя тому сочинять, кто не умеет и не хочет думать: хорошо писать значит хорошо думать”.
Сказанное слишком похоже на то, в чем будут обвинять Кошанского его оппоненты - противники источников изобретения: “размышляй!” - призывают и М.М. Сперанский, и К.П. Зеленецкий, но в сущности ни тот, ни другой не предлагают педагогического метода. Н.Ф. Кошанский как обоснование обучения “думать” начинает общую риторику “источниками изобретения”, предваряя их описание вдохновенным пояснением: “Источники изобретения раскрывают ум, развивают мысли. Они укажут вам, с какой точки зрения должно смотреть на предмет или на мысль”. Пользование источниками предполагает избирательность: “Не в каждом источнике вы найдете новые мысли для вашего предложения, но в разных источниках... что-либо новое, изящное, прекрасное”.
Н.Ф. Кошанский фиксирует внимание читателя и учеников (сила его книг - в обращенности к учащимся) на значении теорий изобретения и расположения: “истинное красноречие всех веков и народов состоит в прекрасных мыслях, в искусстве располагать и составлять сочинение, а не в наружности, которая в живом языке пленяет только один век, одно поколение”. Расположение формируется “действием рассудка и нравственного чувства, которые от частых соображений, от частых примеров сами, наконец, образуются, укрепляются и приемлют надлежащее направление”. Понятия рассудок, нравственное чувство как бы терминологизированы у Н.Ф. Кошанского, это - реальные действователи или помощники, инструментарий создания речи: “Располагать сочинение значит обнимать рассудком все части его и, соображая одну с другою, назначать по нравственному чувству место для каждой”. Правила, о которых пишет Н.Ф. Кошанский для “юной неопытности”, предвосхищают позднейшие упреки В.Г. Белинского и К.П. Зеленецкого, поскольку всякие правила должны быть подкреплены “собственным размышлением и наблюдательным чтением лучших сочинений”. Точно так же и “искусственность” риторических правил (при их нормативности) нивелируется, когда видишь рекомендацию Н.Ф. Кошанского “скрывать искусство”, следуя во всем лишь законам “натуры”.
Глубина и разнообразие трудов Н.Ф. Кошанского, филологического учителя Пушкина, не оценены его потомками. К сожалению, даже 200-летие со дня рождения поэта не пробудило широкого интереса к его учителю. Если исследователи современной научной риторики давно признали Н.Ф. Кошанского своим классиком, то современной школе и широкому читателю этот замечательный педагог, ученый и писатель-стилист почти неизвестен. Но у потомков, кажется, всегда есть возможность исправить положение – ведь «сердце в будущем живет…»