Реферат: Отлив тысячелетия
"Направление в низ присуще и всем формам народно-праздничного веселья и гротескного реализма. В низ, наизнанку, наоборот, шиворот-навыворот - таково движение, проникающее все эти формы. Все они сбрасывают в низ, переворачивают, ставят на голову, переносят верх на место низа, зад на место переда, как в прямом пространственном, так и в метафорическом смысле... Тело кувыркается. Тело ходит колесом."
Далее исследователь показывает на примерах "обширный круг мотивов, связанных с замещением лица задом и верха низом. Зад - это "обратное лицо" или "лицо наизнанку". Мировая литература и языки очень богаты разнообразнейшими вариациями этого замещения лица задом и верха низом." Пожалуй, это высшая (или низшая) точка всей народной смеховой культуры, как в её карнавальных формах, так и вообще. А если забыть о том, что книга Бахтина по предмету исследования строго выдерживает четырёхвековую дистанцию от современности, то многие её пассажи немедленно всплывают в памяти при включении ряда популярных программ телевидения. Разве не вполне карнавально пение, сопровождаемое танцевальной демонстрацией собственного тела исполнителя как предмета искусства, включая и его "материально-телесный низ" - чем на эстраде ныне занимаются и мужчины, и женщины. Сам я, впрочем, осуждать этого не собираюсь и никому не советую. Как вполне убедительно показал Бахтин, это нормально и закономерно для карнавального, площадного или, попросту, народного смехового искусства.
Если сосредоточиться на литературе и, в частности, поэзии, то и здесь одно наблюдение Бахтина позволяет объяснить главную тенденцию предпоследнего десятилетия (а в последнем десятилетии никаких новых тенденций в поэзии не просматривалось, поскольку... не просматривалось и самой поэзии - всё оказалось покрыто густым туманом в связи с отсутствием изданий современной поэзии сколь-нибудь значительными тиражами). Итак, в той же книге Бахтин рассматривает три формы комического, определяемые как шутовство, бурлеск и гротеск. "Во втором случае (бурлеск) удовольствие порождается самим унижением высокого. Всё высокое неизбежно утомляет. Устаёшь смотреть вверх, и хочется опустить глаза книзу. Чем сильнее и длительнее было господство высокого, тем сильнее и удовольствие от его развенчания и снижения. Отсюда громадный успех пародий и травестий, когда они своевременны, то есть когда высокое успело уже утомить читателей."
Кто в из поэтов в 80-е годы был самым "всенародно любимым", самым желанным на страницах газет и журналов, у микрофонов радио и телевидения, и, в силу этого, самым влиятельным? У меня нет ни малейшего сомнения, что это был, собственно говоря, уже не-поэт, точнее, поэт-пародист Александр Иванов. Его колоссальная популярность была обусловлена всей предшествовавшей "эпохой партобратии". А как иначе назвать полувековое засилье поэтической и прочей пропаганды "положительного общественного идеала", заданного полностью извне сферы искусства и с неизбежностью принявшего ханжеский характер? Альтернатива для художника была проста донельзя. Либо становиться "неофициальным" (по определению всё того же Бахтина) и выходить в свет единичными экземплярами, сохраняя хотя бы относительную свободу творчества (со стукачами приходилось считаться всегда). Либо же быть полностью официальным и лежать на прилавках стотысячными тиражами. Быть казённым и пользоваться всеми благами, положенными борцу за общественные идеалы - и, естественно, расплачиваться за это отсутствием искренности, художественного содержания и, с неизбежностью, качеством формы.
К форме-то и "цеплялся" Александр Иванов, ловя так называемых "профессионалов" на разного рода передержках, несуразностях, явном и скрытом плагиате, безвкусице и, зачастую, элементарной безграмотности. В своих пародиях, часто откровенно глумливых, он высмеивал эту лживую возвышенность, эту ханжескую серьёзность, эту бесстыжую ангажированность советских поэтов - членов союза писателей. Аудитория ликовала! Ведь ей не давали выбора, она вынуждена была перелопачивать десятки страниц кое-как зарифмованных агиток, чтобы обнаружить ненароком прокравшееся стихотворение, не лишённое некоторого лиризма... А тут при ней публично торжествовала - если не добродетель, то хотя бы эзопова форма справедливости! К слову сказать, и само понятие профессионализма в советском искусстве оказалось скомпрометированным, поскольку, не предлагая никаких гарантий качества, литературный профессионализм означал лишь возможность с одобрения партбюро получать деньги за свой несомненный, что ни говори, труд.
Так нежданно-негаданно А. Иванов оказался властителем дум! "Его пример другим наука; но, боже мой, какая скука" стала уделом последовавших этому примеру! Несколько одарённых поэтов и подвизавшихся в КВН-ах хохмачей-куплетистов (разница между первыми и вторыми быстро сгладилась) взялись писать сатиры на сам строй: жизни, мысли, стиля и языка "эпохи застолья" по образу и подобию ивановских пародий, и даже снискали значительную популярность. Было если не весело, то хотя бы не так тошно; а горе-теоретики вроде Д.А. Пригова или В. Курицына доказывали ещё менее сведущим, что глумливый тон и был единственно возможным поэтическим тоном того времени, закономерно обусловленным всем предшествовавшим развитием советской литературы как части мировой... Даже Сергей Соловьёв, поэт огромного дара и глубины, иногда по видимости мимикрировал под постмодерн.
За несколько лет, прошедших после снятия партийного контроля, в поэзии быстро последовали друг за другом несколько смеховых направлений - иронического, саркастического, сардонического толка: разнообразные версии постмодернизма, концептуализм, куртуазный маньеризм и т.п. Сам же я писал:
Сборники новых стихов неотличимы
стали от сборников старых - но анекдотов...
И без особого злорадства можно констатировать, что эти автопародисты скоро набили оскомину и площади, и салону, а интерес ко вновь появляющимся удовлетворён до их зарождения.
Не стану отрицать, была в этом и радость - радость освобождения от лицемерия и фальши. Но ведь подобное лечили подобным! И после всех "Фестивалей современного искусства", "Праздников" или "Дней поэзии", мелкотравчатость карнавала пародии и его полная, паразитическая зависимость от предмета пародии стали видны всем, включая Курицына. На здоровом организме паразитировать трудно, а на тяжело больном - запросто. Но только пока он жив.
Агония? Читатель Бахтина был предуведомлен и о ней.
"Для фамильярно-площадной речи характерно довольно частое употребление ругательств, то есть бранных слов и целых выражений, иногда довольно длинных и сложных... О ругательствах можно говорить как об особом речевом жанре фамильярно-площадной речи..." В древних смеховых культах "ругательства-срамословия были амбивалентными: снижая и умерщвляя, они одновременно возрождали и обновляли... В условиях карнавала они подверглись существенному переосмыслению: полностью утратили свой магический и вообще практический характер, приобрели самоцельность, универсальность и глубину. В таком преображённом виде ругательства внесли свою лепту в создание вольной карнавальной атмосферы и второго, смехового, аспекта мира."
Но нам оказалось уже не до смеха и не до карнавала по очень простым причинам. Слишком возросло общественное неблагополучие. Смеяться ныне означает лгать - и даже в большей мере, чем прежде было художественно выражать чувство "законной гордости и глубокого удовлетворения".
Нужно ли добавлять, какой оказалась следующая фаза?
Мёртвая тишина. Ибо крайняя поляризация создающейся сегодня литературы оставило совершенно пустым её место в традиционном культурном поле.
Минута молчания может затянуться на долгие годы. Ведь возникшая вдобавок пустота между всей и всяческой современной поэзией и читателем может принять характер окончательного. Столько лет мы испытывали читательское терпение и доброжелательность, сначала бесконечными официальными славословиями в адрес того, к чему он испытывал естественное человеческое отчуждение, затем - неофициальными срамословиями по поводу того, к чему он испытывает естественное человеческое отвращение! За что читатель станет кормить нас хлебом, поить молоком, обеспечивать крышей над головой, чем мы ему за это заплатим? Как мы можем вернуть себе его доверие, почему он вообще должен давать нам такую возможность? Официальный советский писатель был наёмной прислугой партии и государства - они и оплачивали его агитпроп. А теперь писатель должен быть оценен читателем непосредственно - но читатель не ценит его...
Вероятно, в закончившемся столь печально для современной поэзии времени было всё же и немало ценного. Стоит только вспомнить, что в двух самых магических (какой бы смысл в это ни вкладывался) произведениях середины века - "Мастере и Маргарите" и "Поэме без героя" - живут и дышат эманации Prince Carnavale, Чёрного Принца-Карнавала начала века - или рубежа веков, если принять ахматовский "не календарный - настоящий Двадцатый Век"...
И потому для элитарного искусства сегодняшнее затишье - выдающийся шанс. Никакого вознаграждения: ни денег, ни славы, ни благодарности, ни даже внимания - кроме самого художественного творения! (Присуждение Ивану Жданову премии Аполлона - правда, Григорьева - исключение, которое не следует считать ориентиром. Ориентиром следует считать пять десятилетий его безрыбной жизни.) Никаких соблазнов, никаких искусов, кроме искусства. Что ещё нужно одинокому гению, для того чтобы высказаться с предельной полнотой и совершенством?
А остальное?
Пауза это, минута молчания или нечто большее, но сегодня искусство не интересует не только широкого зрителя (он охладел даже к специфическим суррогатам, которые когда-то прозвали "ширпотребом", а позже заклеймили "попсой"), но и просто нормального человека. "Не станет нормальный человек писать стихи" - утверждал некогда Кушнер. Но сегодня он не станет их даже читать - ни Пушкина, ни Кушнера, ни Ахматову, ни Ахмадулину (конечно, если этот нормальный человек - не учитель литературы или студент-гуманитарий в ночь накануне экзамена).
Но как же так? Ведь на рубеже 80 и 90-х, когда наш отложенный спрос на неказённую, честную и прекрасную литературу встретился с лавиной её открытий и переизданий, все мы запоем читали прозу, а стихи даже цитировали наизусть! Мы несколько лет жили с этим! И даже жили этим, позволяя ему оттеснять нашу собственную жизнь! Весь интерес как-то постепенно сошёл на нет, а мы этого даже не заметили и совершенно не ощущаем образовавшейся пустоты...
Однако, пустоты не образовалось.
The show must go on!
Сегодня самая читающая в мире страна стала самой глазеющей.
Знаменитейший пассаж из предсмертного Василия Розанова, La Divina Commedia:
"С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес:
- Представление окончилось.
Публика встала.