Реферат: Политический консерватизм М.П. Погодина
23 ноября исполняется 205 лет со дня рождения русского публициста, редактора, историка и идеолога патриотического, монархического направления мысли, одного из создателей знаменитой триады “Православия. Самодержавия. Народности” М.П. Погодина (1800-1875). В сегодняшнем лишённом твёрдых нравственных ориентиров обществе, существует потребность выработки устойчивой национальной идеологии. В этом отношении фигура М.П. Погодина представляет для нас особый интерес.
К сожалению, до последнего времени имя Погодина предаваема забвению. До сих пор не изданы его основные сочинения, как публицистического, исторического характера, а также стихи, драмы и историческая проза. Но кроме этого, он сегодня нам интересен как идеолог русского национального развития, выразившего суть национальной идеи.
Он родился в семье крепостного, управляющего Московскими домами П.А. Салтыкова, отпущенного им на волю в 1806 году. Первое образование получил дома, выучившись грамоте у домашнего писаря. С 1814 г. – в Московской губернской гимназии. Окончив гимназию первым студентом, поступил на словесное отделение Московского университета (1818), где наибольшее влияние на него оказали проф. Р.Ф. Тимковский, И.А. Гейм и особенно А.Ф. Мерзляков.
Интерес к немецкой литературе стимулировал и сближение его с Ф.И. Тютчевым. Сам Ф.И. Тютчев в меру своих сил помогал становлению таланта Погодина. Дружба с Тютчевым способствовала сближению с его литературным наставником С.Е. Раичем, пригласившим его в декабре 1822 года в своё литературное общество. Кроме этого, он вместе с Тютчевым входил в общество любомудров и активно участвовал в нем.
Здесь он знакомится с московской литературной молодёжью и в частности с С.П. Шевырёвым, В.П. Титовым, которые вводят его в круг философско-эстетических интересов любомудров. При этом Погодин тяготеет к «шеллингианскому» крылу общества, воспринимая идеи немецкого философа применительно к эстетике и теории истории у И. Бахмана и Ф. Аста и оставаясь чуждым натурфилософии Ф. Шеллинга.
В конце 1825 года Погодин составил литературный альманах «Урания. Карманная книжка на 1826 г.» (1825), который призван был стать «Московским ответом» на декабристскую петербургскую «Полярную звезду» А.А. Бестужева и К.Ф. Рылеева. Погодину удалось привлечь к сотрудничеству А.Ф. Мерзлякова, Ф.И. Тютчева, Е.А. Боратынского, П.А. Вяземского, доставившего ему стихотворения А.С. Пушкина. Однако основу составили участники сборника и московские любомудры, т.е. здесь впервые был представлен круг литературных имён и эстетических устремлений, который характеризовал московскую литературу 1820-30-х годов.
Начиная с 1827-30-х годов, издавал журнал «Московский вестник», куда привлёк А.С. Пушкина. Несмотря на формальный неуспех, «Московский вестник» явился выражением круга идей, складывающихся в 20-е годы среди молодого поколения московских литераторов – своеобразного «московского романтизма», восприняв парадигму немецкого романтизма литературной теории и философии. Роль исторических материалов определялась шеллингианским пониманием истории как науки «самопознания» человечества и романтизма. Интересом к национальной истории программный характер имели «исторические афоризмы и вопросы» Погодина (1827), определившие его шеллингианские увлечения и стремление к философской «теории истории».
Без всякого сомнения, Погодин был одним из лучших и глубоких русских мыслителей, хранящих и развивающих наше русское своеобразие, и ставший вместе с Ф.И. Тютчевым одним из ярких выразителей русской имперской идеи.
По своему происхождению он являлся сыном крепостного крестьянина и, подобно своему тёзке М.В. Ломоносову, Михаил Петрович приехал в одну из столиц в поисках знаний. В 1841г. избран действительным членом Петербургской Академии наук. Творчество Погодина исключительно многогранно. Он автор ряда капитальных исторических трудов, исторической драмы «Марфа Посадница», ряда повестей, литературно-критических и других работ.
В центре интересов Погодина — исторические занятия. В начале 1830-х годов он сотрудничает в изданиях Н. Надеждина «Молва» и «Телескоп», помещая здесь помимо повестей и очерков разные заметки, а также статьи на актуальную польскую тему. По мысли Погодина, исполненная смуты и «безначалия» история Польши доказывает необходимость русского господства, однако вывод о важности изучения и популяризации польской истории, языка делал его позицию неоднозначной. В позиции Погодина отразились, видимо, также разговоры с А.С. Пушкиным.
Главную задачу истории Погодин видел в том, чтобы она сделалась «охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия». В публицистике 1830-х — начала 1850-х годов он твёрдо стоял на патриотических и консервативных традициях. Михаил Петрович вошёл в историю русской общественной мысли как сторонник идеологии официальной народности, представленной триединой формулой «Православие. Самодержавие. Народность», а также принимал активное участие в разработке данной теории.
Мировоззрение Погодина было очень эклектичным, в отдельных своих элементах попросту противоречиво несоединимым. В целом же его можно назвать демократическим монархистом. Выйдя из народа, болея за народ, мечтая об его освобождении от крепостного рабства и, с другой стороны, будучи совершенно чуждым аристократической элите и дворянской спеси, он тем не менее не был либералом и революционером. Подобно славянофилам, он развивал идею о добровольном призвании народом правителей (придерживался варяжско-норманской теории относительно первых русских князей), но если славянофилы подчёркивали, что народ, отдав власть, оставлял себе силу общественного мнения и совета, то Погодин, во многом также как и Ф.И. Тютчев, этот принцип забывал и полностью погружался в деятельность властей государства.
Значительная роль в разработке теории официальной народности принадлежала молодому Погодину. Кровная связь с народом и глубокое понимание русского Православия сделала русскую национальную идею особенно ему близкой. Представление об особом характере русской истории в сравнении с европейской было сформировано им в лекции, прочитанной им при товарище министра народного просвещения С.С. Уварова и полностью им одобренная.
Погрузившись в изучение русских летописей, Погодин убедился в глубоком отличии хода отечественной истории от западноевропейской. К подобным же мыслям пришёл и Ф.И. Тютчев, находясь в это время на Западе на дипломатическом поприще. В одном из своих выступлений, носящих во многом официальный характер, Погодиным была выражена суть русской народности. Вот как Погодин объяснял причину отсутствия в России законов и учреждений, подобных западноевропейским: «... Всякое постановление должно непременно иметь своё семя и свой корень ... пересаживать чужие растения, как бы ни были они пышны и блистательны, не всегда бывает возможно или полезно».
Принятие Православия, развивающего «особую сторону веры», и добровольное «призвание варягов», положивших, в отличие от завоевания на Западе, начало русской государственности, предопределили специфический характер отношения верховной власти к нации и её роль во всех сферах жизни, в частности национальном просвещении.
По ряду вопросов (самостоятельность русского исторического процесса, роль Православия и некоторых других) взгляды Погодина были близки к воззрениям славянофилов.
Его воззрения были проникнуты идеей провиденциализма. Отечественная история представала наглядным примером руководящей роли Божественного промысла. Отечеству предрекалась блистательное будущее, при этом отмечая, что Россию ведёт «перст Божий ... к какой-то высокой цели». Особое значение придавалось этническому единству населения империи, говорящего одним языком и исповедующего одну веру.
Идеи официальной народности Погодин пропагандировал и в дальнейшем — как в лекциях, так и на страницах печати. Однако, придерживаясь консервативных взглядов на государственное устройство России, учёный в то же самое время был убеждённым сторонником отмены крепостного права, и свою приверженность самодержавию основывал прежде всего на просветительской миссии, которую с ним связывал. И в этой связи позиции как М.П. Погодина, так и Ф.И. Тютчева стали предтечей учения о народной монархии, главным разработчиками которой позднее стали Л.Н. Тихомиров, В.В. Розанов, М.О. Меньшиков, И.А. Ильин, и, конечно, И.Л. Солоневич.
Важная составляющая историко-политической концепции Погодина — представление об общеславянских корнях русской истории и культуры, предопределившее сочувствие идеям «славянского возрождения» и формирование панславистских взглядов. Совершив в 1835 году поездку по Германии, побывав в Вене, он предоставил С.С. Уварову «Отчёт», в котором сообщал новости научной жизни Германии и рассказывал о встречах с «деятелями славянского возрождения» — В.Ганкой, Шафариком, В.Караджичем. Славянская тема становится значительной частью литературно-общественной деятельности Погодина.
Наконец, в последующем отчёте министру просвещения о новом заграничном путешествии 1839 года, им впервые была сформулирована новейшая панславистская доктрина. Дав очерк положения славян и Австрии, историк наметил программу славянского культурно-языкового «сближения», дополнив её политическими предположениями — о необходимости изменения политики в отношении Австрии и объединения славян под скипетром России.
После путешествия 1839 г. Погодин окончательно решился на издание «Москвитянина», получив «благословение» Жуковского и одобрение Гоголя, а официальное дозволение — благодаря поддержке С.С. Уварова (при активном участии ещё одного разработчика концепции официальной народности и друга юности С.П. Шевырёва). Название и концепция журнала отражали «москвофильские» взгляды Погодина.
В этом журнале Погодиным продолжалось пропагандирование идей официальной народности. Руководящие «Москвитянином» профессора-гуманитарии вдохновлялись мыслью о самобытности России, русской истории, русской народности и, протестуя против преклонения Западу, в полемическом порыве нередко переходили к преувеличениям и односторонностям.
К религиозному и политическому вольномыслию Погодин, также как и Ф.И. Тютчев относился отрицательно. Свидетельство тому — его записки «Месяц в Париже» (1841, №№1-3). Здесь та же неприязнь к революциям и «мятежникам», к новой французской литературе, то же негодование и недоумение по поводу допускаемой в стране свободы слова и неуёмного свободолюбия французов, для которых «всякая власть ... есть уже личное оскорбление». Все эти идеи позднее выразились и у Ф.И. Тютчева в его социально — политических статьях и незавершённом трактате «Россия и Запад», а также в эпистолярном наследии поэта.
Погодина и Тютчева современники нередко относили к славянофилам. И действительно, между ними имелось немало общего. В славянофильстве ощутимы заметные консервативные элементы: приверженность национальным русским традициям, Православию, патриархальным нравам, монархии (в форме идеала земского царя), отрицательное отношение к рационализму и вообще характеру западноевропейского просвещения. Однако они оба во многом шире, чем ранние славянофилы, смотрели как на русскую историю в целом, так и на современные события (в частности это отразилось на более объективном отношении Ф.И. Тютчева и М.П. Погодина на неоднозначные и противоречивые деяния Петра I).
В большей же степени, взгляды Погодина во многом совпадали со взглядами Ф.И. Тютчева в 50-х годах. В период Крымской войны им были написаны «Историко-политические письма и записки в продолжение Крымской войны 1853-56». Особенно популярным оказалось его письмо «Взгляд на русскую политику в нынешнем столетии», где он резко критиковал лигитимисткий принцип русской политики. Данное письмо определялось тем, что в нём (наряду с политическими статьями Тютчева) отчётливо сформулирован тезис о противоположности интересов Европы и России как представительницы восточного русско-славянского мира. Первоначальное негодование, которое было у Тютчева сразу после Крымской войны, эмоционально выплеснулось в эпитафию на смерть Николая I. Однако, после общения с М.П. Погодиным, сам Тютчев приходит к мысли о том, что сам царь явился жертвой обмана и изменой со стороны его окружения.
В целом его взгляды на общественно-политическую ситуацию менялись в зависимости от складывающейся в стране обстановки. Начало военного столкновения вызывает патриотическое воодушевление Погодина, однако неудачи русской армии и неодобрительные отзывы Николая I о его письмах меняют их тематику. Так, в письме «О влиянии внешней политики на внутреннюю», резко критикующем «охранительное направление текущего царствования, которое, не учитывая особенностей национальной истории и национального характера и препятствуя русскому самобытному просвещению, лишь усиливает бюрократические «язвы», единственным лекарством от них Погодин провозглашает гласность. Позднее позиция мыслителя приходит в противоречие с официальной внешней политикой, терпят неудачу неоднократные попытки публикации политических писем в 1856 — 58 г.г. Эти письма оказались очень радикальными и по тональности, и по существу. В них Погодин глубоко страдает «о народе, который трудится, проливает кровь, несёт все тягости».
Он рисует страшный образ России, «алчущей, жаждущей, тоскующей, не знающей, что делать с своими силами, расточающей блудно Божии дары...». Причиной такого положения Погодин видит «ложный страх иметь западную революцию!». В этой связи он прямо говорит о том, что «Миробо для нас не страшен, но для нас страшен Емелька Пугачёв; Ледрю-Роллен со всеми коммунистами не найдут у нас приверженцев, а перед Никитою Пустосвятом разинет рот любая деревня».
Камня на камне не оставляет Погодин от внешней политики Николая I и Нессельроде. Он, также как и Ф.И. Тютчев, обличает «проавстрийскую» ориентацию кабинета, политику «жандарма Европы», вследствие которой «народы возненавидели Россию... и с радостью ухватились теперь за первый открывшийся случай сколько-нибудь поколебать её».
Кроме этого, Погодин прямо призывает к отмене крепостного права, высказывая знаменитый аргумент, прозвучавший позже в речи Александра II к московскому дворянству («лучше произвести освобождение сверху, чем оно произойдёт снизу»). Подтверждением этой тревоги служит такое его высказывание: «Явись в какой-нибудь Архангельской или Вологодской глуши Шамиль, Пугачёв или Разин, — он может пройти, проповедуя триумфальным маршем несколько губерний и наделает правительству больше хлопот, чем бунт Екатерининского времени...». Видимое «спокойствие» народа обманчиво: «Невежды славят её, России тишину, но эта тишина кладбища, гниющего и смердящего физически и нравственно... Такой порядок поведёт нас не к славе, не к счастью, а в пропасть!». И тут же — требование материального прогресса («учреждение железных дорог»), скорейшего развития образования, непременной гласности («лекарство, которое под угрозою казни запрещала нам западная наша политика»). Тут же — осознание необходимости «перестроить государственный механизм и избавиться от большой части аппарата.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--