Реферат: Повесть Н.В. Гоголя "Нос" и лубочная традиция
Факт обращения Н.В. Гоголя к общеизвестной лубочной картинке заставляет нас по-иному взглянуть на природу фантастики в повести «Нос». То, что прежде воспринималось как чистая игра воображения, оказалось прямым заимствованием. Ирреальный кафкианский город, по улицам которого разъезжает одетый в мундир нос, превратился в праздничную площадь с театром Петрушки и лубочной лавкой. Не имеющая аналога игра воображения свелась к пересказу аляповатой картинки. Гоголевскую характеристику собственного творчества в «Авторской исповеди» теперь уже трудно расценить как простое лукавство: «Я никогда ничего не создавал в воображении и не имел этого свойства. У меня только то и выходило хорошо, что взято было мной из действительности, из данных, мне известных» (Гоголь VI, с. 216). Сюжет, о котором поколения литературоведов, усвоивших романтическую концепцию литературы, говорят как о гоголевской фантастике, в действительности оказывается «общеизвестным анекдотом», превращенным Гоголем в экзистенциальный гротеск.
VI
Установление связи гоголевских текстов с лубочной письменностью кажется существенным не только потому, что таким образом удается решить вопрос об источниках того или иного сюжета. Более важным кажется постановка общего вопроса о влиянии лубочной письменности на произведения русской классической литературы.
Лубочная письменность является посредником между народной смеховой культурой и литературой. Для ответа на поставленный Бахтиным вопрос о том, как в творчестве Гоголя литературные влияния сочетаются «с непосредственным влиянием народной комики» (Бахтин 1990, с. 529), необходимо проследить, какие именно тексты могли использоваться Гоголем. М. Бахтин отмечает связь «Носа» с городской площадной культурой: театром Петрушки, балаганными зазывалами и т.д. Обращаясь к лубочной картинке «Похождения о носе», которая принадлежит к тому же культурному пласту, о котором писал Бахтин, мы видим непосредственный источник гоголевского сюжета.
Само собой разумеется, разгуливающий в мундире нос — далеко не единственный сюжет русской литературы, заимствованный из лубочной письменности [22].
1) О «носологии» в первой трети XIX в. см.: Виноградов 1976.
2) Об этом см.: Рейтблат 1991.
3) Комментируя понятие народно-городской литературы, которая в первую очередь была представлена лубочными изданиями, Н.И. Толстой поясняет: «Ее выделение в отдельную совокупность письменных произведений редко практикуется в русском литературоведении, а входящие в ее состав произведения и памятники XIX в. и начала XX в. в наше время почти не изучаются. Между тем в польской и хорватской исследовательской традиции ей уделялось серьезное внимание. <...> Подобно просторечию, адаптировавшему по своим меркам литературный язык, народно-городская, или «лубочная», литература приспосабливала ряд произведений, сюжетов и тем элитарной литературы к народным представлениям и мещанским вкусам Никольской улицы» (Толстой II, с. 14—15).
4) О языковой ситуации России в XIX — начале XX века см.: Кравецкий и Плетнева 2001, с. 25—41. О месте лубка в русской культуре этого времени см.: Плетнева 2001, 2001а.
5) Купец со всем почтением
Что любо, тем и потчует
(С Лубянки — первый вор).
Спустил по сотне Блюхера,
Архимандрита Фотия,
Разбойника Сипко,
Сбыл книги: «Шут Балакирев»
И «Английский милорд»...
(Некрасов V, с. 34).
6) Одной из причин интереса Н.В. Гоголя к лубочной картинке, посвященной отмороженному носу, могли стать и обстоятельства первого приезда писателя в столицу. По воспоминаниям А.С. Данилевского, приехавший в 1828 году в Петербург Гоголь сразу сильно отморозил нос. «Особенно обидная неприятность была для него в том, что он, отморозив нос, вынужден был первые дни просидеть дома» (Шенрок I, с. 152).
7) Ю.М. Лотман отмечает следующие черты, связывающие лубочные листы с театром: 1) наличие на многих гравированных листах мотива рампы и занавесей-драпировок; 2) тяготение к изображению театральной маски (что связывается с итальянским театром и гравюрами Калло); 3) шутовское поведение лубочных персонажей, характерное для театрального зрелища; 4) архаичная композиция рисунка, при которой разные части должны восприниматься как относящиеся к разным моментам действия (Лотман 1999, с. 385—387).
8) «Словесный текст и изображение соотнесены в лубке не как книжная иллюстрация и подпись, а как тема и ее развертывание: подпись как бы разыгрывает рисунок, заставляя воспринимать его не статически, а как действо» (Лотман 1999, с. 387). «Раечные картинки сами по себе большею частью не имеют никакого значения, но получают совершенно неожиданные краски при бойком, метком, а иногда и весьма остроумном пояснении» (Забелин 1873, с. 392).
9) В.В. Виноградов рассматривает двойную природу гоголевского носа («который, сделавшись двусмысленным, носился как угорелый между категорией лица и вещи») как сюжетообразующий фактор повести (Виноградов 1976, с. 33).
10) Милитриса Кирбитьевна, мать Бовы Королевича, — Ровинский I, с. 77, 110.
11) Описание Иерусалима — Ровинский II, с. 320, 327; вид Иерусалима — Ровинский II, с. 315, 323—324, 326.
12) Так как гравированные листки раскрашивались вручную, контур предмета мог не совпадать с цветовым пятном, которое часто выходило за его края и попадало на другие предметы. Эту важную особенность лубка отмечали художники начала ХХ века, открывшие лубок и русскую икону как принципиально новые художественные системы. О влиянии лубка на искусство авангарда см.: Бессонова 1999; Соколов 1999; Бернштейн 1999.
13) Сказка о Еруслане Лазаревиче — одна из самых популярных лубочных книжек — Ровинский I, с. 42, 75, 76, 122.
14) Копия с французской карикатуры на Людовика XV — Ровинский I, с. 313, 314.
15) Дурацкие персоны — Ровинский I, с. 426—427, 436.
16) Лотман 1999, с. 395; Плетнева 2001, с. 54—55.
17) В языковом и орфографическом отношении к лубочной традиции могли примыкать рукописные сборники, которые были очень распространены в XVIII—XIX веках. О них см.: Сперанский 1963.