Реферат: Природа политического мифа
Кассирер отмечает, что цивилизованный человек, несмотря на погружение в миф, подобно человеку древнему, все-таки не может полностью отказаться от требований рациональности. Для своей веры он ищет какие-то резонные основания. Соответствующее теоретическое оформление верования может оказаться весьма сложным, хотя и приводит к тем же аффектам, что и верования примитивных народов. Здесь-то мы как раз и сталкиваемся с отличием собственно мифа от мифа политического. В политическом мифе есть, не может не быть рациональной подкладки.
Мифологическая модель времени специфична – будущего не существует вовсе (время остановлено) или же будущее приравнивается к прошлому – к «золотому веку» (время циклично). В политическом мифе модель времени также ограничивается одним или несколькими событиями, ценными лишь своим символьным капиталом. В нем, как и в архаическом мифе, существует, главным образом, длительное прошлое – источник мифосюжетов, отделенное от настоящего. Настоящее упрощено и находится в запустенье.
Политический миф выдвигает некую идею-истину, лежащую в основе картины мира. Сама же «картина мира» выстраивается как образ будущего через возврат к истокам (то есть, речь идет не о вероятном грядущем, а об идеальном будущем, понятом через исток). Соответственно, имеется некая точка начала истории, которая является основой для построения политического мифа – момент, характеристики которого объясняют все последующее.
Можно заметить, что развитость политической мифологии зависит от количества значимых мифологических событий и их исторической глубины. Например, в России у «демократов» ельцинского периода есть единственное главное событие – «демократическая революция» августа 1991, объявленная моментом образования «новой России» (началом времен), с предысторией о жертвах сталинских репрессий и диссидентском движении. У российских коммунистов главные мифологические события определены 1917-м годом (образование советского государства и последующая героика «комиссаров в пыльных шлемах», едва не превращенная в национальный эпос) с предысторией декабристы-Герцен-народники-большевики и апофеозом Победы 1945 и образованием социалистического лагеря. Для русского консерватора ключевые события истории – крещение Руси, Куликовская битва и другие русские победы, включая и Победу 1945, но без финального апофеоза.
Мы видим, что политический миф, в отличие от архаического не отрицает «предыстории» до «начала времен». Кроме того, период «золотого века» может иметь протяженность от нескольких месяцев или лет («демократическая» мифология) до нескольких сот лет (мифология политического консерватизма).
В архаическом мифе повторяется бесконечный мотив дороги, пути. Путь становится всем, конечный пункт – ничем. Но такое обстоятельство, годное для архаического мифа (которому место – душа), оказывается неприемлемым для политики, для политического мифа. «Цель – ничто, движение – все» – этому принципу западных социал-демократов соответствует их же теория малых дел, убивающая всякую политическую мифологию, превращающая политику в службу социального обеспечения (советский собес или постсоветскую благотворительность и борьбу за «социальную защищенность»).
Расширительное применение этого принципа состоит в том, что он не высказывается открыто и внятно, поскольку трансформирует конечность политического действия, подменяя его мифом-ложью – «есть у революции начало, нет у революции конца» у коммунистов, «не отступать от курса реформы» – у ельцинистов. Исповедующие данный принцип профессиональные революционеры и реформаторы, не ведающие целей своих революций и реформ, живут процессом, не зная цены какому либо фиксированному состоянию. Упиваясь текущей историей, они уничтожают мифическое пространство, а вместе с ним – и культуру.
Консервативный политический миф отличается от всех прочих политических мифов структурированной концепцией прошлого и привязкой к религиозной мифологии в представлениях о начале и конце времен. Политической бесцельности при обращении к истории он противопоставляет мифологическую конструкцию прошлого, историографии – историософию.
Еще одна характеристика политического мифа, отличающая его от архаического – незавершенность. По сути дела, в политической реальности невозможно отыскать совершенно оформленного политического мифа. Он все время находится в состоянии достраивания (лосевский синтез становления), проходя несколько стадий своего развития: через идентификацию по общему переживанию, некое пограничное психологическое состояние, затем, через символизацию (то есть его упрощение, структурирование, мысленное привязывание к каким-то символам) миф приходит к ритуализации – оперированию, комбинированию символами. Наконец, создаются мифоритуальные сообщества. Но поскольку политический миф никогда не достраивается полностью, в конце концов он переходит в стадию унификации и вырождения и погибает, перестав быть мобилизующей силой.
Особенностью современного мифа является именно его «короткодействие». Мировые религии порождают мифы, действующие тысячелетиями. Те современные политические мифы, которые исключают опору на религию, оказываются куцыми, в чем-то повторяя мифологию языческих богов, которые в глазах людей старели и уступали первенство новым богам, а сами обращались в демонов.
Еще один вариант развертывания политического мифа – распространение его на массив текстов, не обязательно связанных между собой логически, но находящихся в едином культурном потоке (который тоже может быть образован мифологически). Примером служит деятельность А.Дугина и издательства «Арктогея», которые вместо декларации своей позиции в каком-то одном документе, стараются создать целый культурный пласт, присвоив себе ряд обозначающих его терминов и имен. Подобного же рода технология задействована корпорацией «Необитаемое время» в книге «Межлокальная контрабанда», представляющей собой набор квази-афоризмов, в который обыгрывается набор терминов, что создает не только чисто эстетическое переживание (например, реакцию на забавную на игру слов), но и определяет контур некоего политического проекта.
Вероятно, первым политическим проектом с использованием целостного мифа, тиражированного средствами массовой информации, был проект Третьего Рейха. Этот пример остается единственным фактом «чистого» социального эксперимента, когда инструментарием министерства пропаганды миф был «вбит» в сознание масс. Но прежде чем «вбивать» миф, были созданы орденские структуры (технология тайных элитарных сообществ и народных мистерий), которые потом «приживляли» миф к политике, используя уже получившие распространение символы и архаические образы. Позднее миф трансформировался, опошлился, отчасти превратился в свою противоположность и перемолол в историческую пыль в всю ту оккультную традицию, в которой был рожден. Можно сказать, что проект Третьего Рейха нанес огромный урон человеческой цивилизации не тем, что использовал мифологическую технологию управления массовым сознанием, а тем, что политика фашистской Германии вышла за границы мифа и дискредитировала миф в глазах человечества, дискредитировала само понятие «нация», дав простор космополитическому произволу, принципиально враждебному любой целостной мифологии вообще.
Миф дает человеку представление о неслучайности его появления в этом мире в данное время в данном месте, а цивилизации – образное целеполагание, выраженное на универсальном языке. Исчерпание энергии мифомотора ведет к кризису мировоззрения (что наглядно демонстрируется последним этапом советского периода). В этой ситуации мифотворчество – единственный инструмент спасения от гибели социума.
Повышение плотности населения и урбанизация в промышленно развитых странах привели к тому, что определенные виды информации становятся унифицированными основаниями для формирования ежедневного поведения. Классовые различия, имевшие значение в прошлом веке и ставшие базисом для коммунистических теоретиков, отошли на второй план. В ХХ веке грани между социальными группами в ведущих странах размылись. Собственные интересы осознаются под влиянием средств массовой информации и выявленных тем или иным способом архетипов, которые могут унифицировать образный ряд, вдохновляющий массы и публики к единому поведению. Все это дает самые широкие возможности для управления общественным мнением.
Масса всегда консервативна. Основа управления ею – использование архетипа, древнейших психических установок, основополагающих эмоциональных состояний. Ведь для нее прошлое гораздо значительнее настоящего. Впечатления прошлого сохраняются в ее психической жизни, и всегда найдутся такие образы, которые стоит оживить. Именно поэтому консерватизм ожидает неминуемый успех в сравнении с либеральными и социалистическими доктринами, которые могут рассчитывать только на бунт масс в результате распада или глубокого кризиса стратегических элит.
Для толпы коммуникация осуществляется из уст в уста или посредством общего зрелища или действия. Современность породила публику, которая олицетворяется в новом типе лидера – в публицисте. Но элементарное социальное действие – разговор, все-таки продолжает сохранять свою роль. Как заметил Тард, одно перо заставляет работать тысячи языков. Но без этих языков работа пера бессмысленна.
СМИ заменяют очный конфликт фиктивным, завершающимся иллюзией единства мнений в искусственно сформированных группах. Но это единство взламывается очными столкновениями политических конкурентов, без отражения которых пресса и телевидение выжить в политическом пространстве не могут. Научная мысль, основополагающая традиция смещается на периферию массива мнений, но именно там им и место – в закрытых клубах, братствах, тайных обществах и библиотеках. Феномен СМИ приводит к расслоению профессиональных групп, причастных к политике – большинство их, так или иначе, превращается в политиков-журналистов разговорного или публицистического жанра; малая часть принимает на себя служение пустынников, творящих в уединении для избранного круга или образующих ордена и братства. Соответственно партии-массы замещаются партиями-публиками, чем снижается их агрессивность и повышается их разумность.
Публика, в отличие от массы, существует в разных пластах времени и пространства. Один может прочитать газету сегодня, другой завтра, один получит эмоциональное подкрепление смутному предчувствию в сегодняшнем телеэфире, другой - через месяц. Изоляция читателя, слушателя или зрителя приводит к тому, что он так и не узнает, насколько много людей разделяют ту или иную точку зрения. Задача вождя – превратить публику в массу, соединить ее в пространстве и времени (например, в момент пропагандистской акции или у избирательной урны). Или хотя бы сблизить моменты эмоционального подъема, связанного с собственной персоной, – с тем, чтобы эмоциональные импульсы отдельных фрагментов публики подпитывали друг друга в решающем акте борьбы за власть.
Средства коммуникации баснословно увеличивают власть вождя, концентрируя недосягаемый авторитет на одном полюсе информационного канала, а преклонение – на другом. Но мощный информационный шум и многочисленность отряда претендентов на любовь публики заставляет политических конкурентов действовать избирательно – либо на какую-то специализированную часть публики, либо на какой-то особый элемент сознания. Только концентрируя доступные ему ресурсы на отдельном направлении информационной войны, политик может рассчитывать на роль ньюсмейкера и запуск мультиплицирующих инструментов СМИ – размножающихся в информационном пространстве пересказов. Современный тип политического вождя должен иметь способность формировать публику, превращая ее в виртуальную партию, и придавать ей необходимые импульсы для завоевания у нее авторитета. Порой достаточно захватить место у микрофона и использовать минимальный набор актерских приемов, чтобы иметь успех в политике. Проблема лишь в том, что конкуренция за место у микрофона – одна из самых ожесточенных.
Заставить толпу слушать или рассматривать себя – означает уже акт власти. Заявление о существовании политической силы становится равнозначным ее появлению. Причем влияние этой силы напрямую зависит от аудитории, прослушавшей первоначально малообоснованно заявление и отождествившаяся с высказанной позицией. В дальнейшем простое заявление более или менее связанных позиций создает упомянутую виртуальную партию (скажем, «партию» поклонников определенного телекомментатора). Управления массами становится не искусством театрального обольщения вождями, а искусством (и наукой) коммуникации. Избирательный процесс превращается в игру знаков, распространяемых массовым тиражом.
Против всевластия СМИ в мифологическом пространстве есть только один инструмент защиты – очные социальные действия, сопровождающиеся максимальной концентрацией символьного капитала. Такие действия – это технология партий или закрытых обществ.
Массификация общества, ставшая очевидной к концу прошлого века (а состоявшаяся еще раньше), проявила противоречие между рациональными задачами управления и мифологической природой социальной мобилизации. Мифология ворвалась в политику. Как пишет К.Мангейм, «свободно парящие или направленные на потусторонний мир чаяния внезапно обрели посюстороннее значение, стали восприниматься как реализуемые здесь и теперь и наполнили социальные действия особой яростной силой». Оказалось, что управление не мыслимо без романтической риторики, без мифотворчества.
Одно и то же население может последовательно жить в принципиально различных мифологических пространствах и не чувствовать какого-то нравственного дискомфорта – романтика может противоречить обыденности. С детской непосредственностью масса может отказаться от любимых символов и обратиться с воодушевлением к символам, которые принято было ненавидеть. Душевного дискомфорта от смены парадигмы масса не чувствует, ибо память об отвергнутом мифе улетучивается почти мгновенно.
Габриэль Тард сто лет назад уже определил влияние тиража распространяемых через газеты умозаключений. Важна не их глубина или соответствие действительности, а именно тираж. Соответственно, утрата популярности того или иного мифа может быть на некоторое время компенсирована тиражностью распространяющих его изданий. Таким образом, СМИ являются ресурсом, с помощью которого миф может быть предъявлен. Другой, сколь угодно эффективный миф, не обладающий таким количеством внимающих его глаз, как миф, имеющий в своем распоряжение телевидение, обречен распространяться архаическими средствами и темпами. Но законы СМИ таковы (и об этом тоже писал Тард), что журналистика вынуждена подстраиваться под настроение массы. Именно поэтому интонация и символьный ряд быстро меняются. Архетип, так или иначе проявляет себя в заказе публики, который журналисты не могут игнорировать.
Ортега-и-Гассет так оценивал изменения в политике, связанные с массификацией: «Сегодня мы видим торжество гипердемократии, при которой масса действует непосредственно, вне всякого закона, и с помощью грубого деления навязывает свои желания и вкусы. Толковать эти перемены так, будто масса, устав от политики, перепоручила ее профессионалам, неверно. Ничего подобного. Так делалось раньше, это и была демократия. Масса догадывалась, что, в конце концов, при всех своих изъянах и просчетах политики в общественных проблемах разбираются несколько лучше ее. Сегодня, напротив, она убеждена, что вправе давать ход и силу закона своим трактирным фантазиям».
Масса теперь перепоручает политику публицистам, чутко улавливающим низменные чаяния толпы. Публицисты дают толпе возможность не утруждать себя действием на площадях. Достаточно чувствовать свою причастность к виртуальному сборищу читателей газет и зрителей телепередач, которые, не видя друг друга, чувствуют и действуют одинаково, как если бы они встретились на площади.
Слабость СМИ в том, что они не создают целостного, саморазвивающегося мифа. Они используют смесь из фрагментов разных мифологических сюжетов. С их помощью массу можно мобилизовать только на очень короткое время – например, на период проведения важного голосования. Длительного импульса политической активности или устойчивого общественного мнения СМИ не порождают. Вместе с тем, мобилизация в решающий момент может надолго предопределить ход событий, и этому нечего противопоставить, кроме представления об эффективности развития самого общества, чьи цели могут существенным образом расходиться с целями хозяев СМИ.
Раздробленность и измельченность мифотворческого потока, предъявляемого обществу, обуславливает превращение его в чистой воды обман. Миф в этом случае не воссоздает культурного пространства, не позволяет возникнуть мифо-ритуальным сообществам, которые, собственно, и могут преодолеть социо-культурный кризис. Обществу приходится восстанавливать свою жизнеспособность вопреки хозяевам газет и телеканалов.
Любой политический миф имеет свою продолжительность жизни и иногда умирает без постороннего вмешательства. Важно, чтобы один миф вовремя сменял другой. Тогда кризис мировоззрения не влечет за собой кризис материальный – производственный и политический. К сожалению, трупный яд разложившихся мифов, остающийся на руках творцов угасающего политического режима, отравляет и губит ростки новой мифологии. Спасение от этого яда – в проявленности архетипа, который, так или иначе, вынуждены «цеплять» все, кто работает с массовой информацией. Архетип систематически убивает политический миф, утративший перспективу. Беда в том, что на смену ему приходит столь же короткоживущий миф.