Реферат: Размышления об истории окружающей среды

А. Радкау

Историческое исследование окружающей среды является отпрыском движения в ее защиту; тем не менее соединение истории и природы издавна привлекало историков. Синтез истории и природы происходил уже начиная с античности, прежде всего по линии географического и климатического детерминизма: сущность народов проистекает из ландшафта местности, где они проживают, а также из природы и погоды. В противоположность этому Арнольд Тойнби толковал развитые культуры как ответ на вызов со стороны окружающей среды, который не облегчал жизнь населению.

Однако природа играет роль преимущественно при возникновении культур, а падение цивилизации по сути является внутрикультурным делом. Оно проявляется как конец роста и как утрата господства над природой; другая идея, что рост и господство над природой сами по себе могли бы стать роковыми для культуры, еще не приходит в голову. Под впечатлением заросших джунглями руин Юкатана Тойнби предполагает, что “лес, подобно змее, "поглотил" культуру майя”. Но ему еще не приходит в голову идея, что эта цивилизация, возможно, погибла от вызванной ей самой вырубки леса. Или это тоже только модная сегодня теория? С примата природы, с гор и долин начинается объемный труд Ф.Броделя о Средиземноморье в эпоху Филиппа II. Он без стеснения признается, что любовь к Средиземноморью послужила импульсом для его создания, и желает читателю, чтобы со страниц книги на него светило "много средиземноморского солнечного света". Правда, такой оптимизм отвлекает его от вопроса об экологическом упадке Средиземноморья, вместо этого он критикует средиземноморских крестьян за то, что они не пахали землю глубже. Глубоко приверженный традиции веры в прогресс, он почти игнорирует опасности перенаселения, и, как страстно желающий умножения численности населения политик XVIII века, с негодованием выступает против рано распространившегося во Франции предупреждения зачатия.

Современное экологическое движение позволяет задуматься над рядом пунктов, которых не замечали историки в прошлом. Но и у соответствующей духу нашего времени теории окружающей среды есть свои ограничения, которые часто остаются без внимания. В первую очередь и вначале это было разумной стратегией – история окружающей среды искала в науке свои экологические ниши, которые еще не были заняты другими.

Этим, а также острой актуальностью, с одной стороны, объясняется особое внимание к проблемам промышленного загрязнения воды и воздуха, к внешней стороне истории промышленности и техники, чему до 70-х годов практически не уделялось внимания, а с другой стороны, к истории идей о природе, область, в которой история философии до недавних пор могла сделать немногое. К сожалению, между этими двумя аспектами истории окружающей среды почти не существует взаимосвязи. Важнейшим фактором стало то, что историки, приступившие к изучению окружающей среды, избегали таких тем, как аграрная история и история лесного хозяйства, история народонаселения и эпидемий. Дело в том, что они были труднодоступны для новичков, так как казались уже занятыми, а господствовавшие там теории имели привкус, подозрительный для экологического движения. Однако если история окружающей среды хочет стать всемирной историей, она должна продвинуться именно в эти области.

Недостаток исторического сознания в экологическом движении объясняется тем, что оно не замечает своей истинной предыстории, так как проблемы окружающей среды и стратегии их решения в XX веке коренным образом изменились. Сегодня основным источником вреда, наносимого окружающей среде, является чрезмерное удобрение полей, напротив, в течение тысячелетий самой чувствительной проблемой окружающей среды для человека был недостаток удобрений. Здесь проблема сегодняшнего дня замутила взгляд на историческую проблематику.

Сегодня во многих частях мира мы сталкиваемся с деструктивными последствиями хищнического частноэкономического эгоизма. Однако эта ситуация не должна исказить представление о том, что гарантированное право собственности и наследования в истории, вероятно, часто способствовало защите земли и растущих на ней плодовых деревьев. Два защитника окружающей среды путем анализа положения в Южной Азии приходят к выводу, что проблема окружающей среды, по сути, является очень простой: повсюду там, где местное население не имеет контроля над своими ресурсами и не может изолировать чужаков, положение с окружающей средой ухудшается.

Есть и другие трудности исследования, которые объясняются актуальной ситуацией. Регламентация сексуальности, которая при наличии современных противозачаточных средств считается принудительно-невротическим подавлением человеческой природы, в прежних условиях как тормоз прироста населения могла способствовать гармонии человека и окружающей среды. Враждебность по отношению к чужим, сегодня для многих признак политической патологии, вполне имела смысл в условиях жизни до Нового времени: отношения человека и окружающей среды в условиях аграрного и пастбищного хозяйства действительно разрушались миграцией, и связанные с конкретным местом знания, полученные опытным путем, утрачивались при переселении. И, возможно, важнее, чем все остальное: господствующий над всем закон инерции, который сегодня часто способствует бездумному обращению с окружающей средой, во времена, когда рубка и транспортировка деревьев была очень трудоемкой, нередко был лучшим защитником окружающей среды. Когда историки фиксированы на идеалистическом представлении о сегодняшнем экологическом сознании, они оставляют без внимания повседневные модели поведения, способствовавшие сохранению окружающей среды в прошлом, которые часто можно увидеть только между строк письменных источников и которые мало подходят для сегодняшней экологической сцены. Нет сомнения: мир "нулевого роста", экономности, вечной утилизации отходов часто был не тем дружелюбным миром, который предполагает формулировка "гармония с природой". Это был мир, в котором многие с равнодушием относились к высокой детской смертности, поскольку они знали, что у выживших оставалось тем больше еды, чем меньше голодных ртов толпилось около пищи, количество которой едва ли можно было увеличить.

Камнем преткновения для историков является также требование экологических фундаменталистов создать своего рода историю, в центре которой стоит не человек, а природа и которая рассматривается не под углом зрения интересов человека. В этой истории тысячелетние человеческие усилия прийти в соответствие с природными ресурсами появлялись бы только как мешающий фактор, как вечная попытка человека поставить природу себе на службу. Мечтательных историков, занимающихся окружающей средой, все больше охватывают сомнения: действительно ли то, что они делают, это история окружающей среды, если они занимаются прошлыми конфликтами из-за леса и воды? Если быть честным, то не идет ли речь во всем этом о человеческих интересах, а вовсе не о природе как таковой? Но к чему эти сомнения? Нетрудно увидеть, что противопоставление "неантропоцентрической и антропоцентрической истории окружающей среды" является мнимым. Историк, занимающийся критикой источников, видит, что он постоянно ограничен углом зрения тех, кто их создавал и передавал. Впрочем, идеал "нетронутой девственной природы" является фантомом. В непредвзятой истории окружающей среды речь идет не о том, как человек осквернял чистую природу, а о процессах организации, самоорганизации и распада в гибридных комбинациях человека и природы. "Приспособление к природе"? Но и в этой расхожей формулировке природа еще понимается как нечто заданное, вечно одинаковое. Историю человеческого осознания окружающей среды нельзя писать как историю понимания собственного права природы, а только как историю осознания долгосрочных природных основ человеческой жизни и человеческой культуры, формировавшуюся посредством опыта кризисов. Эта история действительно существует, в нее входят многие конфликты изза ресурсов.

Там, где сегодня в Третьем мире, который не страдает от избытка продуктов питания, пишется история окружающей среды, она, разумеется, говорит об условиях человеческой жизни. Вандана Шива, вероятно, в настоящее время самая знаменитая женщина-эколог Третьего мира, решительно выступает против разделения охраны природы как таковой и охраны природы как основы для получения продовольствия. Культ дикой местности прежде всего американского происхождения. В США он имеет практический смысл: защиту национальных парков, гигантских деревьев Запада, оставшихся стад буйволов. Но давно доказано, что и та "дикая природа", которую прославляют на Западе, возникла под влиянием индейского подсечно-огневого земледелия. "Вредной ошибочной концепцией, которую европейцы привезли в Калифорнию, а также на остальную часть континента, была вера, что они вступили в "естественную дикую местность". Так, они думали, что должны изгнать индейцев из национальных парков, чтобы сохранить красоту якобы нетронутой природы. В истории окружающей среды образец "дикой местности" имеет фатальное воздействие, отвлекая интерес от улучшения созданной человеком окружающей среды. Есть обоснованное неприятие философии, следствием которой должно стать желание, чтобы девять десятых человечества исчезло.

Странно то, как упорно держались за такую бессмысленную концепцию.

Или здесь тоже есть более глубокая причина? Часто кажется, что речь идет о неудачном выражении оправданного чувства, а именно, что человеческой культуре для того, чтобы она была способной к развитию и к будущему, необходимы скрытые резервы, свободные пространства, свобода действий. "Мысль о том, чтобы видеть каждый клочок земли нетронутым человеческой рукой", кажется "обычному человеку чем-то ужасно тревожным", пишет Риль, и, вероятно, он прав даже в чисто рациональном смысле.

Не в последнюю очередь поэтому в истории окружающей среды, заслуживающей этого названия, речь идет не только о людях и том, что ими создано, но и об овцах и верблюдах, болотах и целинных землях. Нужно заметить, что у природы есть своя естественная жизнь, и она ни в коем случае не является только компонентом человеческих действий, цитатой человеческих дискурсов. Именно непреднамеренные цепочки воздействий человеческой деятельности, при которых становятся заметны взаимосвязи в природе, заслуживают особого внимания.

Через универсальную историю историк находит доступ к тем другим исследовательским дисциплинам, которые уже давно и иногда с большим воздействием на общественность занимаются историей окружающей среды: этнологии, антропологии и палеоботанике. До сих пор эти дисциплины и исследования окружающей среды, проводимые историками, не имели ничего общего. Многое зависит от того, чтобы преодолеть эту пропасть. До сих пор экологические подходы универсальной истории исходили больше от биологов и этнологов, чем от историков. Однако экологический элемент этнологии обычно представляется как "приспособление культуры к окружающей среде", таким образом, разрушительное воздействие культуры на окружающую среду часто оказывается на периферии сознания. Этнологи любят изолированные культуры, мало затронутые современной цивилизацией, отрезанные от мира горные деревни; таким образом они упускают из виду экологические модернизации и сложные взаимосвязи в мире.

История окружающей среды, которая исходит из необходимости изучения «окружающей среды как таковой», неизбежно отгораживается шорами от иных контекстов исторических источников; поэтому она склонна к самообману.

Если реконструировать контексты, то во многих жалобах Раннего Нового времени на хищническое отношение к лесам можно увидеть, что в действительности речь идет не о лесе, а об утверждении прав на лес, и что целью жалоб на запущенность альменды1 является не экология пастбищ, а разделение марок и аграрная реформа. В последнее время североиндейское движение под руководством Чипко превратилось в "самое знаменитое движение Третьего мира в защиту окружающей среды"; если посмотреть вблизи, то речь идет прежде всего о крестьянском движении в защиту традиционных прав на лес. Но зачем отрицать эти контексты или оттеснять их в сторону? Если понимать историю окружающей среды не как узкую специальность, а как интегральную составную часть "historie totale", можно научиться лучше оценивать все другое, что играло роль в конфликтах, связанных с окружающей средой.

Чтобы закончить с шорами: история окружающей среды под влиянием экологических дискуссий выглядит слишком изысканной; в ней обращается слишком мало внимания на тривиальные вещи. Навозные кучи и выгребные ямы являются важными темами реалистической истории окружающей среды, потому что от них зависело сохранение плодородности пашни. Характер питания и продолжение рода являются существенными факторами в отношениях человека и окружающей среды. Картофель и сoitus interruptus значимы для окружающей 1 Земельные угодья, находящиеся в общинной собственности (Прим. переводчика). среды как ключевые инновации XVIII века. История окружающей среды, слишком много внимания уделяющая голове, игнорирует, что решающие вещи происходят на линии пояса и ниже ее. Слишком большой страх получить от социальных историков упрек в "биологизме" зашоривает мышление. Первичная элементарная взаимосвязь человека и окружающей среды задана тем, что человек является биологическим организмом.

Внутреннее единство истории окружающей среды, которая до сих пор часто предстает как пестрое попурри из разных тем, гарантировано, в конечном счете, тем, что между внешней природой и природой человека существуют интимные взаимосвязи и что человек это постоянно чувствовал. "Сознание окружающей среды" по своей сути в значительной степени является осознанием здоровья и как таковое имеет тысячелетнюю историю. Болезнь – это опыт, складывающийся на основе теснейшей взаимосвязи между внешней и внутренней человеческой природой. Уже Гиппократ придает окружающей среде как причине болезни большое значение; его рассуждения о " воздухе, водоемах и местоположении" положили начало более чем тысячелетней "геомедицинской" традиции, которая продолжала жить в медицинских сочинениях раннего Нового времени и в современной городской и жилищной реформе и затем вновь в движении в защиту окружающей среды.

Страх перед болезнью является одной из самых сильных фобий всемирной истории, воздействие которой простирается от религии до процесса цивилизации. И не было простым заблуждением связывать болезни с отношением человека и окружающей среды. С началом оседлости и агломерации человека начинается история многих болезней; серьезные заразные болезни, такие как малярия, чума, холера, тиф и туберкулез маркируют определенные условия окружающей среды и фазы ее истории. Некоторые факты говорят о том, что страх перед раком стоит у истоков современного осознания окружающей среды. "Неантропоцентрическая" концепция истории окружающей среды может, следовательно, затемнить реальные взаимосвязи.

II.

Больше, чем Индия или Латинская Америка, США уже в конце XVIII в. стали предостерегающим примером хищнического отношения к лесу, дичи и почве.

Анонимно вышедшая в 1775 г., в год американской независимости, книга "Американское земледелие" содержит критику новоанглийских фермеров.

"Американские плантаторы и фермеры", по словам анонимного автора, "в целом самые большие неряхи христианского мира", которые всеми способами разоряют один участок земли вслед за другим.

Этих колонистов изобилие земли и изначальное плодородие почвы после выкорчевывания леса толкали к тому, чтобы забыть все добрые крестьянские правила и заниматься "абсурдным" хозяйством.

Они позволяли скотине свободно бегать по лесу, не собирая удобрений; так же мало они заботились о севообороте, а постоянно выращивали кукурузу, более всего истощающую почву; вместо того, чтобы восстанавливать плодородие почвы, они просто распахивали новую землю, когда старая истощалась, и таким образом уничтожали все больше леса, не заботясь о будущей потребности в дереве. Так судили не только европейцы.

Бенджамин Франклин жаловался: "Мы плохие фермеры, потому что у нас так много земли"; Джон Тейлор из Виржинии, один из отцов-основателей США, заклеймил обычные способы хозяйствования янки как "убийство почвы". Никто иной, как Джордж Вашингтон, жаловался: "Мы разоряем землю, как только сделаем ее пахотной, и вырубаем еще больше лесов, пока они у нас есть, или продвигаемся дальше на запад". У него и у многих других современников уже был опыт, что монокультура табака, самого прибыльного экспортного продукта южных штатов в XVIII в., истощает почву.

За табаком последовал хлопок. В книге Джона Стейнбека "Гроздья гнева" признается как общеизвестный факт, что хлопок, выращиваемый без севооборота, разоряет землю: он "высасывает из нее всю кровь". Если "король-хлопок" в XIX в. создал воинствующее единство южных штатов, то это было вызвано не только его преобладанием, но также и его экологической лабильностью: из-за растущей монокультуры продолжалось истощение почвы. С точки зрения южных штатов было вопросом жизни и смерти держать для хлопка вместе с рабством открытым путь на запад. Из-за этого началась гражданская война.

Аграрный историк А. Крейвен в 1926 г., опираясь на серьезные исследования, утверждал, что истощение почвы является главным фактором истории Виржинии и Мэриленда, даже американской истории вообще. В то время как его учитель Ф. Тернер в своем знаменитом тезисе о "подвижных границах" возвел существование пионеров на границе с Диким Западом до источника вечной молодости американизма, для Крейвена движущей силой экспансии было уныние истощенного тыла: стремление на запад как бегство от экологического кризиса! Местами он аргументирует более умозрительно, чем эмпирически: "Пограничные общины заведомые истощители своих земель". На границе нет намерения хозяйствовать длительный период времени, и эта ментальность живущих на границе продолжает существовать, когда граница продвинулась дальше на запад, что вызывает ненасытную жажду земли, которая постоянно оказывает новое давление на границы. Тезис Квейвена, несомненно, более всего верен в отношении регионов и периодов с монополией табака, кукурузы и хлопка. Правда, точная эмпирическая перепроверка тезиса оказывается сложной, тем более что истощение почвы, как признается сам Крейвен, не является однозначным понятием.

В ранний американский период, когда путь на запад еще не был свободен, поселенцы по необходимости переняли многие практики индейского сельского хозяйства. Европейское сельское хозяйство прокладывало себе дорогу на диком Западе не так легко, как этого можно было бы ожидать, исходя из тезиса Кросби, природа далеко не во всех отношениях была на стороне янки. Даже продвижение дальше и дальше и корчевание целины в принципе соответствовало индейскому передвижному земледелию, которое поселенцы увидели у ирокезов. Такое землепользование без органических удобрений не обязательно является экологически губительным, во всяком случае, пока заселение неплотное и земля имеется в изобилии. Положение изменилось, когда этот полукочевой способ хозяйствования соединился с капиталистическим стремлением к прибыли, ориентацией на рынок, монокультурами и ростом населения. Тогда между экологически лабильными элементами сельского хозяйства и американской динамикой экспансии возникла синергия. Позднее, когда удобрения стали закупать, вся проблема была перенесена из экологической в экономическую плоскость: тут речь шла уже не о восстановлении естественного плодородия, а о создании плодородия, необходимого для определенных сортов растений, а это был вопрос денег и минеральных удобрений.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--