Реферат: Развитие авангарда в начале ХХ века

Таким образом, в 1922 году смог появиться ЛЕФ (Левый фронт), группа и журнал, возглавляемые коммунистом-футуристом Маяковским и конструктивистом-производственником Родченко.

Это «левое искусство» было заклеймено противниками всякого новаторства. Таким образом, название «русский футуризм» обозначало то, что мы сегодня зовем «русским авангардом», и включало в себя совершенно различные художественные культуры, от примитивизма до абстракции. Поэт, теоретик и блестящий мемуарист Бенедикт Лившиц заявлял: «Термин футуризм у нас появился на свет незаконно: движение было потоком разнородных и разно-устремленных воль, характеризовавшихся прежде всего единством отрицательной цели».

Итак, «левое искусство», «русский футуризм», «русский авангард» образуют ячейки одного уникального периода в истории русского искусства, а также и в истории мирового искусства в течение — скажем для краткости — первой четверти XX века, между 1907 (появление на московской выставке «Стефанос», или по-русски „Венок", примитивистской тривиальности в форме и тематике перед лицом господствующего символизма) и 1926 годом (закрытие ленинградского Государственного института художественной культуры (ГИНХУК), возглавляемого Малевичем).

В пику утонченности сюжетов символизма, эклектизму модерна и, разумеется, тенденциозному реализму передвижников, начиная с 1907 года («Стефанос» в Москве) на полотнах братьев Давида и Владимира Бурлюков, Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой стали возникать сознательно npимитивные, топорные, даже «вульгарные» манеры исполнения и сюжеты. Так называемый неопримитивизм черпал из детских рисунков и всевозможных произведений ремесленничества, перечисленных выше, элементы, обновившие всю концепцию искусства: лаконизм, несоблюдение научной перспективы и пропорций, полную свободу рисунка в соответствии с множеством точек зрения, симультанизм, подчеркивание в первую очередь выразительности и юмора и провинциальную тематику. Даже в картинах, где преобладает другой стиль, можно обнаружить присутствие этого неопримитивизма, даже в самой радикальной абстракции супрематизма можно выявить среди прочих элементов художественной культуры присущую народному искусству лапидарность.

Двумя протагонистами неопримитивизма, восторжествовавшего в 1909-1910 годах на Третьем салоне «Золотого руна» в Москве, были Ларионов и его спутница жизни Наталья Гончарова. Сюжеты их произведений, взятые из самой обыденной жизни, из глубокой русской провинции, показывают уличные сцены с домашней птицей и свиньями, рядовых солдат, парикмахеров и циркачей. Манера исполнения свободна, сурова, без заботы об академической перспективе, схематична.

Вот что писал в 1913 году их биограф, писатель и теоретик Эли Эганбюри (псевдоним Ильи Зданевича): «После долгого затишья, после долгого господства дешевого эклектизма в конце XIX века в русских городах, после того как русские художники совершенно утеряли всякое знание, всякое мастерство,— появление Ларионова на поле живописи, нового человека, прекрасного выученика французов, неутомимого художника, смелого и сильного, явилось неожиданным и вместе своевременным.

Было бы ошибочно утверждать, что он вырос исключительно на французах и близок лишь им. Другой стихией его творчества явилось искусство вывесок и всевозможная живопись стен и заборов разных безвестных гениев, искусство высокой ценности, которое мы назвали бы „провинциальным", ибо оно характерно для русской провинции, являющееся синтезом чисто русских национальных вкусов с наносными пережитками городов».

По поводу Натальи Гончаровой тот же Эганбюри-Зданевич отмечал: «Детство Гончарова провела в деревне у бабушки. Большим влиянием на нее пользовалась няня Мария, очень религиозный человек, и дворник Дмитрий, бывший солдат, превосходно певший песни и рассказывавший сказки. Девочка обнаружила большую любознательность, влечение к природе, интересовалась ботаникой и жизнью животных Ее манила окружающая жизнь, полевые работы крестьян, одежда темная и строгая. С некоторыми из них она знакомится, подолгу беседует, и вот благодаря этой обстановке у нее возникает цикл крестьянской живописи.

В крестьянских полотнах Гончарова выводит баб, мужиков, парней, занятых работами, то жнущих, то пашущих, то косящих, то собирающих плоды".

Поэт-символист, блестящий критик и живописец Максимилиан Волошин со своей стороны отмечал в рецензии на выставку «Ослиный хвост», продемонстрировавшую в начале 1912 года всю оригинальность русского неопримитивизма. У всех участников «Ослиного хвоста», говорит он, заметна особенная страсть к изображению жизни солдат, военных лагерей, парикмахеров, проституток и педикюрш; они пытаются перенести на персонажей цвета с предметов их представляющих: пишут парикмахеров губной помадой, фиксатуаром, бриллиантином и лосьоном для роста волос, пишут солдат дегтем, грязью, керосином и т. д., и таким образом придают изображаемым объектам запах.

Кроме Ларионова и Натальи Гончаровой, среди участников „Ослиного хвоста" — Малевич с серией своих мощных примитвистско-фовистских гуашей, Моргунов, Татлин, Александр Шевченко. Провоцирующее название «Ослиный хвост» намекало на организованную в Париже противниками модернизма, по указке Доржелеса, постановку в салоне Независимых картин, написанных хвостом осла.

Ослу привязали к хвосту кисть, подставили под хвост палитру с красками и холст. Осла кормили чем-то лакомым: от удовольствия он махал хвостом, и вышла из-под хвоста его картина Сезанна.

В самом конце 1912 года Ларионов представил свое первое лучистское произведение, «Лучистские колбаса и скумбрия», ныне хранящееся в музее Людвига в Кельне. Лучизм лежит у истоков абстракции в общем смысле слова, и его создатель, Ларионов, наряду с Кандинским „Импровизаций" и произведений 1911-1912 годов, был первым последовательным не-фигуративистом в России, чья практика и теоретические работы приведут в 1914 году к конкретной абстракции Татлина, потом в 1915 к супрематизму Малевича. Голоса русской не-фигуративности, абстракции и беспредметного искусства 1911-1920 годов звучат совершенно уникально концерте новаторского европейского искусства начала XX века. Список русских абстракционистов впечатляет: здесь мы встречаем имена москвича Кандинского, «органицистки» Елены Гуро («Камень». 1910), лучистов Ларионова, Натальи Гончаровой, Ледантю («Дама в кафе» из Самарсксго музея), Сюрважа (он же — Л. Л. Штюрцваге), автора «цветовых ритмов» 1912-1913 годов, орфистов- Сони Делоне и Якулова, Татлина - создателя живописных рельефов (1914-1916), Пуни с его наклеенными предметам, супрематистов с 1915 по 1920, Малевича, Ольги Розановой, Пуни, Клюна, Любови Поповой, Веры Пестель, Менькова, Моргунова Россия действительно была привилегированным местом, где концептуально и на практике (с 1909-1910) ковалась абстракция XX века.

Одновременно с возникновением нефигуративного искусства, сопровождая его на пути к отказу от миметического воспроизведения видимого мира, в России развивалось другое новаторское течение, также совершенно оригинальное - кубофутуризм. Разумеется, оно имело итало-французское происхождение, но на русской почве оригинальность синтеза парижского кубизма и итальянского футуризма заключалась в том, что изобразительные принципы и иконография кубизма (реконструкция живописного пространства через деконструкцию предмета) и футуризма (изображение движения, урбанистическая и промышленная тематика) привились на формальной и тематической практике неопримитивизма. Среди наиболее поразительных образцов этого феномена можно назвать, например, «Дровосека» и «Уборка ржи» (1912, Стеделийк Музеум, Амстердам) Малевича или его «Утро в деревне после вьюги» из Музея Соломона Гугенхайма. Предшественником этих произведений был такой шедевр, как «Косарь» из Нижегородского музея: в его основе примитивизм (это «лавочная вывеска» по фронтальности, лицо — с иконы, с овальной структурой, мистически косящими миндалевидными глазами, символическими цветами фона), геометрический сезаннизм (или протокубизм) трактует сюжет в конических цилиндрах и сферах (без какого-либо парижского влияния), наконец. в иконографии и окраске персонажа присутствует «футуристический» металлический элемент. Малевич повторит это столкновение (и синтез) между крестьянской цивилизацией дерева и городской цивилизацией металла в другом абсолютном шедевре, в «Усовершенствованном портрете Ивана Васильевича Клюнкова» (1913). Констатируем, что Малевич не прошел через этап парижского кубизма, хотя в этот момент, в 1912 году, он и получил от него концептуальный импульс. Парижское влияние проявится позднее в его аналитическом кубизме 1913 года (среди прочих примеров «Гвардеец» из Стеделийк Музеум, Амстердам).

Между 1912 и 1920 годами мы становимся свидетелями расцвета картин очень большой пластической силы, комбинирующих множество художественных манер (особенность русской школы) с геометризацией фигуративных элементов через различные способы перемещения планов (сдвиги), принятие в расчет металлизации форм и цветов в новой промышленной цивилизации — все на примитивистской структурной основе. Практически все крупные русские художники Авангарда — за знаменательным исключением Кандинского и Ларионова — прошли через важную фазу кубофутуризма: Наталья Гончарова. Давид и Владимир Бурлюки, Александра Экстер, Малевич. Клюн, Ольга Розанова, Любовь Попова, Вера Пестель, Надежда Удальцова, Ледантю. Скульптуры и живописные рельефы украинца Архипенко и Баранова-Россинэ стоят в ряду высших достижений искусства XX века.

Примечательный факт левого русского искусства - взаимопроникновение поэзии. Редко можно наблюдать подобный «священный союз поэзии и живописи». В России, поэты очень часто были живописцами и рисовальщиками, но эта художественность в большинстве случаев была для них не более чем хобби. Можно констатировать поэтов левого русского искусства начала XX века пришло к поэзии, сформировавшись художники (Давид Бурлюк, Маяковский, Крученых). Творчество Елены Гуро столь же: в области живописи, как и в области поэзии. Велимир Хлебников и Василий Каменс картины и рисовали. Ольга Розанова и Филонов создавали «заумную» поэзию. Кубизм оказал долговременное влияние на русскую поэзию модерна благодаря синтаксическим и лексическим переинструментовкам словесной массы и новому визуальному, графическому расчленению поэзию.

Начиная с 1912 года благодаря усилиям Ларионова и Натальи Гончаровой мы видим расцвет маленьких книжек со стихами литографированных, текст которых был написан от руки поэтом или художником.

Таким образом, в то время как Февральская, а затем и Октябрьская революции вернули все геополитические параметры России, пробудив надежду на создание на новых основаниях, русское искусство произвело собственную радикальную эстетическую революцию, вызвавшую такие слова Малевича: «Кубизм и футуризм были движения революционные –в искусстве, предупредившие и революцию в экономической и политической жизни 1917 года».

1915 год стал решающим годом, когда русское изобразительное искусство поднялось в воздух на своих собственных крыльях и преподало урок искусствам целого столетия и даже более того. В этом году прогремели три выставки: «Трамвай В» и «0,10» в Петрограде, „1915год» в Москве. Это был триумф абстрактных рельефов и контррельефов (Татлин, Пуни), ready made, наклеенных на живописную поверхность (Пуни, Ларионов). Начиная с этого момента, по крайней мере, пять лет (1916-1921) стали для беспредметности необычайно счастливым временем по количеству и качеству созданных произведений, чьих авторов мы перечисли выше. Левое искусство пользовалось почти полной свободой вплоть до 1922 года.

В центре находились остатки прежней красоты «Бубнового валета» фовистский сезаннизм которых стал „рецептурой"; наконец, слева — кубофутуристы, нефигуративисты (такие как Кандинский, Филонов, Баранов-Россинэ), супрематисты, «пространственники» школы Матюшина и Татлин, продолжавший развивать «культуру материала», на которую ссылался конструктивизм, последнее течение русского авангарда, возникшее в течение 1921 года в недрах ГИНХУКа в Москве. Советский конструктивизм стал великим течением двадцатых годов. Его идеология постепенно утверждалась против понятия предмета, воспринимаемого как эстетический (то есть, «реакционный»). Конструктивизм выступал против чистого искусства, воплощенного в станковой живописи. «Памятник III Интернационала», макет которого был создан Татлиным и его командой в 1919-1920 годах, стал эмблемой конструктивизма, хотя его автор и отрицал всякую причастность к этому течению. Сведение предмета к деревянному или металлическому каркасу, принимающее в качестве базового конструктивного принципа линию, приведение элементов в движение (в „Памятнике III Интернационала" три элемента внутри спирали вращаются с различной скоростью; за этим последует «кинетическая скульптура» Габо, вибрирующий железный стержень, выставленный в 1922 году в Галерее Van Diemen в Берлине), подвешивание элементов, создающее движение" (у Родченко),— таковы будут отличительные черты конструктивизма двадцатых годов. «Смерть картины», конец всякого «созерцательного» искусства и пришествие искусства „действенного", провозглашенные выставками («5 х 5 = 25» с Варварой Степановой, Родченко. Любовью Поповой, Александрой Экстер, Александром Весниным, «Конструктивисты» с Георгием и Владимиром Стенбергами и Медунецким) и литературными работами (книга-манифест Алексея Гана «Конструктивизм») 1921-1922 годов, побудили художников массово обращаться к дизайну, театральным декорациям, оформлению книг, текстилю, меблировке, архитектуре и т. д. Те, кто не желал расстаться со станковой живописью. Как Клюн, Древин и его жена Надежда Удальцова, покинули ИНХУК. Мы видим, как таким образом, даже в недрах левого искусства, сосуществовало максималистское течение с абстрактными и беспредметными тенденциями (супрематизм, экспериментальный конструктивизм и производственный конструктивизм, школы Матюшина и Филонова) и течение, которое не отказывалось от «чувственного» присутствия предметов и персонажей на живописной поверхности станковой картины.

Густав Клуцис, Эль Лисицкий Георгий и Владимир Стенберги, Петр Митурич, Любовь Попова Александр Родченко, Владимир Татлин внесли капитальный вклад в создание дизайна XX века, работая с деревом и металлом в объемной и пространственной перспективе. неутомимо создавая образцы текстиля, одежды, мебели, киосков, значительно развив искусство плаката, фотографии и фотомонтажа.

Параллельно с этим видом конструктивизма, старавшимся впитать в себя марксистско-ленинистскую идеологию, развивался другой конструктивизм, также революционный в плане формы, не желавший быть передатчиком идей политической власти (Якулов, Александра Экстер, Веснин⁵⁶ , Любовь Попова). У братьев Антуана Певзнера и Наума Габо конструктивизм стал чистым искусством, что они продемонстрировали на своей выставке „Русские конструктивисты» в парижской галерее Персье в 1924 году.

Что же касается политической пропаганды — агитпропа — в течение первых пяти лет после революции это была исключительно благоприятная для развития дизайна почва. Улицы Москвы и Петрограда, также как и многих других крупных городов, были украшены знаменами, лозунгами, гирляндами, эмблемами, живописными панно. Площади часто превращались в места для выставок. Художники, скульпторы, дизайнеры, архитекторы содействовали тому, чтобы превратить эти манифестации в народные праздники искусства.

С эстетической точки зрения двадцатые годы неоспоримо были полем неслыханных и разнообразных живописных, архитектурных, теоретических, философских экспериментов. Конечно, после революции артисты активно разрабатывали изыскания и реализации, постоянно кипевшие в левом искусстве начиная, по крайней мере, с 1907 года. Отметим это, чтобы не исказить перспективу, как предлагает — и в этой сфере тоже, стойкий миф «двадцатых годов». Правда, главные художественные течения не были обусловлены политической революцией, но, тем менее, именно эта революция создала поначалу творческую атмосферу, климат, благоприятный для расцвета всевозможных форм искусства. С 1922 года, а особенно после смерти Ленина в 1924 году, когда началось неумолимое восхождение сталинизма, коммунистическая политическая власть принялась за все более настойчивые придирки, стремясь уничтожить всякую свободу объединений в 1932 году, а в 1934, в конце концов, провозгласить догму „социалистического реализма" с базовым принципом в виде партийности и классового сознания. После показ 1922 году в Берлине выставки всех русских художественных течений, от реализма конца XIX века до супрематизма и конструктивизма, впервые открывшегося западной публике, мы еще раз станем свидетелями манифестации всех эстетических течений в Париже в 1925 году, по поводу Международной выставки декоративного и промышленного искусства. Придется ждать выставки «Париж-Москва» в 1979 году в Париже, чтобы вновь увидеть — при неблагоприятных политических и музеографических условиях — столь же широкий спектр произведений.

После развала СССР на Западе стало проводиться все больше примечательных выставок русского авангарда. Каждая из этих выставок предлагала новые темы для размышления. К примеру, открывая сокровища из музеев русской провинции. Этот авангардистский ансамбль, противостоявший современной ему «фигуративности», которая после 1934 года привела к соцреализму, ярчайшим образом показывает уникальный характер художественной поэтики левого искусства, для которого онтологическим двигателем являлась абстрактная идея. Конечно, постсупрематизм Малевича, «конструктивный реализм» Ивана Пуни, Натана Альтмана, Юрия Анненкова или Владимира Лебедева, даже визионерская виртуальность Филонова, начиная с самых 1920-х годов, являются современниками архитектурным произведениям Дейнеки и Самохвалова, иконическим иератизмам Пахомова и Пакулина .

Все это приведет к великой машинерии соцреализма, представленного здесь образцовым произведением „Киров принимает парад физкультурников" (1935) Самохвалова. Достаточно лишь сопоставить, хотя бы мысленно, «атлетические» полотна Машкова, Кончаловского, Ларионова или Натальи Гончаровой и героико-романтическую картину Самохвалова, чтобы увидеть пропасть, разделяющую авангард и эту душеспасительную фабрику картинок, сколь бы профессионально они не были выполнены .

Следовательно, мы можем констатировать, что установка авангарда, стремящегося к тотальности,— изменять при помощи новых форм искусства отношение человека к миру — совершит сдвиг в сторону установки соцреализма, также стремящегося к тотальности,— изменять это отношение человека к миру при помощи идеологии коммунистической партии. Мы видим бездну, разделяющую официальный советский академизм и достижения левого русского и советского искусства, украшение мирового искусства, в его одновременно утопическом и пророческом порыве.

Остановимся на абстракционизме и рассмотрим его подробней. Абстракционизм в русском варианте развивался в двух направлениях: у Кандинского это спонтанная, иррациональная игра цветовых пятен, У Малевича — видимость математически-выверенных рационально-геометрических построений. В. В. Кандинский (1866—1944) и К. С. Малевич (1878—1935) были теоретиками и практиками абстракционизма. Поэтому их полотна трудно понять, не зная их теоретических трудов, понять, что стоит за всевозможными комбинациями первичных элементов — линий, цветов, геометрических форм. Так, Василий Кандинский рассматривал абстрактную форму, как выражение внутреннего духовного состояния человека (“Истинное произведение искусства возникает таинственным, загадочным, мистическим образом “из художника”). Он один из первых поставил перед искусством цель сознательного “высвобождения” художником на холсте энергии движения, цвета, звука. А их синтез для Кандинского — это “ступени” к будущему нравственному, духовному очищению человека.

Кандинский полагал, что “цвет является средством, которым можно непосредственно влиять на душу. Цвет — это клавиш; глаз — молоток; душа — многострунный рояль”. Художник посредством клавиш целесообразно приводит в вибрацию человеческую душу. Цвета и формы Кандинский трактовал произвольно: желтому цвету он приписывал некий “сверхчувственный”, а синему — некий “тормозящий движение” характер (потом характеристики также случайно менял), вершину остроконечного треугольника он рассматривал как движение вверх, как “изображение духовной жизни” и объявлял “выражением неизмеримой внутренней печали”.Воплощая свою теорию на практике, Кандинский создавал абстрактные произведения трех типов — импрессии, импровизации и композиции, в равной мере лишенные смысла, не связанные с жизнью.