Реферат: Развитие главных антиковедных направлений в последней трети XIX в

1. Историко-филологическое направление. Ф.Ф.Соколов

[175] Изучение античной истории окончательно складывается в России в преемственную научную дисциплину в первой половине XIX в. Завершение этого процесса было связано с формированием Петербургской исторической школы в лице М. С. Куторги и его довольно многочисленных учеников. Сильными сторонами этого научного направления были убеждение в необходимости критического изучения истории и стремление познать общий ход ее развития, дать логически убедительное истолкование общим историческим процессам. При этом широко использовались прогрессивные идеи западно-европейской общественной мысли - французской романтической историографии (в особенности Ф. Гизо) и, в более общем плане, гегелевской философии.

Стремление к историческому синтезу составляло и сильную и слабую сторону школы Куторги. В ту пору историческая наука еще не располагала средствами для проведения широких обобщений. Не была завершена выработка правильной научной методологии, не было также, по крайней мере в научном обиходе, такой философской доктрины, которая могла дать убедительное истолкование всему историческому процессу в целом и предложить идеи для столь [176] же убедительного установления отдельных исторических закономерностей. Но главное, только еще была начата работа по основательному, критическому изучению исторических источников. Предстояло подвергнуть строгой проверке массу непроверенных сведений, удалить ложное и выявить истинное и таким образом расчистить поле и подготовить материал для возведения больших исторических зданий. Работы здесь был еще непочатый край ...

В этих условиях стремление к историческому синтезу стало восприниматься как склонность к постановке слишком широких проблем, до которых наука еще не доросла. У молодого поколения ученых, формировавшихся под влиянием критических идей того же Куторги, складывалось убеждение в необходимости уточнения самих исторических фактов до того, как эти факты будут положены в основание какой-либо теории.

Наука античной истории, основывающаяся в установлении своих фактов главным образом на данных античных текстов, многое могла бы получить в этом плане от той родственной дисциплины, которая этими текстами занимается, - от филологии. Однако сближению истории с классической филологией мешала традиционная ориентация этой последней на изучение эстетически значимых текстов, на их формальное лингвистическое, грамматическое или литературоведческое истолкование. Достаточно сослаться, в качестве примера, на знаменитую полемику Готфрида Германа, столпа формального грамматического направления в немецкой классической филологии, с другим выдающимся филологом Августом Бёком, который выступал против узости грамматического направления и ратовал за глубокое изучение жизни древних народов во всех ее проявлениях.¹

В России, в дополнение к этому, действовали и другие факторы, так сказать, внешнего, ведомственного характера, которые тоже затрудняли сближение истории с классической филологией. Изучение античной истории велось преимущественно университетскими профессорами - М. С. Куторгой и его школою в Петербурге, Д. Л. Крюковым, П. М. Леонтьевым и учениками Т. Н. Грановского в Москве, М. М. Луниным в Харькове, между тем как средоточием филологических штудий была академическая кафедра греческих и римских древностей, которая вплоть до конца века замещалась [177] приглашавшимися из-за границы, из Германии, филологами-классиками традиционного типа (Е. Е. Кёлер, Ф. Б. Грефе, Л. Э. Стефани, А. К. Наук).

Трудно сказать, как долго продолжались бы поиски путей к критическому обновлению самого основания науки о классической древности, если бы не пришла вдруг помощь со стороны. Интенсивные археологические изыскания вызвали к жизни в XIX в. ряд новых источниковедческих дисциплин и среди них - науку о надписях, эпиграфику. Тысячи греческих и латинских надписей, введенные теперь в научный оборот, дали исследователям возможность изучать древность на безусловно подлинной, строго документальной основе. Изучение надписей по необходимости потребовало комплексного подхода, применения одновременно приемов и методов филологической и исторической интерпретации. Именно эпиграфика сделала возможным жизненно необходимое для науки о классической древности взаимопроникновение истории и филологии, доставив историкам недостающий им строго фактический документальный материал, а филологам - повод соединить формальный анализ текста с его реальным истолкованием.

С этих пор начинается новый этап в развитии науки об античности. В Западной Европе эта реформация в области антиковедения была связана с деятельностью выдающихся эпиграфистов А. Бёка, А. Кирхгофа, У. Кёлера, В. Диттенбергера, Т. Моммзена и др. А. Бёк еще в 1815 г. выступил с инициативою издания - заново и строго научным методом - всех греческих и латинских надписей, а затем и действительно начал публикацию первого большого свода греческих надписей ("Corpus Inscriptionum Graecаrum", vol. I - IV, 1825 - 1859). В работе над этим изданием, помимо Бёка, приняли участие И. Франц, Э. Курциус, А. Кирхгоф. С 1873 г. Берлинская Академия наук приступила к новому изданию греческих надписей; первые его тома с афинскими надписями, подготовленные А. Кирхгофом, У. Кёлером и В. Диттенбергером, составили "Corpus Inscriptionum Atticarum", а все издание в целом, включая тома с надписями, найденными за пределами Аттики, получило позднее название "Inscriptiones Graecae". К этим двум сводам добавился третий - предпринятое под руководством Т. Моммзена издание латинских надписей ("Corpus Inscriptionum Latinarum", с 1863 г.).²

[178] Одновременно началось широкое использование надписей для углубленного исследования древней истории, при этом не только традиционных тем внешней, политической истории, но и не затрагивавшихся ранее сюжетов экономической, социально-политической и культурной жизни античности, для рассмотрения которых именно эпиграфика доставила впервые необходимый материал. Для примера можно указать на образцовые монографии самих первых издателей греческих надписей - "Государственное хозяйство афинян" А. Бёка³ и "Документы и исследования по истории Делосско-аттического союза" У. Кёлера.⁴

Аналогичного рода реформация вскоре началась и в русском антиковедении. Здесь зачинателями нового направления выступили ученые Петербургского университета, представители следующего после Куторги поколения Ф. Ф. Соколов, И. В. Помяловский и П. В. Никитин. При этом особенно велико было значение научной и преподавательской деятельности старшего из них Федора Федоровича Соколова (1841 - 1909 гг.). Именно Соколов первым в России сформулировал принципиальное положение о необходимости строго фактического, в документах, исследования древности, и он же одним из первых дал классические образцы такого исследования в своих эпиграфических работах. Более того, Соколову удалось создать целую школу русских эпиграфистов, удачно совмещавших в своем лице филологов и историков. Этой школе суждено было занять ведущее место в дореволюционной русской науке об античности.⁵

[179] Ф. Ф. Соколов первоначальное свое образование получил в петербургской духовной семинарии. В 1858 г. он поступил в Главный педагогический институт, но проучился здесь недолго, так как уже в следующем году институт был закрыт. Соколов перешел на историко-филологический факультет Петербургского университета, который и окончил в 1862 г. со степенью кандидата.

В университете Соколов специализировался по всеобщей истории, главным представителем которой был тогда М. С. Куторга. Правда, курса лекций по древней истории самого Куторги Соколов, в бытность свою студентом университета, не слушал. Как раз в эти годы Куторга дважды отправлялся в долговременную заграничную командировку и лекций в университете практически не читал. Замещавший его на кафедре проф. М. И. Касторский был фигурою достаточно бесцветной, да и читал он свой курс древней истории главным образом студентам юридического факультета, так что неизвестно, слушал ли вообще его лекции Соколов. Однако средневековую и новую историю читали на историко-филологическом факультете ученики Куторги М. М. Стасюлевич и Н. А. Астафьев, умевшие донести до слушателей дух новой, критической науки. Таким образом, хотя Соколов и не был учеником Куторги в собственном смысле слова, первоначальное его формирование как ученого, несомненно, проходило под сильнейшим влиянием и в русле созданного Куторгой научного направления.⁶ По возвращении же Куторги из-за границы не было недостатка в возможностях и для личного общения Соколова со знаменитым профессором. Свидетельство тому, между прочим, можно обнаружить в магистерской диссертации Соколова, где автор благодарит Куторгу за доставленные ему сведения [180] по литературе предмета.⁷

Вообще Соколов получил отличную специальную подготовку. Кроме собственно исторической он прошел еще и основательную филологическую школу под руководством превосходных классиков - эллиниста И. Б. Штейнмана и латинистов Г. И. Лапшина и Н. М. Благовещенского, одного из крупнейших в дореволюционной России специалистов по римской словесности.

По окончании университета Соколов три года провел на педагогических курсах. Это время он использовал не только для подготовки к будущей педагогической деятельности, но и для продолжения своих научных занятий, в частности для написания диссертации на степень магистра; темой была избрана древнейшая история Сицилии - с легендарных времен и до конца VI в. до н. э. Эту диссертацию Соколов защитил весной 1865 г., после чего был командирован для завершения своей научной подготовки еще на два года за границу. "Время это, - читаем мы в автобиографической записке Соколова, - провел он исключительно в Германии, стараясь пополнить пробелы в сведениях своих о Греции и Риме, для чего обращал особенное внимание на изучение греческих надписей с археологиею и историею искусства, знакомясь в то же время с поэтами греческой и латинской антологии, с "малыми" географами, греческими риторами II-го века по р. Х., римскими юристами древнего времени и разными схолиастами".⁸

В этой краткой заметке заслуживает быть отмеченным упоминание Соколова о первых своих занятиях греческой эпиграфикой. Впоследствии этот предмет займет центральное место в его научных занятиях, и соответственно исторические интересы его переместятся на более поздние эпохи - классическую и эллинистическую. Пока же, и за границей, его по-прежнему занимала история архаической Сицилии. К концу командировки у него уже окончательно сложился замысел следующую свою диссертацию посвятить истории ранней сицилийской тирании - династии Дейноменидов (рубеж VI - V вв. до н. э.). В письме родным из Берлина от 13/25 апреля 1867 г. он сообщал: " ...Выбрал уже себе одним ударом тему для докторской диссертации. Буду себе писать о Гелоне и его братьях, Диноменидах, тиранах гелойских и сиракузских. У меня уже почти [181] все собрано, что надо по этому предмету, даже план сочинения был составлен и все давно обдумано. Ведь я только самую небольшую часть того написал на магистра, что приготовил".⁹

Этот замысел остался, однако, неосуществленным. По возвращении из-за границы в 1867 г. Соколов приступил к чтению лекций по древней истории в своем родном университете. Разработка этого, а затем и других исторических курсов, сильно увлекла его, и написание новой диссертации по Сицилии было отложено до другого времени. Однако позднее явились иные интересы: Соколова увлекла работа по исправлению, на основании новых эпиграфических данных, устоявшихся в науке отдельных положений (особенно по хронологии классического и эллинистического времени), и до завершения диссертации о Дейноменидах руки все не доходили. Так Соколов и не написал докторской диссертации. Это, однако, не помешало сначала Историко-филологическому институту, где Соколов также преподавал, а затем и университету, в уважение к его заслугам, избрать его на должность профессора.¹⁰ Значение научной деятельности Соколова было признано также и Петербургской Академией наук, которая в 1900 г. избрала его своим членом-корреспондентом. Помимо этого, Соколов состоял еще членом Русского археологического общества и принимал деятельное участие в работе его Классического отделения.

Вообще же жизнь Ф. Ф. Соколова не была богата внешними переменами. Боvльшая часть времени уходила у него на преподавание в университете и в Историко-филологическом институте. К последнему его привязывало еще и исполнение обязанностей ученого секретаря конференции (в течение целых 20 лет, с 1871 по 1891 г.). Свободными у него оставались обычно лишь два летних месяца, которые и употреблялись на продолжение научных занятий. Это внешне столь размеренное существование нарушено было лишь однажды: летом 1880 г. Соколов ездил в Грецию для того, чтобы наладить эпиграфическую практику своих учеников, которых именно по его инициативе министерство просвещения стало направлять на стажировку в Грецию для полевых занятий древностями.

Внешне ничем особенным не примечательная, жизнь Ф. Ф. Соколова [182] была, однако, до предела наполнена непрерывным и напряженным научным трудом. Соколов выступал в печати нечасто, временами наступали периоды длительного молчания (например, между 1868 и 1876, а затем между 1886 и 1895 гг.). Однако написанным и опубликованным в конце концов оказалось не так уж мало,¹¹ главное же - все почти без исключения отличается замечательной глубиной и сохраняет свое значение и в наше время.

Уже первая печатная работа Соколова - его магистерская диссертация по истории Сицилии - свидетельствовала о большой учености и зрелости мысли молодого автора (Соколову было тогда 24 года). Тема для диссертации была выбрана даже для антиковеда достаточно редкая - история античной Сицилии в ее древнейший период, до расцвета там греческой культуры. Однако Соколов был настоящим исследователем, его всегда тянуло к темам малоизученным, к вопросам темным и запутанным, где открывалась возможность для самостоятельной работы. К тому же он уже тогда был убежден в необходимости полнокровного воссоздания исторического процесса, ибо это одно, как он считал, могло быть условием его адекватного понимания. "Полное право имеют сказать мне, - писал он в предисловии к диссертации, - что я выбрал предмет сухой, скучный и незначительный; что даже в своем периоде я отделил самую скучную, самую незначительную часть. Но точно также совершенно справедливо я возражу, что нет безусловно большого и безусловно малого; что нет ничтожной или никуда не годной истины; что такую именно часть мне необходимо было отделить, потому что необходимо было начать сначала".¹²

Высказывая это убеждение в принципиальной равнозначимости исторических сюжетов, в необходимости столь же обстоятельного разбора периодов, по общему мнению, скучных и темных, как и периодов блестящих, Соколов совершенно в духе признанных мастеров историописания, таких, как Полибий, Макиавелли или Л. Ранке, именно в подробной реконструкции прошлого видит прелесть и пользу исторического труда. По его мнению, "подробное [183] изложение исторических событий легко может возбудить интерес, победить всякие предрассудки и доставить известность как самому сочинению, так и событиям, которые в нем излагаются <...>. Но в чем заключается интересное, подробное изложение? В том, разумеется, чтобы все сочинение представляло связный и цельный рассказ, чтобы читатель видел взгляд описываемого в сочинении общества на современные исторические события, впечатление, которое эти события производили, скрытные причины и видимые (ближайшие и отдаленные), следствия происшествий, тайные мотивы и явные предлоги действующих лиц, чтобы было яркое и ясное описание городов и земель, чтоб были представлены выдержки из подлинных документов, чтоб были подробно охарактеризованы современные поэты, юристы, историки и философы".¹³

Магистерская диссертация Соколова - большой и оригинальный труд, который может служить образцом конкретного исторического исследования. В диссертации подробно рассматривались: история древнейших жителей Сицилии (главным образом сиканов и сикулов) до появления греков; затем, древнейшие сношения греков с Сицилией, основание греческих колоний в восточной части острова, расширение территории и политическое состояние этих колоний в VIII и VII вв.; наконец, отношения греков к сикулам в эти же века и религия сикулов. По справедливому отзыву С. А. Жебелева, это была для своего времени "первая вполне научная, обстоятельная и самостоятельная работа по древнейшему периоду истории Сицилии во всей европейской литературе".¹⁴

Замечательна проявившаяся уже в этой первой работе совершенная самостоятельность Соколова как исследователя. Выступая вслед за Куторгой в русле утвердившегося критического направления, воздавая должное заслугам своих предшественников, Соколов вместе с тем - и это тоже роднит его с Куторгой - здраво судит об уже обозначившихся недостатках победившей на Западе критической школы. Подобно Куторге он протестует против укореняющегося гиперкритицизма, против излишнего недоверия к античной традиции и обусловленного этим увлечения критикою и исправлением текста древних авторов. Сознавая всю ответственность своего выступления против непререкаемого в то время авторитета западно-европейских, в первую очередь немецких филологов-классиков, Соколов [184] замечает: "Ведь это чистый бунт, восстание начинающего ученика против заслуженных и почтенных учителей. Но учиться у них я не перестал и не перестану, а все-таки, ради истины, считаю долгом указать на ту неправду, которая гнездится по местам в их сочинениях. Мне кажется, что ее можно разделить на три главные формы: фикции догадок об исторических фактах, фикции догадок в исправлении текста древних писателей и фикции излишнего неверия и скептицизма. Все это происходит от смелости при обращении с древними писателями, смелости, которая легко образуется от привычки видеть в древних сочинениях массы лжи, ошибок и недоразумений".¹⁵ И далее он приводит убедительные примеры всех указанных им видов ученой "неправды".

Эта высокая степень понимания задач и возможностей научной критики поражает в молодом ученом. Она делает его достойным, т. е. способным к самостоятельному продолжению, восприемником заложенного Куторгою в Петербурге научного направления. Великолепно охарактеризовал эту черту в Соколове С. Н. Валк: "Ф. Ф. Соколов, подобно Куторге, выступает под знаменем исторической критики, но исторический критицизм для него уже не откровение, а прочно приобретенное научное наследие, и это дает ему возможность выступить с первого же своего шага на научном поприще в положении не восторженного неофита этой критики, а уже в качестве антикритика ее новейших извращений".¹⁶ Заметим только, что и в деле антикритики образцом для Соколова мог быть все тот же Куторга, который тоже поднимал уже голос против крайностей гиперкритицизма.

Диссертация Ф. Ф. Соколова интересна не только тем, что по ней можно судить о научных взглядах молодого автора; она содержит также материал, позволяющий вынести суждение и о его взглядах политических. Замечательно выдвинутое Соколовым именно в связи с углубленным рассмотрением культуры догреческого населения Сицилии положение о том, что надо изучать историю не только "победителей", но и "побежденных". Приверженностью к высоким гуманистическим идеалам продиктованы его заявления о том, что греческая колонизация была в сущности "цивилизованным притеснением" местных племен, что эти племена до прихода греков вовсе не стояли на стадии "новозеландской дикости", как [185] утверждали Дж. Грот и некоторые другие западные историки, что, напротив того, туземцы Сицилии успели создать собственную оригинальную культуру, развитие которой было насильственно прервано вторжением греков.¹⁷ Эти общие положения затем великолепно подтверждаются Соколовым на материале религии сикулов. Вообще надо заметить, что в научной литературе нигде с такой полнотой не разобраны вопросы этногенеза, истории и культуры древнейших жителей Сицилии, как это сделано в магистерской диссертации Ф. Ф. Соколова.

Как было уже сказано, начало преподавания в Петербургском университете сильно увлекло Соколова в сторону от занятий Сицилией. Именно в связи с разработкой подробного курса греческой истории стояло опубликование им второй большой работы, посвященной проблеме Гомера.¹⁸ В сочинении, далеко превзошедшем обычный объем журнальной статьи, молодой петербургский ученый подверг самому строгому и, можно сказать, беспощадному разбору все многочисленные построения по гомеровскому вопросу, возникшие со времен Ф. А. Вольфа. По своим взглядам Соколов - и в этом он опять сходен с Куторгой - убежденный унитарий. Он решительно отвергает доводы, воздвигнутые новейшими критиками Гомера, и признает гомеровские поэмы произведениями едиными, цельными, принадлежащими несомненно одному автору. "Единство "Илиады" и "Одиссеи", - заявляет он в заключение своего разбора, - есть также, строго говоря, гипотеза, но она стоит на несравненно более твердых основаниях, чем их дробность: она стоит на общем предании древности, на единстве дошедшего до нас текста, на художественной целости поэм. Доказать свое мнение должен тот, кто восстает против единства, так как он говорит и против предания, и против существующего факта. Onus probandi лежит на противниках единства. Мы можем быть вполне уверены, что они падут под тяжестью этой задачи".¹⁹

Хотя спор о Гомере не окончился и после Соколова, нельзя не заметить, что с тех пор многое - и открытие Г. Шлиманом Трои, и обнаружение и прочтение древнейшей (от II тыс. до н. э.) греческой письменности - укрепило позиции тех, кто судил о Гомере [186] в согласии с античным преданием. Предсказанию Соколова, столь решительно сформулированному в конце его статьи о гомеровском вопросе, похоже, суждено будет сбыться...

С начала 70-х гг. Соколов все более обращается к эпиграфике, которая постепенно становится главным предметом его научных занятий. В 1876 г. он публикует свою первую эпиграфическую статью "Замечания о списках дани союзников афинских".²⁰ Это пока еще общий обзор большой группы надписей, сохранивших списки подати, которую афиняне взимали со своих союзников во времена Первого Афинского морского союза. С самого начала Соколов указывает на исключительную важность рассматриваемого им эпиграфического материала. Сожалея, что эти надписи дошли до нас в обломках, он замечает: "Если бы мы имели полные списки дани, взятой афинянами с подвластных городов, за все годы афинской власти, то у нас были бы драгоценные и документальные сведения как об отношениях афинян к союзникам, о крепости и продолжительности афинской власти, так и об относительном богатстве каждого города, о материальных средствах значительной части греческого мира".²¹

Однако и в нынешнем своем виде эти надписи, по мнению Соколова, представляют ценный источник сведений, позволяющий уточнить наши представления по таким именно поводам, где литературная традиция оказывается недостаточной. Особо подчеркивает Соколов значение цифровых данных: "Всего важнее в списках дани статистические цифры, которые могут быть из них выведены: мы так мало имеем статистического материала в древней истории, что всякая достоверная цифра драгоценна".²²

Хотя статья имеет целью дать общую характеристику избранной группе греческих надписей, автор, будучи внимательным наблюдателем, уже делает ряд конкретных выводов. Так, просматривая перечень взносов греческих городов Малой Азии (Мирина, Кима, Клазомены и др.), Соколов отмечает, что "в территории многих малоазийских городов существуют под афинской властью отдельные общины, платящие особую дань афинянам". Отсюда он делает важный вывод о политике афинян: "В списках дани видны следы [187] стремления афинян ослабить большие подвластные им города раздроблением на несколько общин".²³

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--