Реферат: Реалии открытого пространства-времени: к пониманию нашей исторической системы
Подобные же структурные дебаты идут о границах мировой капиталистической экономики после 1945г. Многие помещают так называемый социалистический блок стран вне этой системы. Они считают, что эти страны, в некотором смысле, выведены из этой системы. Немногие, включая меня, считают, что это - неверный способ концептуализации того, что происходит исторически. (О некоторых из таких дебатов см. Чез-Данн, 1982). Повторяю, это вопрос того, как мы концептуализуем и как мы измеряем структурное пространство.
Некоторые из концепций структурного пространства, относящиеся к мировой экономике, имеют общий способ выражения. Эту концептуальную пару, сердцевина-переферия, хотя она и была изобретена в своем современном использовании только в 1920-х гг., но распространилась даже среди меньшинства ученых только, приблизительно, с 1950, теперь приходится искать в энциклопедиях (как, например, Новый Palgrave, опубликованный только в 1987). Сердцевина-переферия соотносится с пространственной концентрацией экономической деятельности, обнаруживаемой внутри мировой капиталистической экономики. Но должны ли такие "пространственные" концентрации описываться на уровне государственных границ? Если так, можем ли мы определить некоторые государства как сердцевинные государства, а другие - как периферийные государства? Это очень запутанный и достаточно спорный вопрос. Некоторые настаивают, что описываемые таким образом пространственные разделы должны быть меньше,чем государства. Но, конечно, поскольку мы исходим из обзора пространства с целью локализации сердцевины и переферии, мы незаметно подвигаемся к ассимптоте (asymptote), где, вступив однажды на уровень индивидуальной предприимчивости, мы теряем почти все значительные пространственные ссылки. Конечно, мы можем вместо этого двинуться вдругом направлении, к территориям, более крупным, чем государства. В этом случае, Север-Юг становится метафорой для обозначения сердцевины-переферии, и становится не идеологическим пространством, каким является средний промежуток времени, но структурным пространством, каким является длительный промежуток времени, существующий, следовательно, не в циклическом времени, а в структурном времени.
Это поднимает множество других вопросов. Могут ли, через некоторый период времени, пространственные локализации (в смысле теперешнего геополитического пространства) изменить свое местонахождение в идеологическом пространстве, посредством этого оставаясь противопоставленными разрушающему структурному пространству? Конечно. Мы называем это "возрастанием и упадком наций", и, конечно, это может быть проанализировано с использованием концепций структурного пространства. Вчера Япония была местом дешевого труда. Сегодня она - так называемое сердцевинное государство. Завтра она может стать диктующей мировой силой. В этом процессе меняется идеологическое пространство. Место Запада, возможно, сдвигается как категория...., что включает Японию. Но структурное пространство не изменяется. Те же самые структурные категории продолжают существовать несмотря на геополитические перемещения.
Более того, сердцевина и периферия не исчерпывают возможных концепций. Существует противоречивая концепция полупериферии как длящихся, продолжающихся местонахождений в структурном пространстве капиталистической мировой экономики (см. Арриги и Дрангель, 1986). Еще существует концепция "external arena", что представляет собой пространственную концепцию, неотъемлемо связанную c процессом "инкорпорирования" территорий в капиталистическую мировую экономику (см. Хопкинс и Валлерштейн, 1987). Еще раз напоминаю, я не доказываю достоинства именно этой концепции, а просто иллюстрирую существование таких концепций.
Наконец, соотносящимся со временем мудрецов может быть названо постоянное (eternal) пространство и оно дожно быть найдено в обобщениях номотетической(nomothetic) социальной науки, которая, как говорят, владеет истиной "сквозь время и пространство". Как только время становится неважным в такой формулировке, то же самое, конечно, происходит и с пространством. Если инцест - всеобщее табу, неотъемлемо присутствующее в природе (биологической природе?) человеческого общения, то не слишком важно, где мы узнаем это, там или здесь, сейчас или потом. И, действительно, так мне говорили, когда я был студентом. С этой точки зрения, если мы хотим знать больше, научно, о комплексном ( и, поэтому, сложном и неупорядоченном ) явлении, таком как история человечества, мы в конце концов надем его в правде более простого, более точных, интеллектуальных миров - в биологии, наконец, в физике. Для первого шага, Королевское Географическое Общество могло бы решить изменить название на Королевское Метеорологическое Общество.
Бродель говорит об очень длинном промежутке врмени, слишком длинном промежутке времени, если оно существует, что это должно быть время мудрецов. С этой точки зрения, если постоянное пространство существует ( и слово взятое у наших друзей, космологов, сейчас ведет нас к пониманию того, сколь поверхностно прочтение универсальных построений, если думать, что некоторые вещи постоянны и неизменны) - если постоянное пространство существует, то это, должно быть, там, где проповедуют мудрецы.
Причастность к научной деятельности
Где же мы тогда? Пространство-время наших номотетических социальных ученых кжется несущественной иллюзией. Пространство-время наших идеографических историков - события в сегодняш- нем геополитическом пространстве - кажется рядом самоценных измышлений, насчет которых никогда не наступит согласия, по крайней мере пока существует в мире политическая периферия. В других случаях пространство-время серьезно принимается в расчет как основная составляющая нашего геоисторического мира. Но поскольку эти две группы совместно доминируют в нашем социальном анализе уже два века, не удивительно, что нас никогда не учили серьезно думать о времени или пространстве. Не удивительно, что мы склонны думать о них как о чем-то, что где-то здесь.
Нам надлежит стать гораздо более осторожными, гораздо более осмотрительными в нашем использовании реалийй пространства-времени. Прежде всего это чисто лингвистическая проблема. Доминирование идеографическо-номотетического совладения над социальным миром за последние два века принесло всему нашему словарю невероятную путаницу в большинстве всех изучаемых языков. Такие слова как время и пространство - как слова типа государство или семья - кажутся имеющими понятное значение. Но они имеют это очевидное значение только если вы принимаете предпосылки идеографов и номотетистов. Если же нет, то, возможно, было бы лучше использовать совершенно разные слова для различных видов времени и пространства, различных видов государств и семей, и, на самом деле, мы видим, что люди так и делали во многих из так называемых до-современных языков. Вероятно, сейчас это было бы слишком большой культурной неестественностью, и, кроме того, никто бы на это не согласился. Итак, некоторые из нас, как и я, настаивают на на создании лингвистически неуклюжих выражений, таких как "идеологическое пространство" или "структурное пространство-время". Если другие настаивают на том, чтобы говорить просто о "времени" или "пространстве", это проблема терминологических соответсвий и неизбежная необходимость концептуального перевода. Но в концептуальном, как и в лингвистическом переводе, traduttore tradittore&
Лингвистическая проблема невелика, но, однако, за ней стоит более фундаментальная интеллектуальная социальная проблема - как мы воспринимаем наш мир, для чего мы используем наши усилия в познании, как мы организуем нашу научную деятельность. Объединенное идеографически-немотетическое видение было частью и посылкой саентизма и и оптимизма, что формировало идеологическое единство нашей теперешней исторической системы, мировой капиталистической экономики. Эта идеология пришла к своей зрелой версии в Просвещении восемнадцатого века и его религиозных обязательствах по отношению к неизбежности прогресса человечества. До Х1Хв. идеи Просвещения были приняты без анализа не только интеллектуалами, но и общественной мыслью. В этой атмосфере, было совершенно понятно, что эпистемологические дебаты о новоявленных социальных науках, включая и историю и географию, должны быть ограничены, поскольку появились только две вероятных альтернативы: исключительная реальность кажущегося конкретным, научные данные (покончено со всеми философскими догадками!) или исключительная реальность уни- версально правильной научной теоремы (покончено с неприятной непонятностью непроанализированной сложности!).
Но в чем Бродель напоминает Гурвича, нас сдерживает реальность, и мир Х1Хв. вошел в ХХв., что было заговором с целью обличения предпосылок и ожиданий Просвещения. Медленно, но настойчиво сложности социального мира демонстрировали нам свою силу, и появилась, или, по крайней мере, мелькнула возможность идеографически-номотетического совластия. Поэтому мы должны реконструировать самые способы нашего мышления. Мы должны перепроверить самые очевидные из наших концепций, и, следовательно, прежде всего (или, может быть, после всего) - время и пространство.
Кризисы и изменения
Последнее, что нужно понимать, это пространство-время. Это время, о котором теологи говорят kairos, противопоставляя ему chronos, "правильное" время, в противопоставлении к "формальному" времени, Пол Тиллих (1948, стр.33) доказал, что это разграничение между "количественным" и "качественным" временем. Вы, вероятно, удивитесь,что исторический, социальный ученый касается теологического пространства-времени. На самом деле, однако, такие теологические концепции глубоко встроены в хронософии человечества. Они просто одеты в светские одежды. Я предлагаю вам (считать), что запутанные концепции "кризисов" и "изменений" - два самых обычных слова в нашем общественнонаучном словаре - ни что иное как реально воплотившийся kairos.
Но когда и где случаются кризисы и изменения? Мы слишком явно взываем к терминам. Кризисы и изменения не относятся к циклическо-идеологическому пространству-времени, несмотря на нашу склонность определять каждую нижнюю точку цикла как кризис и каждую высшую точку цикла - как изменение в сторону нового порядка. Циклическо-идеологическое пространство-время повторяемо в своей основе, хотя и в форме спирали. Мы имели склонность кричать о кризисах и изменениях, как маленький мальчик, который кричит:"Волк!". И наши слова регулярно опровергались последующими переоценками, (показывающими), как мало изменилось.
Но настоящие изменения, фундаментальные изменения, структурные изменения, конечно, происходят. Структурное пространство-время связано с сегодняшней геоисторической системой. Постольку, поскольку они системы, они продолжают существовать несмотря на циклический процесс, который управляет ими. Итак, поскольку они продолжают существовать, они обладают некими неизменными чертами; иначе их нельзя бы было назвать системами. Но постольку, поскольку они исторические, они постоянно меняются. Они никогда не остаются в следующее мгновение такими, какими были в предыдущее. Они меняются в каждой детали, включая, конечно, их пространственные параметры. Это напряжение между циклическими ритмами и светскими тенденциями - определяющая характеристика геоисторической социальной системы. У них у всех есть противоречия, которые подразумевают, что они должны в некоторой точке прийти к концу.
|Когда они приходят к концу, это означает, что система в кризисе и должна, следовательно, перейти к чему-то другому. Концепция kairos относится именно к "правильному месту" и "правильному времени". Теологи напоминают нам о чем-то фундаментальном, о существовании фундаментального морального выбора, который является редко, но когда является, является неизбежно.
Люди сопротивляются фундаментальному моральному выбору. Они всегда есть, они всегда будут. Выбрать нелегко и для большей части невозможно. На самом деле правда то, что большинство того, что мы делаем, предопределено, что нас сдерживают, даже во внутренних тайниках нашего мышления, наши социальные биографии. И очень возможно дла аналиста обяснить и, следовательно, предсказать вероятное социальное поведение, вплоть до интимных деталей.
Но определение наших действий - результат эффективного функционирования развивающейся геоисторической системы. Предположим, однако, что система больше не развивается. Предположим, что противоречия системы развились настолько полно, что мы находимся в системном кризисе, и, следовательно, в переходе. Является ли это выходом из кризиса из этого предопределенного перехода? Многие из нас хотели бы так думать. Вдревние времена мы прелоставляли ответственность за фундаментальный моральный выбор богам и вверяли себя их хорошему расположению духа. Современных сторонников светских школ пристыдили отходом от богов. Но, невольные сделать свой выбор, они вверяются реальным воплощениям богов, Истории с большой буквы, которая гарантировала Прогресс с большой буквы. Переход всегда и необходимо происходит от менее хорошего к лучшему, от дикарей к цивилизованным людям, от рабства к свободе, от эксплуатации к равенству.
К несчастью, kairos - это пространство-время человеческого выбора. Это редкий момент возможности свободной воли. Это пространство-время, где, на языке (Prigogine) , "cascading раздвоения" уверяют в "переходе к хаосу", и из хаоса, появляется новый, но нелегко предсказуемый порядок:
"Исторический" путь, по которому эволюционирует система по мере того как возрастает контрольный параметр, характеризуется последовательностью стабильных регионов, где доминируют детерминистские законы, и нестабильных, у раздваивающихся пунктов, где система может "выбирать" между более чем одним возможным будущим. (Пригогин и Стенджерс, 1984, стр. 169-170).
Следовательно, человеческое бытие сталкивается с kairos, сталкивается с тем, что я назову трансформирующемся пространством-временем, и не может избежать морального выбора. Это давит на него, в "правильном" времени и месте, в какой-то момент качественного времени и пространства, про