Авангард рабочего класса и цвет прогрессивной интеллигенции страны приняли на себя первый удар, понеся огромные потери. «Самая чудовищная судьба, почти бесприметная в истории, но однажды уже постигшая наш народ, грозила стать нашей судьбой; ничья земля разделит два поколения, и через нее опыт прошлого уже не может пройти в будущее. Когда один сражается и падает, а другой подхватывает знамя и тоже сражается и падает – это естественно, ибо ничто не дается без жертв. Ну а если уже некому подхватить знамя? Просто потому, что уже никого не осталось, кто понимал бы его значение?

Безымянный узник не только рассказывает о том, что происходит в Вестгофене, - он комментирует действие. Он открывает и завершает повествование, предуведомляя читателя уже в начале о спасении одного из беглецов. Анна Зегерс вновь использует здесь апробированный в предшествующих произведениях прием сообщения о развязке уже в прологе, с тем чтобы сосредоточить внимание читателя не на финале, а на перипетиях пробега.

IV. ОСНОВНОЙ КОНФЛИКТ В РОМАНЕ

Писательница всегда находилась на стремнине могучего течения жизни, ставя в своих произведениях главные, определяющие общественное развитие конфликты. Ход действия в романе «Седьмой крест» обусловливается столкновением антифашиста и множества помогающих ему людей с кажущейся всесильной и всемогущей властью. Романистка выводит на сцену немногих ее представителей, занимающих отнюдь не ключевые позиции в нацистской иерархии, «обыкновенных» фашистов, людей без патологических отклонений в психике, и убедительно показывает, как тесно связаны в общественной, человеческой практике нацистская идеология, политика и нравственный облик людей, их исповедующих и осуществляющих.

В свое время бесноватый фюрер заявил, что он освобождает людей от сдерживающего начала ума, от «химеры, носящей название совесть и мораль». Эта мысль программировала поведение членов нацистской партии, штурмовиков и эсэсовцев, рассматривавших концлагери как полигоны, на которых отрабатываются приемы подавления человеческой воли и методы уничтожения целых народов. Вестгофен представляется фашистам прообразом гигантских фабрик уничтожения всех инакомыслящих в будущем, поскольку конечной целью фашистского движения было установление мирового господства.

Биография Фаренберга , нациста из среды мелких буржуа, типична: хотел стать юристом, но не хватило способностей и ума. «Вместо того чтобы заниматься с отцом прокладкой труб, он предпочел обновлять Германию, брать с штурмовиками маленькие городки, в том числе и свой родной городок, в котором он раньше считался лодырем, обстреливать рабочие кварталы, избивать евреев...» Фаренберг презирает любой вид физического труда, предпочитая «чистую» работу палача и карателя, и для него самым жутким видением «был его собственный двойник в синей бузе водопроводчика, продувающий засоренную канализационную трубу». Это яркий штрих в мировосприятии нациста: он уверен, что «высшей расе» все дозволено, она будет править, в то время как противники режима и «неполноценные» народы станут рабами, навозом, на котором произрастет высокая культура «элиты».

Гитлер говорил, что он и его приспешники хотят произвести отбор слоя новых господ, чуждого морали и жалости, слоя, который сумеет установить и сохранить без колебаний свое господство над широкой массой. Верой и правдой служат фашизму те, кто готов стать такими «господами». Фаренберг постоянно обращает взоры к портрету фюрера, даровавшего ему высшую власть: «Господствовать над людьми, над их душой и телом, распоряжаться жизнью и смертью – это ли не всемогущество!»

Еще один претендент на господство над широкой массой – картинно красивый эсэсовец Бунзен , кумир провинциальных барышень. Его звериные инстинкты проявляются лишь при виде очередной жертвы. Когда в лагерь водворяют одного из беглецов, избитого до неузнаваемости Бейтлера, мгновенно меняется облик Бунзена: «Ноздри расширились, уголки рта задергались, все лицо, которое природа одарила сходством с Зигфридом или архангелом в светлой броне, чудовищно исказилось».

Больше всего на свете страшится утраты власти над людьми Циллих , университетом для которого стали казармы кайзеровской армии, а высшим авторитетом – лейтенант Фаренберг. Самое ужасное для него, крестьянина, - возвращение к земле, к «племени, мухам, ребятишкам», к повседневному труду. Его тянет «туда, где ничего не надо ни заделывать, ни прибивать». Он верой и правдой служил реакции в 1918 г., усмиряя восставших рабочих, а затем закономерно оказался в рядах фашистов, поскольку он – «за нацию», «против всей этой шайки», «против правительства и против евреев».

Писательница скупа в показе «практики» циллихов и бунзенов, в описании зверств и истязаний, которым подвергаются узники концлагерей; тем не менее она добивается огромного эффекта, показывая конечный результат их деятельности. Машину, на которой сбежавший из концлагеря Георг Гейслер добирается до города, останавливает патруль, и беглец думает, что все кончено. Однако солдату, знакомому с приметами Георга по досье трехлетней давности, даже и в голову не приходит заподозрить в нем разыскиваемого. Несколько позже облик Гейслера дан через восприятие другого персонажа, полагающего, что это неизлечимо больной, обратившийся к вере: «Ну, он и двух дней не проживет... На улице свалится». Одна из богомолок принимает Георга за старика-нищего и протягивает ему монету.

В романе зафиксирована характерная деталь в поведении представителей власти : они почти не говорят спокойно, они «рычат», «рявкают», кричат, стремясь придать себе уверенность. Даже имея неограниченную власть, они не чувствуют себя хозяевами положения. Фаренберг с бешеной злобой думает о собственном бессилии, о невозможности сломить волю коммунистов: «При допросах этого Гейслера оставался еще тот взгляд, эта улыбочка, какой-то особый свет на роже, как по ней ни лупи». Стойкость, проявленная на допросе Эрнстом Валлау, поражает и приводит в оцепенение видавшего виды Фишера. Встретившись с Эрнстом в последний раз, циничный гестаповский следователь Оверкамп, знающий, что узнику осталось жить несколько дней, «едва заметно смутился». «Может быть, в его взгляде мелькнул даже оттенок уважения».

Жалкое и отталкивающее впечатление производит деревенский бургомистр Вурц, получивший должность благодаря доносу на Альдингера, своего соперника. Панический ужас овладевает им, когда он узнает о побеге заключенных; слыша стук в дверь, он на четвереньках выползает из своего кабинета. Над ним втихомолку смеется вся деревня, презирают Вурца даже охраняющие его штурмовики. Молодой крестьянин после совершенного в духе национал-социалистических традиций обряда оглашения говорит часовому: «ну уж дерьмо ты тут стережешь».

Еще Генрих Манн в романе «Верноподданный» (1914) зафиксировал тип немецкого обывателя, «шовиниста без чувства ответственности», ярого монархиста, совмещавшего в себе качества раба и тирана. Фаренберги, оверкампы и вурцы – его родные братья. Каждый из них чувствует себя властелином в своей вотчине, однако пресмыкается перед любым, кто занимает более высокую ступеньку в нацистской табели о рангах.

Устами ряда эпизодических героев выражено неприязненное отношение простых людей к нацистскому режиму и новым правителям страны. Пастух Эрнст смеется над их демагогией, ритуалами и «традициями». И он же насмешливо сравнивает себя с Гитлером: «Я – как фюрер: ни жены, ни семьи» (официозная пропаганда твердила о якобы аскетическом образе жизни диктатора).

Насмешливо-недоверчивое отношение к властям сказывается и в репликах тех, кто как-то приспособился к режиму. Анна Зегерс подмечает характерную черту отношения обывателя к правителям: ему не могло не импонировать, что те, «наверху», - в прошлом коммивояжеры, мелкие чиновники, лавочники – родственные души. Будущий тесть Бунзена, «большой остряк и проныра», служит в виноторговой фирме и отчасти иронически, а больше уважительно называет себя «шампанским консулом». «всегда при этом добавляя, что он – коллега Риббентропа, когда-то подвизавшегося в той же области.

V. ОБРАЗЫ, СИМВОЛЫ, ПРИЕМЫ

На страницах романа встает образ поруганной и оскверненной Германии. В первой части первой главы писательница выходит на авансцену повествования, воссоздавая в монументально-фресковой манере историю земли, прилегающей к Рейну, на которой развертывается действие. Величественные события минувшего призваны подчеркнуть недолговечность господства нацистов, витийствующих о «тысячелетней империи». В несколько строчек укладывается в этой ретроспекции четырехлетняя история «третьего райха» (события «Седьмого креста» отнесены к осени 1937 г.), запятнавшего себя кровавыми преступлениями, и в описании нацистского празднества предсказан его неизбежный бесславный крах: «Городок на том берегу был полон огней и шума. Тысячи маленьких свастик отражались в воде крендельками. Повсюду кружили бесовские огоньки. Но когда на другое утро река за железнодорожным мостом уходила от города, ее тихая сизая голубизна была все та же. Сколько боевых знамен она уже унесла, сколько флагов!»

Образ Рейна был излюбленным у сочинителей националистического толка, они сделали его одним из элементов шовинистически-милитаристского культа. Рейн в романе Анны Зегерс осмыслен как неотъемлемая часть отчизны, как символ вечного и непреходящего: он – источник жизни, дарующий людям благодатную землю и красоту, он способствовал сближению племен, его берега стали одним из очагов цивилизации. Воспетая народом река оказывается путем, который ведет Георга Гейслера к спасению.

Символом великой творческой силы народа становится Майнцский собор, в котором беглец находит желанное убежище; как живой памятник труду многих поколений воспринимаются ухоженные сады, аккуратные домики, тщательно возделанные поля. Но простые труженики, творцы всех ценностей, не являются хозяевами в своей стране, власть в ней антинародна по своей сущности, хотя ее идеологи каждодневно разглагольствуют о «единой нации», о стирании классовых различий, о «народном» государстве.

Фашисты широковещательно твердили всему миру о ликвидации безработицы, о водворении спокойствия в стране. Анна Зегерс показывает, что скрыто за демагогическими заявлениями вождей «третьей империи». Только поверхностный наблюдатель-иностранец, в машине которого Гейслер проделывает часть пути, может сказать: «Ваша страна очень интересная. Много леса. Дороги хорошие. Народ тоже. Очень чисто, очень порядок». Обманчива занятость народа, растекающегося утром по многочисленным предприятиям округи, ибо безработица ликвидирована за счет милитаризации промышленности. Почти все герои рабочие (Франц Марнет, Рауль Редер, Герман Шульц) трудятся на военных заводах, а немногие блага, которыми они пока еще пользуются, завоеваны в жестокой борьбе нескольких поколений германского пролетариата.

Писательница широко использует прием контраста, показывая несоответствие видимости и сущности: сельская идиллия взрывается ревом сирен и гулом моторов; на фоне безмятежного пейзажа особенно четко выделяются колючая проволока и силуэты вышек охраны; в уличной толпе снуют шпики из гестапо.

Анна Зегерс часто использует выражение «сомнительная власть»; использует и мотивы, навеянные мрачной историей средневековья («бесовские огоньки» факельных шествий; «охота», на этот раз не за ведьмами, а за антифашистами). Характерна сцена, в которой Франц Марнет, отчетливо представивший себе Георга Гейслера, едва не вскрикнул. «Так, в старину, в подобные же эпохи мракобесия, люди вскрикивали, когда им вдруг, в толкотне улицы или среди шумного празднества, казалось, что они видят перед собой того единственного, которого им рисовали запретные воспоминания, подсказанные их совестью».

Эти и другие параллели со средневековьем отнюдь не означают, что писательница склонна истолковывать фашизм как необъяснимый зигзаг в истории страны, как факт, не поддающийся рационалистическому объяснению. Зегерс рассматривает конкретное явление, возникшее в силу ряда обстоятельств. Она не анализирует факторы, породившие фашизм, не скрывает связей между диктатурой и промышленниками, финансистами и военными (это будет сделано ею позже, в произведениях 40-60-х гг.). Можно сказать, что вопрос почему это случилось, находится пока на втором плане, - писательница сосредоточивает внимание на том, какими путями удерживаются в повиновении миллионы, как на практике осуществляется власть национал-социалистов.

VI. ТЕМАТИКА, ПРОБЛЕМАТИКА

С помощью тщательно отобранных деталей воссоздается атмосфера нацистской Германии, прежде всего военизация всех областей жизни. Машина устрашения дополняется рядом «нештатных», «вспомогательных механизмов» - бесчисленными осведомителями, которые имеются в каждом подъезде, в любом цехе, в любой пивной. Георг Гейслер, вышедший от врача-еврея, сразу же наталкивается на любознательного дворника; Пауль Редер с полным основанием предполагает, что на него донесла дворничиха; в бригаде Меттенгеймера есть свое «недреманое око» – оголтелый нацист Штимберт; по доносу арестовывают «Кочанчика», пожилого рабочего из цеха Франца Марнета, принесшего рабочим весть о побеге заключенных.

Друзья и единомышленники, пытающиеся помочь Георгу, боятся доверить свои мысли бумаге, поскольку в фашисткой Германии не существует тайны переписки; немыслимым кажется им и такое средство связи, как телефон, ибо все разговоры прослушиваются. В отделениях гестапо заводятся досье на десятки тысяч «подозрительных». Идеал ретивых чиновников сыскных ведомств – превращение Германии в гигантский аквариум, где все «видны насквозь».

Каждому немцу внушались мысль о всеведении и всемогуществе тайной полиции: о ней со страхом говорят и думают герои романа. Но многие из них, пройдя через допросы, убеждаются в обратном. Вернувшись из гестапо, Пауль Редер говорит: «Они, видимо, хотели произвести на меня впечатление, будто они-то и есть Страшный суд. Но только ничего они не знают- знают то, что им говорят, не больше».

В то же время другие инстанции предполагают превратить страну в племенную колонию: служащие соответствующих организаций разрабатывают проекты доведения числа немцев до 250 миллионов человек, с тем чтобы заселить ими покоренную Европу. Нареченная «арийца» Бунзена с гордостью заявляет, что она на днях отправляется на «курсы для невест эсэсовцев», где главное внимание уделяется основам нацистского мировоззрения, физической подготовке, кулинарии, рукоделию - всем тем знаниям, которыми должны были обладать хранительницы эсэсовского очага.

В разговоре с Гейслером Пауль Редер иронически замечает: «Разве ты не знаешь, что немецкий народ должен увеличиться вчетверо?», - а его жена, Лизиль, всерьез воспринимает «благодеяния» режима, выражающиеся в получении «через дирекцию пожелания счастья от государства», в прибавке к зарплате семи пфеннигов в час, а также в стопке чудесных новых пеленок. Но в гитлеровской Германии даже гуманные на первый взгляд акты- льготы многосемейным, забота о детях- скрывали зловещий подтекст: лежащие в колыбелях младенцы и делавшие первые шаги малыши вносились в соответствующие гроссбухи и калькуляции, рассматривались в них как потенциальные солдаты, винтики чудовищного механизма будущей мировой империи.

Анна Зегерс поднимает, таким образом, тему ответственности фашистов перед собственным народом, низведенным ими до уровня стада, в котором отдельный индивидуум не представляет ни малейшей ценности и имеет значение лишь как элемент, входящий в расу. Вспоминая позже об огромном резонансе, вызванном публикацией романа, писательница отмечала, что он был обусловлен одним из аспектов, неожиданным для зарубежных читателей: «Вероятно, люди увидели, что Гитлер прежде всего на свой собственный народ, на антифашистов в собственной стране».

Глазам беглеца Георга Гейслера в полной мере открывается новый облик Германии, смахивающий на военный лагерь: патрули, часовые, люди в разнообразных униформах на улице. Ставший невольным свидетелем разговора влюбленной парочки, Гейслер слышит гордые слова паренька о том, что в следующем месяце его призовут в армию: «Там чувствуешь, что ты настоящий солдат, а это все _ игра в солдатики». Отравленному геббельсовской пропагандой юнцу кажется уже недостаточной муштра в лагере, где он отбывает трудовую повинность.

На глазах Георга по улице проходит пехотный полк. Музыка марша навязывает «свой рубленый ритм всем звукам и движениям», приводит в экстаз бюргеров: «У людей мурашки пробегали по телу, искрились глаза», обыватели вскидывали руку в нацистском приветствии. В этой сцене важную смысловую нагрузку несет отступление, в котором слиты воедино и мысли автора, и думы героя- коммуниста Гейслера: «Что это за магическая сила? Сила атавистических воспоминаний или полного забвения? Можно подумать, что последняя война, которую вел этот народ, была удачнейшим предприятием и принесла только радость и довольство! Женщины и девушки улыбаются, точно их сыновья и возлюбленные неуязвимы для вражеских пуль. Как хорошо мальчики научились за две- три недели маршировать! А как матери, которые высчитывают каждый пфенниг и всегда спрашивают: зачем тебе? Они, кажется, готовы, пока играет эта музыка, не задумываясь отдать своих сыновей или куски своих сыновей. Зачем? Зачем? Этот вопрос они испуганно зададут себе, когда музыка умолкнет».