Реферат: Русская история глазами иностранцев
В этом же контексте - и временном, и общественно-политическом - предлагается рассматривать призвание варягов на Русь. Из предыдущего положения следует, что в восточнославянских землях процесс образования государства шел аналогично европейскому, хотя и имел свои особенности. Древние русские земли испытывали давление со стороны Хазарии.
Существовала угроза потери независимости не только Южной Русью (она платила дань), но и северной. Поэтому призвание варяжских дружин для защиты рубежей естественно. При этом утверждалась точка зрения о том, что варяги это норманны.
Название Русь они производили от финского Ruotsi (Швеция, шведы), которое в свою очередь происходит от шведского - гребцы, гребля. [9,194]
Одним из первых противников этой теории был М.В.Ломоносов, доказывающий абсолютную самобытность славянской государственности.
Мне хотелось бы подробнее осветить деятельность Шлецера, который внес свой вклад в развитие русской исторической мысли. Он стремился связать историю с другими разделами науки, с географией, статистикой, языкознанием. Отмечаются, также, его заслуги в разработке критики источников, хотя в области “реальной критики” Шлецер отставал от Вольтера. [9,194]
Разработка русской истории, считал Шлецер, должна начинаться с критического издания летописей. Собственные работы Шлецера в этой области заключались в сличении известных ему летописных списков, в переводе летописного текста на латинский язык и в составлении пояснительных примечаний к летописям на основе материала иностранных источников.
Шлецер следил за качеством работы переводчиков русских книг на иностранные языки. Так, он подверг критике перевод на английский язык “Описания земли Камчатской” С. П. Крашенинникова, принадлежащий Джеймсу Гриву. Шлецер возмущался, что в предисловии Грива русский язык назван “варварским”. [8,203]
Наибольшее количество работ, касающихся России и выполненных Шлецером или при его участии, падает на конец 60х – 70е годы XVIII века. Они выходили в Петербурге и в Геттингене. Прежде всего надо отметить публикации исторических источников: летописей и законодательных памятников.
Наибольший интерес представляет предложенная Шлецером периодизация русской истории, данная в его популярном труде “Изображение истории России”. Он говорит о “России возрастающей” в период с “призвания варягов” (862г.) до смерти Владимира I (1015г.), “России разделенной” на уделы (после смерти Владимира), “России утесненной” в годы татаро-монгольского ига (Условно с 1216 по 1462 гг., с воскняжения Юрия Всеволодовича до воскняжения Ивана III), “России победоносной” (со времени Ивана III до смерти Петра I, 1462-1725 гг.) и “России, в цветущем состоянии находящейся” (с 1725 г.). [8,206]
Эта периодизация давала возможность показать иностранным читателям героическое прошлое русского народа, в борьбе с иноземными завоевателями достигшего независимости. Так, он показывает, что даже “всамое наинесчастнейшее время”, когда Русь находилась под татаро-монгольским игом, “россияне дважды доказали храбрость свою и могущество, ибо Александр Невский побил при Неве Литву, а Дмитрий Донской посек на части татар близ Дона на полях Куликовских”. [8,206]
Шлецер одобрял деятельность Петра I, т.к. “при нем началось литературное образование среди его гражданских и военных чиновников, которых он во всех классах смешал с иностранцами”. [5,253]
Но не с меньшим одобрением относился Шлецер и к порядкам, господствовавшим при Анне Иоанновне, когда представители немецкого дворянства занимали руководящие посты в Русском государстве.
В правление Елизаветы Петровны, с точки зрения Шлецера, русской культуре был нанесен ущерб в силу того, что “неблагодарная ненависть к иностранцам, особенно к немцам, вытеснила их из высших и средних государственных учереждений”. В результате “туземцы уединились и возле них не было товарищей, которые могли бы их стыдить невежеством”. [5,254]
Особенно восторженно относился Шлецер к правлению Екатерины II, при которой иностранцы “снова поднялись” и “немецкие наставники и секретари составили свое счастье”. [5,254]
В развитии “просвещенного абсолютизма” в России Шлецер видит прямую линию от “великого мужа”-Петра I через “великую жену”–Екатерину II к Александру I.
Говоря о крпостном праве, Шлецер называет его “ужасным злом” и считает его главной причиной “испорченности так называемых средних и высших каст”. [5,117] “Господин и слуга взаимно унижают друг друга”-, пишет Шлецер. Насмотревшись в России тяжелых сцен крепостничества, он осуждает его. “Да будет проклято крепостное право! С этого времени я не мог думать без горечи об этом бесчеловечном изобретении, об его имени и о нем самом. Эта адская выдумка притупляет и убивает всякое даже инстинктивное движение человека к личному счастию и к пользе общей”. [5,118]
На мой взгляд деятельность Шлецера, как и других немецких историков, заслуживает признания. Критическая методика Шлецера имела значение для разработки не только проблем летописания, но и вопросов истории вообще.
В их работах иногда можно найти объективный взгляд иностранца на Русскую историю, который под час недоступен русскому историку. Их стремление изучать русскую историю, привлекая иностранные материалы, попытки применять сравнительно-исторический метод в работах заслуживают внимания.
3. Россия глазами Востока и Запада.
Что думают народы друг о друге? Как складываются образы русского, француза, немца — у немца, француза, русского и других?
Иногда суждения иностранцев о России читать лестно, а иногда делается не по себе. Статья В. Багно "На другой духовной широте" посвящена наблюдениям испанцев и стремится дать культурологическое обобщение — “реконструировать образ России в испанском сознании”[4,12]. Любопытно узнать, что испанцы считали нас весьма “хитрым и лукавым народом”, а “лицо Московии” им виделось хмурым; ее роль в истории — быть “бичом народов”. [4,35]
Частый мотив записок испанцев — “удивление и ужас перед безжалостностью русских к самим себе, к своей культуре и своей истории”. [4,30]
“Особого внимания заслуживают размышления испанцев о “пограничной” судьбе России, во многом сходной с судьбой Испании, также находящейся на периферии Европы и между двумя мирами, христианства и мусульманства,”—пишет В.Багно, —“русские — народ пограничный, а не однозначно европейский, в случае с Испанией и Россией образ “другого” не в последнюю очередь был способом самопознания”. [4,23]
Очень интересна статья “Россия екатерининских времен глазами японского моряка”, которую публикует японский историк М.Икута. [4,102] Капитан Кодаю потерпел кораблекрушение в 1783 г., оказался на Камчатке, а затем в Иркутске, откуда он и его выжившие спутники трижды подавали прошение о возвращении на родину. Им отказывали. Лишь после аудиенции у Екатерины разрешение уехать было дано. Кодаю вернулся в 1792 году.
Ему удалось выжить и в Японии, несмотря на “Указы закрытия страны”, в частности гласившие: “Если японец пересек границу и жил в другой стране, то по возвращении на родину он должен будет подвергнуться смертной казни”. Кодаю — в соавторстве с чиновником Хосю — составил “Показания” о своем путешествии, которые (вместе с “Записями о приеме сегуном потерпевших кораблекрушение”) оказались в списке “Сны о России”.[4,125]
Хотя в Японии того времени строго запрещались запись и хранение сведений о других странах, некоторые тайно их переписывали, поэтому относительно много рукописей сохранилось. Возвращение Кодаю произвело на японцев сильное впечатление. Россия стала в их глазах страной, где царит принцип “ги” (долг—справедливость) и милосердие.
Одну из наиболее ярких и полных картин России начала XVIII века, эпохи царствования Петра I, дает книга голландца де Бруина. Основная ценность книги – изображение первоначального этапа петровской реформы, когда сосуществовало и новое, “еще не окрепшее, но развивающееся”, и старое, на первый взгляд “стабильное, незыблемое, а на самом деле обреченное на слом”.[6,25]
Это сосуществование нового и старого де Бруин видит во многом: и в обществе, и в культуре, и в быту.
Одними из интереснейших записок о России являются воспоминания полковника Гагерна, побывавшего в стране в том же 1839 г., что и Кюстин. Фридрих Балдуин Гагерн (1794 – 1848) в свите голландского принца Александра Оранского (племянника Николая I) совершил поездку к петербургскому двору.
После прочтения книги Кюстина, он писал своему отцу: “Я не нашел в Кюстине ничего нового, но встретил подтверждение моих собственных взглядов.”[3,389]