Реферат: Старообрядцы конца 18 и начала 19 века
Во-вторых, Стоглавый собор утвердил двуперстие, разве он не основывался на всей предшествующей многовековой истории церкви? Разве не двуперстие было господствующим столетия до него на русской земле? Разве кто-либо из современных ученых сможет ограничить историческое бытие двуперстия определенным или неопределенным указанием, что глубочайшая христианская древность его не знала?
Стоглавый собор утвердил то, что уже века до него было господствующим, непререкаемым, святым, что казалось и на самом деле было цветом церковной жизни, без чего невозможно было самое прикосновение к церкви, что способствовало иногда удивительно высокому развитию духа человеческого. Не крест ли восьмиконечный охранил русскую церковь от католичества? Не двуперстным ли сложением осеняли себя в своих великих подвигах все святые земли русской?
Церковная жизнь, как и жизнь вообще, выражается мелкими, иногда едва уловимыми чертами, но эти незаметные черты, эти микроскопические штрихи слагаются в правильное, отчетливое, легко читаемое очертание, в один удивительно сложный и возвышенно жизненный организм - тело. Не только вероучение, как непреложная истина, но даже едва уловимая форма букв, которыми переписано изложение этого вероучения, свидетельствует о вере, о духовно-нравственном проникновении в веру. Не только богослужебная книга, но и обращение с нею или как с предметом святым, или как с обыкновенным служит показателем смысла и силы богослужения. Не только обряд, но и едва уловимое движение при его совершении является символом веры.
Со всех этих сторон, да и вообще во всех отношениях жизнь русской церкви еще задолго до Никона патриарха сложилась в величественное одухотворенное тело. В течение столетий являлись святые великие подвижники веры и народности и складывались уставы, предания, обряды, обычаи; росли и крепли мысль и чувство, свидетельствующие о сохранности Христовой веры в чистоте и неприкосновенности; воспитывалась единая народная верующая душа.
Можно ли в этой народной душе искать каких-либо зародышей раскола? Нет, и на это никто дерзнуть не осмелится, кто верует, что и до Никона патриарха на Руси была святая непорочная Христова Церковь, что народ был предан чистой вере, что он созидался в великий храм Духа Святого. Этой вере, этой Церкви старообрядцы никогда не были изменниками. Все то, на защиту чего они восстали, было освящено самою Церковью и засвидетельствовано великими святыми, одухотворено народною мыслью.
Таким образом, исчезает самая возможность вопроса о начале происхождения старообрядчества. Не при Никоне патриархе оно возникло и окрепло, а раньше его, так что изначальный момент старообрядчества должен быть отодвинут в глубь веков, он простирается в страшную историческую даль, доходит до самых цветущих времен восточной церкви и апостольского века. Раньше же Никона старообрядчество развивалось в удивительно пышный цвет, оно торжествовало на Стоглавом соборе, его исконным представителем является митрополит Макарий, его исповедовали и князья, и цари московские, и целые сонмы русских святых, оно именно было господствующим исповеданием на русской земле до Никона патриарха, воспитавшегося в нем же и имевшего силу изменить ему. При Никоне патриархе старообрядчество не началось, не зародилось, а было смещено, заменено чем-то иным, новым, старообрядчество же раскидано было по всей русской земле. То, что обыкновенно называют старообрядчеством, или расколом, в сущности есть не что иное как часть некогда великой и цветущей церкви, искони живой, растущей, одухотворенной.
Можно говорить не о причинах происхождения старообрядчества, а о причинах разделения древней старообрядческой церкви, о причинах сохранения ее духа в народе русском, о причинах необыкновенной живучести и силы этого духа, о причинах и свойствах церковного перелома, совершившегося при патриархе Никоне, и безжизненности, полной неудачности при всем видимом блеске этого перелома.
II. ОТНОШЕНИЕ К СТАРООБРЯДЧЕСТВУ ВЛАСТЕЙ И ОБЩЕСТВЕННОСТИ.
1. ОТНОШЕНИЕ К СТАРООБРЯДЧЕСТВУ ДО ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ ПЕРВОГО
Отношение к старообрядчеству господствующего исповедания, как синода, епископов, так и отдельных лиц, не представляется твердо определенными и устойчивым. Иногда для одних старообрядцы представляются чуть ли не врагами Христа, для других же они наиболее глубоко верующая и преданная истинной вере часть единого православия. Найдутся архиереи, которые за стыд и бесчестие считают войти в единоверческий храм и совершить здесь службу по старым книгам и обычаям. Зато есть и такие, которые во время служения по-старинному, в единоверческом храме, отдыхают и умом и сердцем, служат в радости и духовном веселии. Усиливается против старообрядчества миссионерство, и в то же время епископы и духовенство глубоко перерабатывают свои существенные воззрения на старообрядчество, постепенно утрачивают прежнюю остроту и ненавистничество, начинают усматривать в старообрядчестве и истинную веру, и глубокую народно-историческую мысль.
Все эти и подобные им явления указывают на то, что отношения к старообрядчеству создавались искусственно, не имели под собою твердых, положительных оснований. В настоящее время эти старые исторические отношения, можно сказать, окончательно разрушены, и на месте их созидаются отношения новые, и на новых началах.
Вполне ясные и определенные отношения к старообрядчеству существовали только в царствование императора Николая I при общем руководстве церковными делами московского митрополита Филарета. Тогда старообрядчество признавалось преступностью, как с церковной точки зрения, так равно, не больше и не меньше, и с государственной. Эта преступность в глазах церковных и государственных деятелей получала особо яркое выражение через то, что старообрядческая вера иначе не мыслилась, как верою невежд. По этим воззрениям старообрядчество решительно и бесповоротно относилось к типу невежественных преступников, и старообрядцы причислялись к людям, ничего и ни в чем не смыслящим, возмущавшим народную мысль и преисполненным всяких преступных замыслов.
Отношения эти имели двухвековую историю и создавались всеми условиями нашей исторической жизни за последние два века. Еще при царе Алексее Михайловиче старообрядцы были названы невеждами, причислены к преступникам против церкви и против государства и были обречены на церковное и царское наказание. При Петре I этот взгляд укрепился, расширился и получил как бы научную разработку. В глазах Петра и всех новых реформированных, переодетых в заграничные камзолы людей, старообрядцы явились противниками западной цивилизации, насильственно призванной на Русь и встряхнувшей все вековые устои русской жизни. Высшие церковные деятели, из коих к тому времени многие свободно владели языками латинским и греческим и в богословских вопросах мыслили по западным католическим и протестантским образцам, опираясь на свою науку, целыми десятками позорных названий клеймили и умственное и нравственное состояние старообрядцев. Можно даже сказать, что из богатого русского словаря были пущены в оборот все слова, которыми подчеркивалось старообрядческое невежество. Самое имя "старовер" приобрело значение невежи, явственного глупца, и название "раскольник" обозначало дрянного, вполне безжизненного упрямца и передавалось не в полном виде, а только в уменьшительном, - вместо "раскольник" говорили и писали "раскольщик".
Это необычайно презрительное отношение к весьма обширному классу народа, волновавшему обширнейшее государство, начиная от престола и кончая последним казаком, шло рука об руку с необычайными же общими условиями жизни.
Вынужденное бегство старообрядцев в заонежские тундры, на берега Белого моря, в дремучие (Брынские) леса, их движение на запад - в Польшу, юго-запад - в Галицию, Румынию, Австрию и Турцию, на восток - в Сибирь и юг - к Кавказу, - все это бегство сотен тысяч, если не миллионов, русского народа всюду сопровождалось колонизацией - оживлением дотоле безжизненных мест - и служило стихийно-народным подготовлением к будущему расширению государства. Тем не менее это движение старообрядчества во все стороны от родных земель, свидетельствовавшее о культурном разбрасывании великорусского населения далеко за пределы собственной области, не шло ему в честь и служило только поводом к лишним укоризнам: старообрядцам не только не признавалось никаких культурных заслуг, но они сами считались "перебежчиками" и "изменниками" родной земли, несмотря даже на то, что им пришлось населить вечно замерзшие тундры, завоевать болотистые устья Дуная, добраться до берега Мраморного моря.
В то самое время, когда старообрядческое дело вызывало лишь упреки по его адресу, внутреннее положение церкви вело к мысли об убожестве старообрядчества. Учреждение синода сопровождалось превращением иерархов в чиновников средней руки и привило им дух и характер этих "служивых" людей: презрение к людям низшего ранга и раболепное заискивание пред высшими чинами. Отобрание церковных имуществ вызвало бесплодную борьбу с поставленной на высокий пьедестал бюрократией и отодвинуло на задний план задачи народной церковной жизни. Распределение епархий по губерниям поставило иерархов в положение губернаторов, ворочавших грудами русских бумаг и не говоривших по-русски. Создание богословской науки на обязательном латинском языке вдвинуло иерархов в ряды западных богословов - латинских епископов и немецких пасторов - и окончательно отрезало иерархию от народа и вынуждало духовных лиц относиться к старообрядцу как к обиженному и Богом, и судьбою глупцу.
Время императрицы Екатерины Великой в судьбах старообрядчества имело точно такое же значение, как 19 февраля 1861 года в общерусской жизни. 19 февраля отпустили на волю крестьян, ни к чему не приспособленных, не справляясь с их внутренними запросами, не призывая их на общее государственное дело и не вникая в их дальнейшую судьбу; отпустили, как хозяин собаку с цепи: хочешь - живи, хочешь - костью подавись, а нам до этого никакого дела нет. Императрица Екатерина II примыкала к рядам самых образованных и самых свободолюбивых западных мыслителей. С этой вершины умственного кругозора она глядела и на старообрядчество: с точки зрения западных философов старообрядчество для нее было дикостью, с точки зрения ее предшественников - императоров и бюрократов - оно было невежественною глупостью. И она даровала старообрядцам некоторую свободу, как глупцам и невеждам, без всякого соображения об их дальнейшем существовании и при полной уверенности, что старообрядчество не может оказать влияния на ход исторической жизни, и при полном незнании, что постановления старообрядческих соборов, именно в ее время, писались на более чистом и точном русском языке, чем ее собственные указы.
Гуманность по отношению вероисповеданий времен императрицы Екатерины II основывалась на философском безверии, на философском отрицании смысла и значения вероисповеданий.
В то же время господство синодальной церкви признавалось как старинная традиционная декоративная часть, придающая особый блеск императорскому двору. Старообрядцы создают два центра: Рогожское и Преображенское кладбища, на долгое время становящиеся митрополиями, получающие значение двух кремлей, объединяющих огромные массы старообрядцев.
Но старообрядческий вопрос через это вовсе не разрешился, он только усложнился, приобрел новый вид и новую внутреннюю гибкость, и новую разумность.
Лишь на одну минуту, на самой грани двух веков 18 -го и 19 -го, старообрядческий вопрос был поставлен надлежащим образом. Император Павел Петрович взглянул на старообрядчество как на живую народную массу, имеющую свои собственные побуждения и задачи, с которыми так или иначе необходимо считаться. Он своим "быть по сему" разрешил и утвердил единоверие, т.е. дозволил старообрядцом иметь священников для совершения богослужения и треб по старым обрядам. Но призыв не был услышан, и как только прошение старообрядцев с императорским "быть" попало к митрополиту Платону, самое "дело" попятилось назад: митрополит своими пунктами о единоверии поставил доселе не расшатанную перегородку между господствующим исповеданием и старообрядчеством - единоверием, провел между ними доселе не смытую черту, как между чистым и не совсем чистым, как между образованностью и глупостью.
Времена императора Александра Благословенного отодвинули старообрядческий вопрос на задний план. Тогда старообрядчество и "признавалось" и "не признавалось". На религиозные чаяния и побуждения русского народа смотрели с высоты идей французской революции, и эти побуждения, эту народную мысль находили убожеством, нищенством, детским лепетом, не имеющим ни смысла, ни значения. Тогда не было веротерпимости, было лишь отрицание русской народной веры. Под этой исторически неразумной ферулой старообрядчество исторически жило, складывалось, сил набиралось, доканчивало строение своих московских кремлей, едваедва не затмивших славы и блеска единого общерусского московского Кремля.
Один из этих кремлей - Рогожское кладбище - сделался культурным и экономическим оплотом огромной Белокриницкой половины старообрядчества. Другой кремль - Преображенское кладбище - превратился в культурный экономический и религиозный оплот другой - беспоповской половины старообрядчества. Благодаря отсутствию иерархии при внутренней ее "ненужности", здесь образовалась своя иерархия, и кладбище сделалось "Сионом", т.е. для огромной народной массы приобрело такое значение, какого не имел даже исторический московский Кремль.
Преображенское кладбище для старообрядцев - беспоповцев было то же, чем Иерусалим для иудеев и христиан; его главный наставник, в особенности Семен Кузьмич, пользовался в своих народных массах таким высоким почетом и уважением, какого не имели ни Платон, ни Филарет синодальной церкви. Его называли "патриархом", к его воле относились как к Божией воле, его благословение превратилось в самую сущность святости.
К началу нового царствования, ко временам императора Николая Павловича, спохватились, что "непризнание" религиозных сил народа не уничтожает этих самых сил, а лишь только дает простор к их развитию. Сочли необходимым вступить с старообрядчеством в открытый и кровавый бой; для этого боя были вытребованы все наличные государственные и церковные силы, - и старообрядчеству пришлось испытать тяжелые, печальные времена императора Николая I.
2. ОТНОШЕНИЕ К СТАРООБРЯДЧЕСТВУ ПРИ НИКОЛАЕ ПЕРВОМ
Время императора Николая Павловича обозначилось необычайным расцветом церковной жизни за весь синодальный период. Прежде всего весьма замечательно случайное совмещение на императорском престоле царя, вводившего строго систематический или казарменный порядок во все жизненные явления, и на московской митрополии - Филарета, человека гениального ума и железной воли, монаха-аскета и государственного деятеля, подчинявшего церковную жизнь строгому школьному порядку. Это совмещение создало удивительную гармонию между задачами государственными и церковными. Благодаря содействию митрополита Филарета, государственные задачи императора Николая I привились к церковной жизни больше, чем к жизни государственной. Казарменный быт со строгой ответственностью за каждое движение и за каждое слово, с распределением людей по систематически отмеченным клеткам и рангам к общей жизни вовсе не привился. Он сделался господствующим в жизни церковной и бюрократической и в последней не без воздействия тогдашней духовной школы, являвшейся поставщицей огромного чиновного класса.
То, что теперь называют бюрократизмом, т.е. распределением людей и даже самой человеческой мысли по рангам, их регистрацией по входящим и исходящим бумагам, - все это составляло внутреннюю сущность, сокровеннейший характер духовной науки. Ни в одном просвещении не было такой стройной классификации наук, как в духовном, и нигде, кроме духовного просвещения, не было такой твердости и тонкости логического мышления. Эта логичность, доведенная до точности математических формул, признавалась совершенством духовного развития. Одним словом, и в жизни, и в мысли на долгое время воцарилась средневековая схоластика. Когда она попадала в чиновный мир, она делалась господствующею мыслью и постепенно, камень за камнем, созидала грандиознейшее бюрократическое здание. Когда она встречалась с живою человеческою мыслью, она уличала стихийное человеческое разумению в нелогичности и отвертывалась от него, как от невежества.
Случайное соприкосновение с богословскою наукой таких гениальных людей, как митрополит Филарет, О.А.Голубинский, Делицын, А.В.Горский и др., покрыло внутренний существеннейший недостаток богословской науки и сообщило ей высокую славу. Митрополит Филарет, не будь он монахом, имел все данные сделаться чрезвычайно великим государственным деятелем, способным затмить дело и славу Бисмарка; О.А.Голубинский мог сделаться родоначальником своеобразной русской философии, в роде и значении Канта на Западе; Делицын по самой своей природе был философ-математик, в роде Лейбница, а А.В.Горский был удивительнейшим богословом-богатырем, так что в русской жизни ни до него, ни после не было подобного. Но все они не выразили своего истинного призвания, все остались при духовной школе и своими гигантскими фигурами заслонили существеннейшие недостатки этой школы: математическую логичность, чуждую жизни и отрицавшую живое чувство и живые побуждения.
Все эти означенные условия создали то, что господствующий церковный строй признавался вершиною знания и мудрости, казался совершеннейшею жизнью, украшенною яркою зеленью и разнообразнейшими цветами. Совершенством жизни казался именно логический распорядок, математическое распределение людей по отдельным клеткам, составляющим в своей совокупности необыкновенно замысловатую и чрезвычайно красивую фигуру. В этой фигуре видели Божественный разум, за ней признавалось Божественное происхождение. Благодаря этой фигуре, митрополит Филарет даже на закате своих дней, в шестидесятые годы, крепостное право считал происшедшим от Бога, выражающим высший разум. Ему казалось заманчивым и даже Божественным распределение живых людей по мертвым клеткам шахматной доски.