Реферат: Суд в Московском государстве
При выборном суде состояли для письмоводства дьяки и подьячие, а также пристава и доводчики.
Все эти должности так же, как и целовальники, были выборные. Списки их, по избрании, представлялись в Москву, в соответствующий приказ, где выбранные и утверждались в своих должностях, но по утверждении в должности они зависели только от того приказа, который их утвердил, а не от избирателей.
Итак, по Судебникам и Уложению, судьями были те чиновники, назначенные государем или избранные населением, которые управляли уездом и городом. В Московском государстве, следовательно, как и в удельное время, суд и управление соединялись в одних руках.
Для вызова на суд тяжущихся при судье состояли доводчики, или пристава. Тот, кто желал судиться, обвиняя другого в несправедливости по отношению к себе, подавал судье челобитную, в которой прописывал, чего стоит его иск, и просил выдать «приставную память» для вызова в суд ответчика. Если оказывалось, что иск стоит издержек, то дьяк надписывал челобитную, получал за это с истца пошлину и давал доводчику «приставную память», т. е. повестку к ответчику явиться на суд. Доводчик или сам отправлялся за ответчиком, или посылал за ним своего помощника. Прочитав или выслушав «приставную память», ответчик давал доводчику поручную запись, в которой соседи его ручались за него в том, что он явится в указанный срок на суд отвечать на обвинение. Если же он не мог дать поручной записи, то доводчик арестовал его и держал у себя под арестом до дня суда. Если ответчик, несмотря на поручную запись, все таки не являлся на суд, то на него выдавалось «бессудная грамота», т. е. он считался виновным без суда.
Явившись на суд, истец и ответчик должны были подать «ставочное челобитье», в котором объявляли о своей явке и готовности стать на суд.
Прежде всего судья обращался к истцу, который должен был рассказать, в чем состоит дело и что он ищет с ответчика. Потом судья обращался к ответчику и говорил ему: «Отвечай!». Выслушав обе стороны, судья снова обращался к истцу и спрашивал, чем он может доказать свой иск. Истец перечислял тогда все свои доказательства. Судья обращался к ответчику и спрашивал, соглашается ли он с этими доказательствами, с тем, что говорят свидетели, представленные истцом купчие грамоты, расписки и т. п., или он может сослаться на своих свидетелей и представить свои бумаги. Если все свидетели и бумаги были тут же на суде, то свидетелей опрашивали, бумаги рассматривали; в противном случае судья давал срок тяжущимся на представление доказательств. Суд занимал, таким образом, несколько заседаний. Все, что происходило на суде, записывалось дьяком в особый судебный список, в котором обозначалось поименно, кто судил и какие лучшие люди при суде присутствовали.
Таким образом суд, первоначально бывший по преимуществу устным, становится постепенно письменным. В XVII в. письменные доказательства становятся самыми главными, решающими дело. По уложению прямо предписывается «суда не давать и челобитий не принимать» по вопросам о займах и ссудах, если не окажется у истца «кабал и заемных памятей и иных никаких крепостей», и Котошихин в своем сочинении «О России» говорит, что на суде по вопросам о займах «верить не велено никому, хотя бы на какое дело 20 человек свидетелей было, все то ни во что без крепостей». И другие дела стали понемногу обволакиваться морем разных записанных «обысков» и расспросных речей, «докладов» и т. п. Все это затягивало суд, превращало его живое дело в письменное канцелярское, отдавало и истца и ответчика в полную власть пишущих на суде людей – подьячих.
После суда дело переходило в «вершению», т. е. судья ставил свой приговор, а если не решался рассудить дело, то докладывал высшему судье: боярину, начальнику приказа, а боярин – Боярской Думе и царю. При докладе спорного дела в московском приказе присутствовали и обе тяжущиеся стороны. Выслушав доклад, судья спрашивал: «таков ли был ваш суд?» Если стороны начинали «лживить» судный список, говорили, что «суд был, да не таков», то судья производил проверку с помощью присутствовавших на суде старосты и лучших людей, которые представляли выданную им копию с судного списка. Решение судьи заносилось в судный список и прочитывалось сторонам. Выигравшему дело давалась в свидетельство его правоты «правая грамота».
Если истец не доказал иска, то ответчик оставался в своих правах, и дело тем кончалось. Но если обвинялся ответчик, то он должен был уплатить цену иска или возвратить вещь, если иск был не денежный, а шел о какой-нибудь вещи, например, о неправильно захваченной земле или другом имуществе.
Если ответчик не мог или не хотел платить, то его ставили «на правеж», т.е выводили на площадь перед зданием суда, обнажали ему ноги и били по икрам палками все время, пока заседал суд. Рассказывают, что богатые люди, которые не хотели платить долга, давали хороший подарок судебным приставам, и те били их легко, тогда как бедных людей, которые не могли сделать приставам подарка, били жестоко. По словам одного иностранца, перед судом всегда стояло с восхода солнца до 11 часов утра более 10 таких должников; над ними трудились несколько доводчиков, которые, разделив между собою виновных, ставили их в ряд и, начав с первого, били тростью длиною в полтора локтя, поочередно ударяя каждого по три раза по икрам и таким образом проходя ряд от одного края до другого. Многих с правежа увозили домой в телегах, так как идти они не могли.
Если в течение месяца должник, поставленный на управеж, не успевал разделаться со своим кредитором, то суд оценивал и продавал имущество должника в пользу кредитора; если имущества должника не хватало или его совсем не было, должника отдавали «головой до выслуги» кредитору, т. е. должник должен был работать на него, пока не заработает своего долга. По закону было установлено, что мужчина погашал в год пять рублей своего долга, женщина – два рубля с полтиной тогдашних. Неоплатный должник становился, следовательно, как бы рабом своего кредитора, и господин имел право его наказывать, как своего раба. Выдаче головой подлежали, впрочем, а только люди низших чинов – крестьяне, посадские, мелкие служилые люди. Люди высших служилых чинов головой не выдавались, но правежу они подлежали тоже, а после правежа с них взыскивали долг, продавая все их имущество. Впрочем, и от правежа большой служилый человек мог отделаться, выставить на правеж вместо себя каго0нибудь из своих холопов. Люди думных чинов не подлежали правежу.
До половины XVI в. на суде, кроме показаний свидетелей, письменных и вещественных доказательств, были еще и незнакомые нашему времени виды доказательств. Таково было, например, «поле», т. е. поединок. Если одна сторона в подтверждение своего иска говорила, что она «крест целует и на поле биться лезет», то судья обращался к другой и спрашивал: «целует ли она крест и на поле биться лезет ли?» Если сторона соглашалась, то это называлось «досудиться до поля».
Тяжущиеся могли выходить на поединок со всяким оружием, кроме пищали и лука. Происходило на «поле» при окольничем и дьяке, которые, приехав на «поле», спрашивали у бойцов, кто у них стряпчие и поручники, и приказывали этим лицам быть при поединке, но без оружия; людей посторонних дьяк и окольничие должны были удалять, а сопротивлявшихся и желавших насильно остаться хватали и отводили в тюрьму. Бились противники пешие: бой открывался копьем, потом принимались за другое оружие. Досушившиеся до поля могли выставлять драться вместо себя наемных бойцов; обыкновенно так и делали, и в Москве, по словам иностранцев-современников, жили люди, которые тем и промышляли, что выходили по найму драться за других на «поле». Тот, кто сам или его боец оказывался побежденным, объявлялся виновным.
По свидетельству иностранцев, наблюдавших случаи судебных поединков, «поле» редко проходило мирно. Всегда набиралась толпа зрителей, зорко следившая за бойцами и подзадорившая их самих и их поручителей; поручители, заботясь об интересах своих бойцов, только высматривали случаи, когда, по их мнению, противник поступал неправильно, и тотчас хватали палки и колья и бежали на помощь своему, а к противнику меж тем, тоже с дрекольем, поспевали его поручители, и с обеих сторон начиналась драка, «приятно занимавшая зрителей», как говорит один наблюдатель-иностранец.
Понятно, что и правительство и духовенство не очень покровительствовали «полю». Еще в начале XV в. митрополит Фотий запрещал священникам давать свою причастие тем, кто выходил на «поле»; убитых на поединке воспрещалось предавать церковному погребению, а кто убьет, тот отлучался от церкви на восемнадцать лет. Мало-помалу обычай этот вывелся, и наконец указом 1556 г. было вообще предписано, что если стороны досудятся до поля, то присуждать им не поле, а крестное целование. Это называлось дать дело «на душу истцу».
Один иностранец так описывает судебное крестоцелование. «Церемония происходит в церкви; в то время, как присягающий целует крест, деньги, если об них идет дело, висят над образом, ему тотчас отдают деньги». Иностранец этот рассказывает далее, что судебное крестоцелование считалось делом столь святым, что никто не смел нарушить его и никто из москвитян не решался поцеловать крест ложно.
Другой живой наблюдатель тогдашней русской действительности отмечает в своих записках, что русские люди вообще старались не доводить дела до крестного целования, тяжущиеся неохотно прибегали к нему, и все очень неблагоприятно смотрели на человека, поцеловавшего крест в судном деле. Предпочитали в таких случаях просто бросить жребий, и тогда тот, кому он доставался, считался выигравшим дело. Один англичанин испытал на себе порядок решения его дела с московскими купцами посредством жребия.
Он рассказывает, что, когда истцы не согласились на мировую сделку, предложенную по приглашению судей ответчиком, то судьи, засучив рукава, взяли два восковых шарика одинаковой величины и в каждый закатали бумажки с именами тяжущихся. Из стоявшей тут же многочисленной толпы судьи вызвали первого попавшегося высокорослого человека, которому велели снять колпак и держать перед собою. В колпак ему положили оба шарика и вызвали из толпы другого высокорослого человека, который, засучив правый рукав, вынул из шапки одни шарик за другим и передал судьям. Судьи громко объявляли всем присутствовавших, какой стороне принадлежал первый вынутый шарик. Эта сторона и выигрывала дело.
На неправильное решение суда можно было жаловаться, но такая жалоба, по тогдашним понятиям, была жалобой на судью, как бы обвинением его, и обвинителю предстоял не разбор его дела другим судьей, а суд с судьей, решением которого он был недоволен и на неправильность решения которого жаловался.
Так был устроен в Московском государстве гражданский суд, т. е. разбор тех дел, где нет преступления, а есть только спор, тяжба двух сторон, причем и самое разбирательство спора на суде происходит по жалобе суду одной из сторон; без этой жалобы чувствующей себя обиженной стороны суд сам таких дел не начинает.
Но есть целый ряд таких дел, которые суд должен сам начинать, чтобы восстановить преступленную злой волей справедливость; например, нанесение с злым умыслом одним человеком другому вреда, убытка, смерти. Такие дела называются уголовными. Суд, разбирая их, не только восстанавливает нарушенную справедливость, но и наказывает виновника, сделавшего это нарушение.
В Московском государстве времен Ивана III и уголовные и гражданские дела разбирали и решали те же наместники и волостели, которые разбирали дела гражданские. Но уже в малолетство Грозного царя отдельные области и уезды государства начинают получать «губные грамоты», по которым такие важные уголовные преступления, как разбой и грабеж, выделяются из суда наместников и волостелей, и разыскивать разбойников, хватать их и судить поручается выборным из жителей уезда губным старостам. Вот одна такая грамота, данная в 1539 году белозерцам и каргопольцам:
«Князьям и детям боярским, вотчинникам и помещикам и всем служилым людям, и старостам, и сотским, и десятским, и всем крестьянам: моим – великого князя, митрополичьим, владычным, княжим, боярским, помещиковым, монастырским и всем без исключения. Били вы нам челом, что у вас в волостях многие села и деревни разбойники разбивают, имение ваше грабят, села и деревни жгут, на дорогах много людей грабят, разбивают и убивают многих людей до смерти. А иные многие люди разбойников у себя держат, а к иным людям разбойники с разбоем приезжают и разбойную рухлядь к ним привозят. Мы к вам посылали обыщиков своих, но вы жалуетесь, что от наших обыщиков большие вам убытки, и вы с нашими обыщыками лихих людей и разбойников не ловите, потому что вам волокита большая, а сами разбойников обыскивать и ловить без нашего ведома не смеете. Так вы бы, меж собою свестясь, все вместе, поставили себе в головах детей боярских, в волости человека три или четыре, которые бы грамоте умели и которые годятся, да с ними старость да десятских и лучших людей крестьян человек пять или шесть, и между собою в станах и волостях лихих разбойников сами обыскивали бы по нашему крестному целованию, вправду без хитрости.
«Где сыщете разбойников или тех, кто их у себя держить и разбойную рухлядь принимает, то вы таких людей пытайте накрепко, а допытавшись и бивши кнутом, казните смертию. Я положил это на ваших душах, и вам от меня опалы в том нет, и от наших наместников и волостелей продажи (т. е. взыскания) вам нет.
«Если разбойник с пытки объявит о своих товарищах в других городах, то вы об них пишите грамоты в те города к детям боярским, которые там поставлены в головах для этих дел, и обсылайтесь между собой немедленно. Кого поймаете в разбое, кого доведете, того казните; кто разбойников поймал, в каких делах они уличены, - все это пишите на список подлинно, а которые из вас грамоте умеют, то прикладывали бы к спискам руки. По недружбе друг другу не мстите, без вины людей не хватайте и не казните никого, но обыскивайте накрепко.