Реферат: Судьбы Русской церкви в годы войны: до и после встречи с генералиссимусом Сталиным
Барабаш Т.А. (г. Троицк)
«Страна — пустыня…Церковь ушла из жизни», — таково общее впечатление современников о церковной жизни СССР в конце 30-х годов. Советская власть была близка к цели, которую она ставила перед собой в этот период времени — строительство безрелигиозного общества.
К концу 30-х годов организационная структура патриаршей церкви была разрушена. Со времени смерти патриарха Тихона Церковь не могла провести избрание нового патриарха, главой Церкви являлся местоблюститель патриаршего престола митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский). В 1935 году прекратил свою деятельность Священный Синод. Московская патриархия была лишена возможности издавать религиозную литературу. Единственный «Журнал Московской патриархии», который власть разрешила издавать в 1931 году, выходил нерегулярно, а в 1935 году был закрыт окончательно. С 1928 года, времени «самороспуска» высших богословских курсов в Ленинграде, Патриаршая церковь потеряла и возможность готовить кадры священнослужителей. Репрессии против духовенства привели к резкому сокращению его численности. Из иерархов в 1939 году на свободе оставались лишь два митрополита и два архиепископа. К 1939 году в стране насчитывалось чуть более 100 действующих православных храмов. К этому времени на территории нашей страны не было ни одного действующего монастыря.
В количественном отношении ситуация немногим улучшилась после присоединения Прибалтики, Бессарабии, западных областей Украины и Белоруссии. Под юрисдикцию Московской патриархии перешли духовенство, храмы и монастыри этих территорий. К началу войны Русскую православную церковь представляли 6376 священнослужителей, 28 епископов; действовали 3021 храм и 64 монастыря.
Церковь ушла из жизни страны. Но только внешняя, видимая ее часть. «Закрывались храмы, но вера оживала, лишь уходила в подполье», — писала Наталия Китер, вспоминая предвоенные годы. — Появились священники, объезжающие со Святыми Дарами лишенные храмов области, совершающие тайные богослужения… Росли и подпольные братства… кипела самоотверженная деятельность, направленная к поддержке и помощи всем нуждающимся в помощи"1. Функционировали подпольные монастыри, нелегально действовали семинарии, молитвенные дома. Так называемые «бродячие попы» стали неотъемлемой частью церковно-религиозной жизни 30-х годов. Переходя из деревни в деревню, из области в область, они тайно совершали религиозные обряды и требы. Причем большинство священников — «полукатакомбников», по словам Н. Китер, не противопоставляли себя митрополиту Сергию, не порывали связи с Московской патриархией.
Все это свидетельствовало о высоком уровне религиозности населения, которая, впрочем, ни для кого не была большим секретом. Председатель Союза Воинствующих Безбожников Ем. Ярославский на очередном Пленуме этой организации в 1938 году был вынужден признать, что в стране высок процент верующих, а в деревнях он доходит до 70%, несмотря на отсутствие храмов и священников"2. Традиционно к верующим власть причисляла пожилых людей, женщин-домохозяек, «несознательный элемент». Но в то же время органы на местах с беспокойством фиксировали факты участия в богослужениях военнослужащих, представителей интеллигенции, коммунистов. Уполномоченный Комиссии Партийного Контроля при ЦК ВКП(б) на Кавказе Астраханцев в июне 1941 года писал председателю КПК: «в пасхальные дни не выходили на работу до 2 тысяч колхозников… даже коммунисты и комсомольцы… У коммунистов …имеются дома иконы, дети крещены в церкви"3.
Активной церковно-религиозная жизнь была на территории западных областей страны. Здесь в числе «религиозных фанатиков» назывались даже учителя, а ведь на них лежала ответственность за воспитание подрастающего поколения — будущих строителей социализма. Секретарь ЦК ВКП(б) Белоруссии по пропаганде Малин в феврале 1941 года информировал ЦК ВКП(б): «Учитель дер. Ходевичи Петрорецкого с/с Слонимского района Барановичской области Томильчик на вопрос, как он ведет антирелигиозную пропаганду в школе ответил: »Никто меня не убедил, что Бога нет, и вы меня не убедите, в этом духе я буду воспитывать детей«. Заведующий дер. Правская Озерицкого сельсовета того же района Руф Г.О., будучи на курсах в г. Слоним, проходя мимо иконы »божьей матери« (так в тексте), осмотревшись кругом, нет ли кого поблизости, встал на колени и начал молиться"4. Информация Малина свидетельствовала не только о религиозности населения, но и об авторитете и уважении, которым священнослужители пользовались у населения. Он приводит такой пример: »поп деревни Рогачи Брестской области выступил в церкви перед верующими против зарегистрированного кандидата в депутаты сельсовета гр. Бодовец Прасковьи и заявил: «Бодовец Прасковья, выдвинутая кандидатом в депутаты сельского совета, продалась антихристу и не верит уже больше в Христа (так в тексте)». Гражданка Бодовец П. Пришла в райком партии, заявила об этом и попросила воздействовать на попа, чтобы он не проклинал ее перед верующими"5.
Уже в первые месяцы после вторжения немецко-фашистских войск в Советский Союза, на оккупированной территории началось необычайное оживление церковно-религиозной жизни. Уровень религиозности населения поражал всех — и русских священников, и миссионеров, и представителей немецких властей. «Русский человек совершенно изменился, как только появились немцы. — писал в январе 1944 г. митрополиту Алексию (Симанскому) псаломщик Николо-Конецкой церкви Гдовского района Псковской области С.Д. Плескач, — Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда все было готово, тогда приглашали священника и освящали храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение"6.
По воспоминаниям Ростовского игумена Георгия, сразу же после занятия немцами Ростова в июле 1942 года население стало думать о восстановлении храмов и совершении богослужений. Храм Всех Святых, разбитый бомбами и заваленный жестяными опилками — в нем была мастерская — был за два дня не только очищен, но и отремонтирован. Церковную утварь достали те же прихожане. «Ежедневно прибывали и священники, и миряне-делегаты из провинции с радостными сообщениями об открытии храмов, организации общин, с просьбами о назначении священников"7.
Поражает не столько активность прихожан, их «усердие» и «самопожертвование» по восстановлению и убранству храмов, сколько ощущение приподнятости, душевного подъема, атмосфера «долгожданного праздника», «радости», «радостного события».
Трудно осуждать этих людей, обвинять их в непатриотизме. Вероятно, возвращение Храма, возможность общения с Богом были настолько значимы для людей, радость обретения настолько велика, что не позволила сразу осознать истинный смысл произошедшего — кто и что пришло на смену безбожникам. Для верующих был дорог каждый день — «кто знает, опять »наши« придут и опять конец церкви», — такой характерный ответ получал игумен Георгий на свой вопрос: почему так спешат родители с крестинами?8
Спешили везде, от Прибалтики до Крыма. «Церкви переполнены молящимися, священники имеют так много дел (крещение, причастие, конфирмация, бракосочетание, благодарственные молитвы, молебны, похороны, панихиды), что едва с ними справляются, число причастников и детей, которых крестят, поразительно большое», — констатировали немецкие власти9.
Священники Псковской Миссии до 1942 года окрестили 50 тысяч детей разных возрастов. На Украине только в одном городе Полтава за первые 16 месяцев оккупации было окрещено 2500 детей. Согласно Сводке СД от 12 декабря 1941 г. в Крыму румынское духовенство крестило 200 тысяч человек, причем роль крестных отцов брали на себя румынские солдаты10.
И сводки немецких властей, и данные советской разведки констатировали переполненные верующими храмы, многотысячные крестные ходы и молебны под открытым небом, большое число исполняемых религиозных обрядов.
Но были и другие факты. Храмы, превращенные в конюшни, тюрьмы и пыточные, расстрелы духовенства, казни мирных жителей в православных церквях, сожжение живыми в храмах женщин, стариков, детей, пленных красноармейцев.
Дьякон города Ржева Ф. Тихомиров после освобождения города рассказывал, как жилось при немцах: «Сначала я вел счет побоям плеткой и каблуками, которым я подвергался за то, что не мог по старости выполнять назначаемой мне тяжелой работы, насчитал 30 избиений, а потом и счет потерял». На глазах у дьякона в сентябре 1942 г. немцы расстреляли священника А. Попова прямо на паперти. Священник города Вереи А. Соболев писал в Московскую патриархию в апреле 1942 года: «Соборный храм Вереи, где совершались службы, был обращен немцами в арестный дом… Верхний этаж был отведен для заключения раненых и пленных. Все протесты верующих не имели успеха…» Все заключенные в храме были расстреляны немцами при отступлении. «Ни святой крест, ни мольбы невинных страдальцев не удержали варваров-фашистов от совершения неслыханного злодеяния… Я никак не мог себе уяснить, неужели в наш век могут совершаться в святом храме зверские убийства ни в чем не повинных христиан?"11.
Война постепенно все ставила на свои места. Развеялись иллюзии, связанные с обещанной оккупантами свободой религии. Обязательны были торжественные богослужения и крестные ходы в честь побед немецкого оружия; в проповедях необходимо было прославлять «непобедимое немецкое воинство», благодарить за избавление от красных «сатанинского отродья», возносить молитвы Адольфу Гитлеру. Немецкие власти даже предприняли попытку перевести православные приходы на григорианский календарь. Планировалось провести празднование Рождества по новому календарю уже в декабре 1941 года. Однако «это неожиданное требование, — как отмечалось в Бюллетене полиции безопасности и СД от 21 сентября 1941г., — вызвало среди верующих бурю негодования… верующие высказывались чрезвычайно взволнованно и громко примерно в следующем смысле: »Большевики преследовали Церковь, и мы должны были ходить на работу и в церковные праздники, — но большевики никогда не предписывали Церкви, в какие дни какие богослужения ей проводить. Такое насилие над Церковью не совершали даже большевики. Мы шли на работу с ободряющим сознанием, что богослужение в церкви будет проводиться в соответствии с незыблемыми положениями. Немцы хотят отнять у нас и это утешение. Но мы не покоримся"12.
Жестокая реальность жизни на захваченной фашистами земле — грабежи, насилие, расстрелы мирных жителей, — очень быстро изменила и саму атмосферу в Церкви. Чувство радости, характерное для первых месяцев войны, сменялось скорбью, ненавистью, страхом. Храмы заполнили слезы, страдания, боль.
В этих условиях «молчаливость пастыря», «его некасательство к переживаемому паствой», как писал митрополит Сергий (Страгородский), действительно становились невозможными. Перед духовенством встала проблема выбора. На оккупированной земле священник православной церкви оставался единственно «своей», национальной публичной фигурой, его храм единственным местом, связывающим и объединяющим население. Жизнь, обстоятельства делали священника пастырем в самом глубинном, первоначальном смысле этого слова. От него ждали не только утешения, от него ждали ответа на вопросы, «что делать?», «как жить дальше?». Но сначала он должен был эти же самые вопросы решить для себя сам.
Были священники, которые молились за Адольфа Гитлера, проявляя «ревность не по разуму», чтили власть оккупантов. Были откровенно предатели Родины. Были и такие, кто, не будучи героем, молился втайне о даровании победы русскому оружию, терпеливо ожидая встречи «со своими».
И все же патриотическое начало, присущее православию, стало определяющим для большинства духовенства на занятой немцами территории. Оно доминировало тем активнее, чем активнее проявляла себя дикая, бесчеловечная природа гитлеровского «нового порядка».
В укреплении этого внутреннего стержня — принадлежности к Родине, в придании патриотическому чувству действенного характера огромную роль сыграла патриотическая позиция Московской патриархии.
Самое раннее свидетельство об ознакомлении с обращением митрополита Сергия от 22 июня 1941г. духовенства оккупированной территории относится к июлю 1941г. Настоятелю Одрижинской Успенской церкви Пинской области Василию Копычко его передали партизаны. Несмотря на то, что фашисты расстреливали тех, у кого находили текст послания, отец Василий прочитал его прихожанам13.
Последующие обращения иерархов Московской патриархии с помощью партизан и подпольщиков передавались священникам, зачитывались в храмах и распространялись среди прихожан. И не только послания церковного руководства, но и Сводки Информбюро, информацию о положении в области, районе. Священники обращались к верующим с собственными патриотическими проповедями и даже открытыми призывами. Так, протоиерей Александр Романушко из Белорусского Полесья, вместо того, чтобы отпеть убитого полицая, при множестве народа и вооруженной охране заявил: «не наших молитв заслужил предлежащий во гробе. Он — изменник Родины. Вместо »Вечной памяти« произнесем же »Анафема«. Люди стояли как громом пораженные. А о. Александр, подойдя к полицаям, продолжал: »К вам, заблудшим, моя последняя просьба: искупите перед Богом и людьми свою вину и обратите свое оружие против тех, кто уничтожает наш народ, кто в могилы закапывает живых людей, а в Божиих храмах заживо сжигает верующих и священников"14.
Некоторые священники сами искали и устанавливали связь с партизанами. Для других это решалось до наивности просто. Так, Пинский подпольный обком докладывал в ЦК ВКП(б) в июне 1943 года: «попы деревень Дятловичи, Востынь, Лунинец, Лунин, Вулько Лунинецкого района в первые дни войны оказывали свои услуги немцам. Проведя разъяснительную работу с этим духовенством, партизаны доказали им, что, помогая немцам, они изменяют своему народу, родине и в этом случае не могут быть попами, а только предателями своего народа. После этого они начали работать против немцев — в пользу партизан». Далее в отчете — примеры выполнения «попами» заданий подпольного обкома15.
Православные храмы на оккупированной территории становились явками партизан и подпольщиков, местом хранения оружия и медикаментов, укрытием для раненых красноармейцев. Фактов активного участия духовенства в движении сопротивления множество, десятки из них после войны были награждены медалью «Партизану Великой Отечественной войны». Обобщенный же образ «партизанского попа» народная память сохранила в фольклоре военных лет: «Поп у нас объявился при немцах из наших же селян: служил, детей крестил, потом в партизаны ушел…Он шутник был. В церкви кадит перед немецкими солдатами-курощупами Им кадит, а нам подмигивает и нараспев говорит, как молитву:
— Господи помилуй, Господи помилуй, пришли эти привередники, пришли эти яйцеедники, Господи помилуй…
— Как были наши красные, жили люди согласные, а пришли германияки, кусаются, как собаки, Господи помилуй…
— Люди наши слушают да на ус мотают, а немцы не понимают, думают, что им акафист читает батюшка"16.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--