Реферат: Своеобразие композиции и особенности художественного стиля Н.В. Гоголя
Тут же встречаем и типичный для фольклорной комической традиции прием противопоставления синонимов: «Вот граница! – сказал Ноздрев: - Все, что ни видишь по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все это мое». А в собрании прибауток сказано: «У меня на Невском лавки свои: по правой стороне не мои, а по левой вовсе чужие».
Весьма типичны для народных представлений и такие пары, как неугомонный Ноздрев и его флегматичный зять Мижуев или «сухощавый и длинный дядя Митяй с рыже бородой» и дядя Миняй - «широкоплечий мужик с черной, как уголь, бородой и брюхом, похожим на тот исполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка». Последним сравнением Гоголь прямо отсылает нас на ярмарочную площадь.
Вспомним теперь самой начало чичиковской авантюры, диалог Чичикова и секретаря. Его конец Гоголь тоже нарисовал нам в балаганной форме: «… один умер, другой родился, а все в дело годится», - говорит секретарь скоморошьим стихом. На это Чичиков отзывается народной поговоркой: «Эх я, Аким, - простота!» и т. д.
Наряду с типичными фигурами и речевой манерой балагана и кукольного театра в поэме также широко используется мотив ряженья. Я уже выше упоминала о том, что гоголевская техника имеет такую особенность, как не называть фольклорные образы, а только указывать на них. Также и ряженые. Они присутствуют в поэме в виде мотивов, именно мотивов, и возникают в «Мертвых душах» как люди или даже предметы, облаченные несвойственную им «чужую» одежду. Как один из первых образов такого рода может быть названа вывеска «Иностранец Василий Федоров», увиденная Чичиковым во время его знакомства с городом.
В описании встречи Чичикова с Плюшкиным Гоголь вводит мотив переодевания в платье противоположного пола: «Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот; на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы; только один голос показался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба!» подумал он про себя и тут же прибавил: «Ой, нет! Конечно, баба!» наконец сказал он, рассмотрев попристальнее».
В следующей главе встречаем случай обратного «переодевания»: женщины в мужчину. Это эпизод с Елизаветой Воробей. «Фу ты пропасть: баба! Она как сюда затесалась? Это была, точно, баба. Как она забралась туда, неизвестно, но как искусно была прописана, что издали можно было принять за мужика…».
В восьмой главе мелькает некое подобие ряженого чертом: «… взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый, как чертик, и давай месить ногами. Иной даже, стоя в паре, переговаривается с другим о важном деле, а ногами в то же самое время, как козленок, вензеля направо и налево…». «Козленок» выделен здесь курсивом, потому что ряженый козой или козлом – непременный участник масленичной процессии. И упоминание о козле то и дело мелькает на страницах «Мертвых душ». Так, договорившись о мертвых душах с Маниловым, Чичиков на радостях делает «скачок по образцу козла». Затем козел появляется у Ноздрева. Тот же Ноздрев в десятой главе говорит Чичикову: «…нарядили тебя и зря в разбойники и шпионы...».
Из других непременных атрибутов масленицы назовем блины – они появляются у Коробочки. Здесь же мы встречаемся с чучелом, на котором «надет был чепец самой хозяйки». Появления чучела в главе о Коробочке можно трактовать двояко: с одной стороны, его можно воспринять как дополнительную черту к образу «дубинноголовой» Коробочки, а с другой стороны, чучело – это еще одно напоминание о масленице. «Другой формой символизации (после чучела) является водруженное на санях дерево, украшенное лоскутами и бубенцами», - пишет о русской масленице Н. Н. Велецкая. «То, что в этой процессии они не случайны, говорит она о бубенцах, - подчеркивается наличием в масленичной же процессии мужика, увешанного бубенцами». У Гоголя: «Разом и вдруг окунемся в жизнь со всей ее беззвучной трескотней и бубенчиками…»
В той же книге Н. Н. Велецкой читаем: «В масленичной обрядности отчетливо выражен круг действ, вызывающих ассоциации с языческой похоронной тризной. Элементы состязания, ритуальной борьбы прослеживаются в распространенных еще в недавнем прошлом во многих местностях России кулачных боях…». Эти слова напоминают о соответствующем эпизоде в «Мертвых душах». Вот фрагмент поэмы, вызывающий ассоциации с названной масленичной традицией: «…сольвычегодские уходил насмерть устьсысольских, хотя и от них понесли крепкую ссадку на бока, свидетельствовавшую о непомерной величине кулаков, которыми были снабжены покойники». Однако это не единственный эпизод в поэме такого рода. Там же мы читаем о еще одной смерти: «Крестьяне сельца Вшивая-спесь, соединившись с таковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово-тож, снесли с лица земли земскую полицию в лице заседателя, какого-то Дробяжкина».
Драки и нападения описываются в этом моменте поэмы очень несерьезно, с каким-то поистине карнавальным смехом, поэтому и сама смерть становится смешной. По мнению М. М. Бахтина, Гоголь добивается этого с помощью языка, куда «свободно входит нелитературная речевая жизнь народа». «В этом языке, - пишет он, - совершается непрерывное выпадение из литературных норм эпохи, соотнесение с иными реальностями, взрывающими официальную, прямую, «приличную» поверхность слова».
Е.А. Смирнова доказывает правдивость этих слов не только отрывками из поэмы, но и цитатой из «Повести временных лет», которой пользовался Гоголь в момент создания десятой главы первого тома и заключительной главы второго тома. Цитат, которую она приводит, летописец датирует 6632 (1024) годом: «… воссташа волсви лживие в Суздале, избиваху старую чадь, бабы по диаволю поучению и бесованию, яко они держат гобино и жито, и голод пущают, и бе мятеж велик, и глад по всей стране той…». События, о которых рассказывает летопись, без всякого преувеличения можно назвать трагическими.
Вторая цитата, которую приводит Смирнова, рассказывает о следующих событиях: «Несколько ниже говорится о двух волхвах, ходивших по Волге и Шексне и распространявших в народе свое лжеучение. Их допрашивает некий Ян Вышатич. «И рече им Ян: по истине прельстил есть вас бес. Коему богу веруете? И реша: Антихристу. Он же рече им: то где есть? Они же рекоша: сидит в бездне». В конце концов Ян приказывает их повесить».
Оба эти фрагмента из «Повести временных лет» проявляются в поэме. Первый летописный отрывок отражен в тексте второго тома: «В одной части губернии оказался голод. В другой части губернии расшевелились раскольники. Кто-то пропустил между ними, что народился антихрист, который и мертвым не дает покоя, скупая какие-то мертвые души. Каялись и грешили и под видом изловить антихриста, укокошили не-антихристов».
Второй отрывок появляется в тексте первого тома: «Купцы совершенно верили предсказанию одного пророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но после разорвет цепь и овладеет всем миром».
Трагическое под пером Гоголя превратилось в смешное, и вся картина, говоря его же словами, осветилась уже другим светом.
Следует обратить внимание и на то, что сам Гоголь относит русский язык к числу тех поэтических ресурсов, которые еще не были в полной мере вовлечены в развитие национальной литературы. «… он беспределен, - утверждает писатель, - и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая, с одной стороны, высокие слова языка церковно-библейского, а с другой стороны, выбирая на выбор меткие названья из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям, имея возможность таким образом в одной и той же речи восходить до высоты, недоступной никакому другому языку, и опускаться до простоты, ощутительной осязанью непонятливейшего человека, - язык, который сам по себе уже поэт…».
Гоголь вывел литературный русский язык из рамок «очищенной» речи, украсил его фольклором: ввел в него народные выражения и поговорки, иными словами, сделал язык общенациональным. Эта настоящая революция книжной речи имела, что очень приятно, сторонников в основном прогрессивно настроенных читателей. Как живое свидетельство современника очень ценны воспоминания К. С. Аксакова о восприятии Гоголя студентами Московского университета, которые, как и сам автор воспоминаний, входили в кружок Станкевича. «Кружок Станкевича, пишет К. С. Аксаков, - был замечательным явлением в умственной истории нашего общества. Искусственность российского классического патриотизма, претензии, наполнявшие нашу литературу, усилившаяся фабрикаций стихов, неискренность печатного лиризма, - все это породило справедливое желание простоты и искренности, породило сильное на всякую фразу и аффект; и то, и другое высказалось в кружке Станкевича, быть может впервые как мнение целого общества людей». «В те года, - продолжает мемуарист, только что появлялись творения Гоголя; дышащие новой небывалой художественностью, как действовали они тогда на все юношество, и в особенности на кружок Станкевича!»
Чуждое любым эстетическим канонам и бесстрашно смеющееся над ними гоголевское слово с магической силой овладело умами и вкусами передовой части общества. Едва ли не первым подтверждением этого было восклицание Белинского в статье о повестях Гоголя: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!» Переписка Белинского и его друзей буквально пестрит гоголевскими словечками и оборотами речи. Молодой Достоевский, по воспоминаниям, знал «Мертвые души» наизусть. Автор «Бедных людей» рассказывает в «Дневнике писателя» о днях своей молодости: «… я пошел к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили о «мертвых душах» и читали их, в который раз не помню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое или трое: «А не почитать ли нам, господа, Гоголя!» - садятся и читают, и пожалуй, всю ночь».
А вот для сравнения оценка языка «Мертвых душ», данная бывшим издателем «Московского телеграфа» Н. А. Полевым: «На каждой странице книги раздаются перед вами: подлец, мошенник, бестия, но это уж ни почем, как говорится: автор заставляет вас выслушивать кое-что более – все трактирные поговорки, брани, шутки, все, чего можете наслушаться в беседах лакеев, слуг, извозчиков, все так называемые драгунские шутки! Вы скажете, что, описывая свои темные лица, автор должен и говорить их языком – совсем нет! Автор сам говорит языком еще лучше их, употребляет их поговорки, выдумывает небывалые пословицы… Надо ли ему имя мужика – Сорокоплехин, имя деревни – Вшивая спесь!» и т. д.
1.7 Заключение
Какое бы ни было отношение современников к новшеству Гоголя, к введению в литературу фольклора: поговорок, высказываний, народных традиций – спустя годы литераторы все же смогли оценить этот вклад, понять, насколько красочнее стало произведение с их помощью. Пусть фольклорные истоки находятся в произведении лишь на подсознательном уровне, все равно они уловимы и учитываемы, без них «Мертвые души» не были бы общенародным произведением.
2. Пастырское «слово»
Наряду с фольклорными истоками поэтики «Мертвых душ» у Гоголя выступает и пастырское «слово». Факты биографии Гоголя позволяют с максимальной точностью установить время, когда православное пастырское «слово» попало в сферу его внимания. Во время работы над первым томом поэмы, который в основном создавался в Риме, Гоголь для устройства семейных дел выезжает в Россию. Он находится на Родине в период с осени 1839г. по май 1840г. Писатель живет в это время в Москве и Петербурге, встречается с многочисленными деятелями русской литературы и искусства. Тогда же он присутствовал и при зарождении такого течения в общественной жизни 1840-х годов, которое получило название сл?