Реферат: Вино и любовь в лицейской лирике Пушкина

Поёт любовь, и сердца повелитель

Одушевлял его весёлу трель.

Под липами там пляшут хороводом

Толпы детей, и юношей, и дев.

А далее, ветвей под тёмным сводом,

В густой тени развесистых дерев,

На ложе роз, любовью распаленны,

Чуть-чуть дыша, весельем истощенны,

Средь радостей и сладостных прохлад,

Обнявшися любовники лежат.

Поэт выстраивает перед нами полный “джентльменский набор” признаков примерного, с точки зрения анакреонтических идеалов, образа жизни. Развесёлая компания (“сонм”) “Сатиров”, “Фавнов”, толпы детей, юношей и дев под предводительством “вечно-юного Вакха” и не названного по имени Пана, который “надув пастушечью свирель, // поёт любовь…”, и, наконец, возлежащие “на ложе роз”, “средь радостей и сладостных прохлад” “обнявшиеся любовники” — такова, по мнению Пушкина, образная квинтэссенция соблазна для заблудшего монаха! Далее мелькают образы и символы из того же ряда: Монах гонится за воображаемой “прелестницей” подобно “Эолу”. Она, в свою очередь, “летит от него” “новой Дафной”, “как зефир”. Затем куда-то исчезают (то есть значимо отсутствуют) “Нимфы”, “Фавны” и уже знакомый нам “Купидон”. Осенённый идеей, как одолеть наваждение, Монах сравнивается с “мудрецом”, “кем Сиракуз спасался”, то есть с Архимедом. Наконец, в третьей песне упоминаются муза комедии Талия, Киприда со своим золотым поясом, Парнас и Феб, переставший “землю освещать”...

Помимо промелькнувших “штофа зелёной водки” в келье и “пенных вин” во сне Монаха, винную тему в поэме дополняют два “стакана” (надо думать, не пустых!). Один из них приковывал к себе взоры старого греховодника во второй песне, из другого выпил бы для вдохновения шампанского сам стихотворец, будь он живописцем, в зачине третьей песни. Таким образом, в полном соответствии с традицией Пушкин целенаправленно сопрягает два релевантных анакреонтических лейтмотива — вина и любви. В дальнейшем, как нам предстоит убедиться, отношения между ними будут складываться не столь однозначно.

Отдавший щедрую дань не только античной анакреонтике, но и скандинавским мотивам Оссиана, юный Пушкин создаёт несколько стилизаций в подражание исключительно модному тогда Макферсону. Конечно, и здесь не обходится без любви, однако её трактовка коренным образом отличается от безудержного разгула южных страстей. Сумрачные, суровые северяне озабочены преимущественно воинскими доблестями, любовь их занимает лишь постолько-поскольку; проявления её сдержанны, хотя и не лишены глубоко скрытого внутреннего драматизма. Соответствующим образом скандинавские языческие боги действуют строго индивидуально, не создавая таких неразлучных пар, как Вакх и Амур. В трёх наиболее характерных произведениях 1814 года, которые можно рассматривать как откровенные подражания Оссиану, «Кольне», «Эвлеге» и «Осгаре» ² упоминания о спиртных напитках остаются почти незамеченными. Речь в них идёт или о “чаше круговой” — аналоге славянской братины — непременном атрибуте воинских застолий (вспомним знаменитые “ковши круговые”, которые “запенясь шипят” в «Песне о вещем Олеге»!), или о метафорической “чаше любви”, которую пьёт влюблённый герой: “Призвал Морвенского героя // В жилище Кольны молодой // Вкусить приятности покоя // И пить из чаши круговой…”, “На юны прелести взирая, // Он полну чашу пьёт любви…” («Кольна»). Так или иначе, вино и любовь в оссианических сагах Пушкина не объединяют своих чар; они либо сосуществуют розно, либо просто подменяют друг друга.

2

Роман с северной музой у молодого и темпераментного поэта оказался непродолжительным. Куда ближе и привлекательнее была для него муза южная — законная пассия Аполлона. В том же 1814 году он пишет стихотворение с ригорически концептуальным заголовком «Блаженство» («В роще сумрачной, тенистой…»), в котором грустную песнь пастуха о неудавшейся любви подслушивает вышедший “из глубины пещеры // Чтитель Вакха и Венеры, // Резвых Фавнов господин” — то есть один из Сатиров, а именно, “Эрмиев сын” Пан. Он описывается весьма колоритно, с использованием четырёхстопного хорея вольной рифмовки, представляющего, в сдвоенном виде, аналог античного хореического тетраметра.

Розами рога обвиты,

Плющ на чёрных волосах,

Козий мех, вином налитый,

У Сатира на плечах.

Бог лесов, в дугу склонившись

Над искривленной клюкой,

За кустами притаившись,

Слушал песенки ночной,

В лад качая головой.

Влюблённый пастух просит утешения и получает его, разумеется, из заветного “козьего меха”. Однако забвение, которое несёт с собой вино, не может быть бесконечным. И тогда Сатир в финале стихотворения предлагает своему собеседнику универсальную формулу счастья.

Слушай, юноша любезный,

Вот тебе совет полезный:

Миг блаженства век лови;

Помни дружбы наставленья:

Без вина здесь нет веселья,