Реферат: Внутренняя речь

Программирование не зависит от языка, по крайней мере, в плане самих "смыслов", а не кода, который используется для их закрепления. Различие в порождении начинается на следующем этапе - при переходе к внешней речи, вернее, при грамматическом порождении "дерева" структуры предложения. Перевод с языка на язык есть перевод с языка на внутреннюю программу и далее - с этой программы на другой язык. Исключением является, по-видимо­му, синхронный перевод, где внутренняя программа выступает в "разорванном" виде, - не как единая цепь смыслов, а как изоли­рованные смыслы, тут же кодируемые в родной язык. Впрочем, син­хронный перевод с психологической стороны исследован пока не­достаточно (сродни лишь опыты З.А.Кочкиной).

Одним из видов вербальной памяти может быть запоми­нание программы. Так, запоминая "общее содержание" высказывания, но не сохраняя в памяти его конкретно-грамматической фор­мы, мы, видимо, оперируем именно с программой. Именно сюда от­носятся случаи, описанные В.Гутъяром как воспроизведение "смыс­лового скелета" предложения.

Программа может быть экстериоризована (переведена во внешнюю речь) двумя способами. Один из них очевиден. Другой есть экстериоризация внутренней речи, происходящая в тех слу­чаях, когда мы закрепляем для себя ("для памяти") внутренний план высказывания. Таким образом, изучение разного рода тезисов и конспектов (не предназначенных для других лиц) может дать нам сведения о структуре внутренней речи и опосредствованно - внут­ренней программы.

Различная степень владения тем или иным языком соотно­сима с различными механизмами порождения высказывания, а имен­но: либо с внутренним проговариванием или внутренней речью (при недостаточном владении языком), либо непосредственно с внутрен­ним программированием (при "полном" владении языком).

Возникает ряд возможностей экспериментального ис­следования «внутренней речи» и, в частности, - внутреннего про­граммирования:

а) исследование процессов порождения спонтанной речи на родном и неродном языке; предполагается, что оба процесса имеют общее звено в виде внутреннего программирования и расхождение их начинается на следующем этапе.

б) анализ грамматических языков и процессов порождения высказывания на этих языках;

в) анализ процессов понимания. Это наименее перспективный путь по причинам, указанным выше. Однако и им нельзя пренебре­гать;

г) анализ и экспериментальное исследование процессов пере­вода обычного и синхронного;

д) исследование процессов порождения речи при полном и не­полном владении неродным языком, в том числе на материале гото­вых высказываний;

е) анализ экстериоризованной внутренней речи (тезисов, кон-спектов, записей);

ж) исследование вербальной памяти определенного типа;

з) анализ случаев нарушения механизма порождения на разных этапах и, прежде всего, - афазических нарушений;

и) анализ генезиса внутренней речи и программирования у ребенка;

ж) собирание случаев неправильного (в смысле порядка слов и грамматических классов) порождения высказывания на неродном языке, особенно в случаях речи иностранцев на русском языке.

Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи.

Известно, что «концепцию полного совпадения языка и мышления фактически осуществить не удалось. Наоборот, было показано, что струк­тура суждения как единица мышления не совпадает со структурой пред­ложения как единицей языка. Отрицательный ответ только усложняет "проблему, так как остается в силе положение о том, что всякое средство должно соответствовать цели. Поиск соответствий между языком и мышле­нием продолжался. Получившийся вывод поучителен. В настоящее время почти единодушно признается, что интонация выполняет синтаксическую функцию. А так как предикат суждения маркируется в предложении при помощи интонации (логическое ударение), то интонация была признана тем дополнительным языковым средством, при помощи которого снова восстанавливается соответствие языка и мышления». ¹¹ При таком подходе мышление фактически переводят в систему языковых средств и называют, например, логико-грамматическим уровнем (или слоем) языка (поскольку, в частности, о субъекте и предикате суждения можно узнать, только изучая тексты и средства языка). Тем самым экстралингвистическнй факт превращен в лингвистический, а решаемая проблема, по сути дела, сни­мается. Однако при этом подходе поучителен и положительный результат, позволяющий рассматривать суждение в аристотелевском смысле не как модель процесса мышления, а как форму изложения мысли, т. е. как сред­ство языка.

Представление о том, что аристотелевская логика относится к плану выражения, а не выражаемого, не ново, но вся острота этого положения обнаруживается в наибольшей мере при постановке проблемы мышления и языка. Оказывается, что при обсуждении этой проблемы во все времена и при разнообразных ее решениях происходила незаметная подмена по­нятий. Мышление рассматривалось, то как, экстралингвистичоский факт, то как логико-грамматический слой языка, обнаруживаемый лингвисти­ческими методами. Проблема становилась неопределенной, так как оста­валось неясным, что называть мышлением и что языком.

По мнению Н.И. Жинкина, можно решить этот вопрос формально и избежать «учетверения терминов». Все то, что относится к плану выражения, т. е. самые средства выра­жения, будем называть языком.

Язык рассматривается как система знаковых противопоставлений.

Добавление или удаление хотя бы одного из средств выражения (знака или правила связи знаков) составит новый язык. Выбор означаемого и пе­редача этой выборки партнеру образуют сообщение. В таком случае мышлением может быть названа деятельность, осуществляющая эту выборку.

В некоторых случаях легко обнаруживается полный параллелизм язы­ка и мышления. Представим себе язык, состоящий из ограниченного числа только имен. В таком языке будет однозначное соответствие между каждым именем и актом называния. Даже если усложнить язык, кроме имен ввести другие разряды слов и добавить какие-либо правила, но оставить фиксированность языка, т. е. прекратить генерацию языковых средств, со­хранится полное соответствие языка и мышления. Это распространяется на всякий мертвый язык: вследствие конкретной единичности контекстных значений мертвый язык всегда будет содержать конечное число выска­зываний. Живой человеческий язык не фиксирован. Посредством ограниченного числа языковых средств может быть высказано бесконечное мно­жество мыслимых содержаний. Это достигается благодаря особому ме­ханизму — механизму мета-языка, который работает, как пульс, в каж­дом языковом акте. Всякое высказывание производится в расчете на то, что в данной ситуации оно является новым для воспринимающего партнера. Поэтому и набор языковых средств должен стать новым. В момент сообщения происходит перестройка обозначений. В отношении содержание изменяются оба ряда. Таким образом, соответствие языка и мышления обнаруживается снова. Однако в отличие от фиксированного языка, ко­торый является раз и навсегда заданным, живой язык, содержащий два звена — сам язык и мета-язык,— становится саморегулирующейся си­стемой. В этих условиях должно измениться и понятие о мышлении: его следует рассматривать как деятельность конструирования, посредством которой производится отбор, как содержания, так и языковых средств из трудно обозримого множества компонентов. Трудность решения такой задачи обнаруживается хотя бы в том, что передающий сообщение до­бивается лишь частичного понимания у воспринимающего партнера.

Хотя каждое высказывание единично, язык в целом представляет со­бой систему общих форм. Но если бы даже удалось полностью формали­зовать язык, в остатке бы оказалось все то, для чего язык существуем—­речевое действие. Но именно в этом действии и обнаруживается мышле­ние. Формализуется система языка, сам же язык приобретает жизнь в процессе реализации системы. Проблема языка и мышления как раз и относится к реализации, а не к структуре языка. Именно поэтому разные направления структурализма в лингвистике стремятся обойтись без понятия мышления.

Вообще говоря, изолированное выделение какой-либо структуры мо­жет привести к универсализму. Когда границы предметных структур не оп­ределены, одна из них (например — языковая система) кажется домини­рующей, и тогда неизбежно возникает антиномия. Действительно, возмож­ны два вывода — как тот, что знаковая система определяет мышление, так и тот, что мышление определяет знаковую систему. Знаки конвен­циональны, а их система определяется лишь внутренними, формальными критериями. Поэтому языков может быть много и каждый из них будет «выбирать» в обозначаемом то, что в состоянии выразить данная знако­вая система. Это и значит, что язык определяет мышление. Но, с другой стороны, как только язык начинает применяться, на конвенциональность его знаков накладываются сильные ограничения: хотя знак и можно за­менить другим, но если такой знак уже создан, то именно потому, что он конвенционален, его лучше сохранить. Фактически оказывается, что зна­ки языка живут своей жизнью и сопротивляются произвольным заменам. Но самое существенное состоит в том, что язык, давая возможность выра­зить бесконечно много мыслимых содержаний, не может выполнять эту роль без интерпретаций. В то же время из природы отношения язык-содержание вытекает, что не может быть задано никакой содержательной интерпрета­ции бессодержательной знаковой системе языка. Это значит, что интер­претация привносится со стороны и что мышление определяет язык. В результате, таким образом, проблема о соотношении мышления и языка продолжает оставаться нерешенной.

«При решении обсуждаемой проблемы в течение всего, вообще говоря, плодотворного периода развития языкознания от логицизма и психоло­гизма до структурализма допускался один промах — по характеру про­блемы надо было от лингвистики перешагнуть в экстралингвистическую область, но это не было сделано. В одном случае были смешаны логика и грамматика, в другом — грамматика впитала в себя логику, в третьем — от языка отторгалось всякое содержание. Во всех случаях лингвистика оставалась в изоляции». ¹²

Та экстралингвистическая область, которую следовало привлечь при исследовании обсуждаемой проблемы,—это мышление, но не его логи­ческие формы, а самый процесс мышления, т. е. явление психологическое (так называемый психологизм в лингвистике не имел никакого отношения, к предмету психологической науки). Если же лингвистика и психология откажутся от исследования реального процесса мышления, они понесут весьма значительную потерю — выпадает сам говорящий человек, его речь. До недавнего времени говорящий человек был вне поля зрения, как психологии, так и лингвистики. Исследуя историю и современную систе­му данного национального языка, лингвистика ?