Реферат: Жанрово-стилистические особенности сказки и притчи в творчестве В.И. Даля

К 1830 году относятся первые литературные опыты В. И. Даля: в 21-м но­мере «Московского телеграфа» был напечатан его рассказ «Цыганка».

Сборник русских сказок.

Известность В. И. Далю как писателю принес сборник русских сказок. В целом этот сборник отличался демократизмом и яркой сатирической направ­ленностью против «власть имущих». Основными положительными героями сво­их сказок Даль избрал мужика, солдата или бездомного бедняка. Сказочник ориентировался на простых слушателей, на тех, кто поймет и сочувственно отнесется к его героям. Во вступлении к первой сказке «Об Иване Молодом Сержанте» он писал: «Кто сказку мою слушать собирается, тот пусть на рус­ские поговорки не прогневается, языка доморощенного не пугается; у меня сказочник в лаптях; по паркетам не шатывался, своды расписные, речи затей­ливые только по сказкам одним и знает». А кому не нравятся эти сказки, «тот садись за грамоты французские, переплеты сафьяновые, листы золото­обрезные, читай бредни высокоумные!»

Одной из основных задач издания сказок Даль считал пропаганду рус­ского народного языка. «Не сказки сами по себе были ему (сказочнику.— Л. К) важны, а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода,— и сказка служила предлогом». Народный колорит сказок был усилен Далем множеством посло­виц, поговорок, метких образных словечек, введенных в текст сказок.

В сказке «Об Иване Молодом Сержанте» Даль явно симпатизирует герою ее, простому солдату, преодолевшему все преграды, расставленные ему злыми и завистливыми царедворцами, которых сказочник насмешливо называет «фельдмаршалом Кашиным», «генералом Дюжиным», «губернатором графом Чихирь Пяташная Голова». Ирония направлена и по адресу неблагодарного царя Додона, поверившего в клеветнические измышления своих коварных и наглых прислужников. В награду за подлые дела царь жалует своим минист­рам «по кресту на петлицу, по звезде на пуговицу, по банту за спину». Нари­совав образ смелого, выносливого и смекалистого сержанта, В. И. Даль не без сожаления, хотя и с долей мягкого юмора, отмечает, что одно у его героя плохо — с детства он привык произносить слово «виноват». Выдержал Иван самые трудные испытания, не спал трое суток, но когда заснул и его неожи­данно окрикнули; «Спишь, Иван?» —он второпях ответил: «Виноват». «Вот что нашего брата на русской земле и губит,— заключает сказочник,— вот за что нашего брата и бьют, да видно еще мало...»

В сказке «О похождениях черта-послушника, Сидора Поликарповича весьма недвусмысленно делается намек на непосильные тяготы царской военной службы, которой даже черт не выдерживает. Эта сказка была истолкована III отделением как антицерковная, подтачивающая устои христианской морали. Упрекали Даля и за то, что он черта наградил христианским именем.

Сатирический характер сказок и сочувственное изображение в них героев нз простого народа обратили на себя внимание передовых слоев общества. «Русские сказки. Пяток первый» были с восторгом встречены А. С. Пушкиным. Через год после, их выхода поэт послал В. И. Далю свой рукописный экземп­ляр «Сказки о рыбаке и рыбке» с надписью: «Твоя — от твоих! Сказочнику Ка­заку Луганскому — сказочник Александр Пушкин». Биограф В. И. Даля П. И. Мельников-Печерский указывал также, что Пушкин не только восхи­щался сказками Даля, но под влиянием их написал свою знаменитую сказку,

Однако сатира сказок насторожила правительственные круги и вызвала их прямое недовольство. Автор был заподозрен в неблагонадежности, по при­казу Николая I арестован, а сказки «Пяток первый» — запрещены. Только по личной просьбе В. А. Жуковского, бывшего тогда воспитателем царского на­следника, В. И. Даль был освобожден из-под ареста.

Сказки «Пятка, первого» не вошли и в издание сочинений 1846 года и были перепечатаны только в Собрании сочинений 1861 года.

«Пяток первый»

Даль, о сказке размышляя, называет ее «окрутником» — «переряженным»: «кто охоч и горазд, узнавай окрутника, кому не до него — проходи».

Говорят: «Не узнавай друга в три дня, узнай в три года». Чтобы «узнать» Далевы сказки, и трех дней не по­надобится.

Молодец Иван побивает царя Дадона, который «цар­ствовал, как медведь в лесу дубы гнет: гнет не парит, переломит не тужит!», и его «блюдолизов придворных» во главе с губернатором графом Чихирем, пяташной го­ловой (из Далева словаря узнаем толкование имен: Дадон — «неуклюжий, нескладный, несуразный человек»; Чихирь — «беспутный пьяница, шатун и дармоед»).

«Судью правдивого» Шемяку «за хитрые увертки и проделки» посадили на воеводство: «Ах ты, окаянный Шемяка Антонович! Судья и воевода и блюститель правды русской, типун тебе на язык! Лукавый сам не собе­рется рассудить беспристрастней и замысловатей твоего...» По милости Шемякиной «ныне на свете все так»: «Малый хлеб ест, а крестного знамения сотворити не знает, — а большой правою крестится, а левую в чужие карманы запускает!» Само название сказки «О Шемякиной суде» народу русскому за себя говорит.

Сказка «О похождениях черта-послушника Сидо­ра Поликарповича» тоже куда как ясна. Черт спустил­ся на землю, пошел в солдаты, «думал переиначить всю службу по-своему», да на первом же смотру «ему это отозвалось так круто и больно, что он... проклял жизнь и сбежал». Потом попал черт в матросы — «а не прино­ровишься никак к этой поведенции в морской заведенции: не дотянешь — бьют, перетянешь — бьют». Кончилось дело тем, что пристроился черт по письменной части, чи­новником, и зажил припеваючи — «места же своего по­кинуть не думает, а впился и въелся так, что его уже теперь не берет ни отвар, ни присыпка». Историю Сидора Поликарповича завершает Даль пословицей: «Вот вам сказка гладка; смекай, у кого есть догадка». Особой до­гадки, чтобы смекать, и не требуется.

Историк и переводчик Комовский сообщал поэту Язы­кову: «Даль издает свои сказки; цензура, говорят, очень милостиво обошлась с ними». Сказки не изданы еще, лишь цензуру благополучно проскочили, а те, кто читал их в рукописи, рады и удивлены: не надеялись, что лег­ко проскочат. «Славно!» — заканчивает свое сообщение Комовский. Позже он писал про сказки Далева «Первого пятка»: «Толкуют, будто им снова позволено будет явить­ся на белый свет в торжестве и славе; но мне это неве­роятно».

Невероятно, чтобы сказкам Даля разрешили уви­деть свет, — таково мнение доброжелательного современ­ника, а вот и не слишком доброжелательный — москов­ский почт-директор Булгаков — ворчит: «Здесь ходили по рукам какие-то басни или сказки Луганского... Я удив­ляюсь, что цензура допустила печатание».

Друзья Даля радовались, что в «Пяток первый» не попала сказка «Сила Калиныч, душа горемычная, или Русский солдат ни в аду, ни в раю» : «Хорошо, что не напечатана, как сначала предполагалось, сказка о Кали-ныче, который тузит и святых и грешных. Была б тогда возня еще и с попами. Эту сказку, позволенную также цензурою, Смирдин припасал для своего альманаха — теперь едва ли можно и думать о ней».

Не уверены, прав ли автор приведенных строк, гово­ря, будто цензура дозволила сказку о Силе Калиныче. Сказка эта, как явствует из письма Даля к Полевому, была написана еще в Дерпте, до отъезда на войну, и пе­редана автором Языкову для доставки в «Московский телеграф», но «некоторые выражения, без дурного наме­рения в сказке употребленные, не допустили тиснения оной». Даль пишет затем, что выражения эти «легко мож­но было бы переменить, если остальное... достойно сде­латься гласным». Да вот беда: остальное-то, хотя и в пе­ресказе самого Даля, — история о том, как солдат попал в рай и «бил праведных, отгоняя их по шеям». Вряд ли такое «остальное» могло соблазнить издателя «Москов­ского телеграфа»!..

Даль, наверно, смельчаком непреднамеренно оказался. Он сочинял многословные свои сказки (считая, что лишь перелагает народные), никак не собираясь придавать им «определенное направление». Но отзвуки подлинно народ­ных сказок слышатся в творениях Даля. Жизнь подбра­сывала ему впечатления, Даль укладывал их в свой «Пя­ток», не осторожничая, очевидно не полагая поначалу увидеть книгу напечатанной. Выбор тем и впечатлений, и не выбор даже, скорее т о, что впечатляло, равно как характер пересказа, — это со счета не сбросишь!

Профессор словесности и цензор Никитенко, кото­рый — как и сам Даль, конечно, — ничего «крамоль­ного» в сказках «Первого пятка» не находил («Просто милая русская болтовня о том, о сем»), объяснял: «От­ними у души возможность раскрываться перед сограж­данами, изливать перед ними свои мысли и чувства, —

это заставит ее погружаться в себя и питать там мысли суровые, мечту о лучшем порядке вещей. В смысле поли­тическом это опасно».

Нашлись «охочие и гораздые», заглянули под разма­леванную пословицами и прибаутками маску «окрутника», ряженого.

Директор канцелярий Третьего отделения статс-секре­тарь Мордвинов докладывал своему начальнику, шефу жандармов Бенкендорфу, находившемуся в Ревеле: «На­делала у нас шуму книжка, пропущенная цензурою, напе­чатанная и поступившая в продажу. Заглавие ее «Рус­ские сказки Казака Луганского». Книжка напечатана са­мым простым слогом, вполне приспособленным для низших классов, для купцов, солдат и прислуги. В ней содержатся насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата и проч. Я принял смелость поднести ее его величеству, который приказал арестовать сочинителя и взять его бумаги для рассмотрения».

Оставшиеся у книгопродавцев экземпляры «Русских сказок» были изъяты, «Пяток первый» в один день сде­лался редкостью.

Как тут не прославиться — всякому любопытно, что за книжка, ч т о за сочинитель... Это, конечно, не наве­ки слава, какую принес Далю «Толковый словарь», это сиюминутная, мимоходная известность — слава («Про Казака Луганского слыхали?»), и все-таки слава; о ней пословица: «Дал денежку, а славы на рубль».

В самом деле, едва «Пяток первый» русских сказок, «на грамоту гражданскую переложенных», появился на прилавках (вернее, с прилавков исчез), мир тотчас о Ка­заке Луганском заговорил. Не весь мир, конечно, не «бо­жий свет», но мир-«общество» (петербургский мир, мос­ковский), мир литературный. Не весь «божий свет», ко­нечно, но петербургский свет, даже высший, тот, о кото­ром Даль в словаре хорошо писал: свет — «род людской, мир, община, общество, люди вообще» и свет — «отбор­ное, высшее общество, суетное в обычаях». Даль сразу прославился; и, надо признать, общество отборное, суетное в обычаях — «свет» — немало тому поспособствовало.

«Нашли в сказках Луганского какой-то страшный умысел против верховной власти и т. д.», — записал в дневнике Никитенко. Сам Даль потом вспоминал: «Обиделись пяташные головы, обиделись и алтынные, оскор­бились и такие головы, которым цена была целая гривна без вычета». Вот она какова, денежка, обернувшаяся рублвой славою, — тоже недешева.

Даль в Третьем отделении под арестом, бумаги его взяты жандармами для рассмотрения, а книжку, «наде­лавшую шуму», перелистывает на предмет вынесения приговора не кто-нибудь — сам «его величество», госу­дарь император.