Реферат: Жизненный путь Зинаиды Николаевны Гиппиус
Оно обещает.
Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете…
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
(Песня.1889 г.)
Пока критики наперебой старались перещеголять друг друга в определении того, есть ли в поэзии «молодого, золотоволосого, чересчур худого ангела в розово - белом « (И. А. Бунин) хоть одно «живое слово» и что есть то, «Чего нет на свете»… ? - Зинаида Николаевна уже стремительно пыталась найти себя в другом, довольно трудном для нее жанре - в прозе: писала романы и повести для журнала « Мир божий.», - романы , о которых позже не могла совершенно ничего вспомнить, даже заглавия их, но за которые платили «недурной» гонорар, - печатала заметки, критические статьи, рецензии : зарабатывала деньги. Бюджет молодой, «неоперившейся семьи» был еще довольно скромен, хотя Дмитрий Сергеевич входил в состав редакции этого довольно популярного журнала.
Супруги давно и отчаянно планировали совершить хоть небольшое путешествие в Италию.
Пятницы Я. Полонского, среды А. Плещеева, литературные субботы в доме Мурузи были на время отставлены прочь, и Мережковские вскоре уже скромно, но - путешествовали, в спальном вагоне восточного экспресса, с восторгом и восхищением молодости по местам, связанным с Леонардо: Флоренция, Рим, Мантуя. Генуя..
Восхождение на гору Монто–Альбано, Зинаида Николаевна запомнила на всю жизнь: на белом склоне Белой горы, они с Дмитрием Сергеевичем нашли совершенно белую землянику с необыкновенным вкусом, а у подножия горы их ждала маленькая гостеприимная деревушка, в который родился великий Леонардо.
Встречались они в Италии и с А. Чеховым и А. Сувориным, бывшими проездом во Флоренции и Риме, и удивлялись их невообразимой спешке: скорее, скорее прочь от первозданной красоты, разлитой во всем, даже и в небе! Чувство восхищения Италией в пору ее самых счастливых, молодых лет, разлито в каждой строке мемуаров Гиппиус!
Для тех, кто внимателен к этим строкам разумеется! Но о стихах она в то время думала как то мало.. Наступало время не для них. Неслышно пока еще подкрадывалось, но она интуитивно чувствовала легкую поступь страшного «Века одиночеств» в вихре войн и крови.
Позже, в предисловии к переизданию сборника своих стихотворений 1889 – 1903 годов, она скажет довольно резко и неожиданно, но, в конечном счете, правдиво, остро чувствуя потребность в исповедальной, горькой искренности Творца перед читателем: «.. Мне жаль создавать нечто бесполезное и никому не нужное сейчас. Собрание, книга стихов в данное время - самая бесполезная, ненужная вещь.. Я не хочу этим сказать, что стихи не нужны. Напротив, я утверждаю, что стихи, нужны, даже необходимы, естественны и вечны. Было время, когда всем казались нужными целые книги стихов, когда они читались сплошь, всеми понимались и принимались. Время это – прошлое, не наше. Современному читателю не нужен сборник стихов!» И далее З. Н. Гиппиус обстоятельно поясняет свою точку зрения: « Естественная и необходимейшая потребность человеческой души всегда – молитва. Бог создал нас с этой потребностью. Каждый человек, осознает он это или нет, стремится к молитве. Поэзия вообще, стихосложение, в частности, словесная музыка – это лишь одна из форм, которую принимает в нашей Душе молитва. Поэзия, как определил ее Боратынский, - «есть полное ощущение данной минуты».
И вот, мы, современные стихописатели, покорные вечному закону человеческой природы, молимся - в стихах, как умеем, то неудачно, то удачно, но всегда берем минуту (таковы законы молитвы; виновны ли мы, что каждое «я», в наше время, теперь, сделалось особенным, одиноким, оторванным от другого «я», и потому, непонятным ему и ненужным? Нам, каждому, страстно нужна, понятна и дорога наша молитва, нужно наше стихотворение, отражение мгновений полноты нашего сердца..
Но другому, у которого есть свое, заветное – «другое», - непонятна и чужда моя молитва! Сознание одиночества еще более отрывает людей друг от друга, обособляет, заставляет замыкаться душу. Мы стыдимся своих молитв и, зная, что все равно не сольемся в них ни с кем, - говорим, слагаем их уже вполголоса, про себя, намеками, ясными лишь для себя..
Некоторые из нас, стыдясь и печалясь, совсем оставляют стихотворную молитву, облекая иной, сложной и туманной плотью свои божественные устремления, иные пишут строки, лишь когда совсем не могут не писать».. (З.Н. Гиппиус. Необходимое о стихах.)
К таким вот, «иным» Зинаида Николаевна относила саму себя. Она писала в статье к сборнику, завершившему десяток лет упорных поисков на стезе Поэзии: «Исчезли не таланты, не стих, исчезла возможность общения в молитве, возможность молитвенного порыва. Теперь у каждого из нас отдельный, осознанный или неосознанный, свой Бог, и потому так грустны, беспомощны и бездейственны наши одинокие, лишь нам и дорогие, молитвы.. Пока мы ни найдем общего Бога, или хоть не поймем, что стремимся все к нему – до тех пор наши молитвы – стихи, живые для каждого из нас, - будут непонятны и не нужны ни для кого.
Бог для Гиппиус это всегда – тайна. Потребность выразить главную в мире божественную тайну и рождает у нее совершенно особую манеру поэтического письма, манеру недоговоренности, иносказания, намека, умолчания. Манеру играть «певучие аккорды отвлеченности на немом пианино», - как назвал это И. Анненский. Он считал, совершенно искренне, что не один мужчина никогда не посмел бы одеть абстракции таким очарованием.» (И. Ф. Анненский. О современном лиризме. ) Но сама Зинаида Николаевна часто говорила , что для нее Бог является – Любовью. И она искала Любовь везде, во всех ее обликах и ипостасях: в общении с друзьями, в творчестве, в деятельной помощи мужу, который подбирал материалы для новой книги. Быть может, даже в своих странных, бесплотных, романах.
В сущности, проза Гиппиус отражает основной конфликт, который преломился из ее поэзии. Все герои ее рассказов болеют ее собственной мукой: все они корчатся в тисках современной обезбоженной жизни, силятся разжечь угасший пепел религиозного состояния и действа. Конечно внутренний разлад, раздвоенное состояние современной души всюду получает у Гиппиус одну и ту же развязку: торжество религиозной идеи, победа небесного над земным, души над телом. И , хотя литература, построенная на идее двоемирия существовала до Гиппиус, русская писательница, тонко и умело разрабатывая этот мотив, внесла в него много оригинального, придала ему новый интеллектуальный импульс.
З.Н. Гиппиус очень тяжело переживала события 1917 года и последовавшие после него события. Все в ком была душа, - и это без различия классов и положений, ходят, как мертвецы. Мы не возмущаемся, не страдаем, не негодуем, не ожидаем Мы ни к чему не привыкли, но ничему и не удивляемся. Мы знаем также, что кто сам не был в нашем круге – никогда не поймет нас. Встречаясь, мы смотрим друг на друга сонными глазами и мало говорим. Душа в той стадии голода (да и тело!), когда уже нет острого мученья, наступает период сонливости. Перешло.. Перекатилось Не все ли равно, отчего мы сделались такими? И оттого, что выболела, высохла душа, и оттого, что иссохло тело, исчез фосфор из организма, обескровлен мозг, исхрупли торчащие кости. От того и от другого – вместе. .. Жить здесь невозможно. Душа умирает
…Они покинули Россию в 1920 году, Пережив два погромных обыска, полную распродажу всех носильных вещей, расстрелы друзей, смерть знакомых от голода. Они переехали - легально, чудо! - польскую границу на ветхих, поломанных санях, и с самым скудным багажом, какой только можно было вообразить: пара чемоданов с износившимся бельем, рваным платьем и грудой рукописей и записных книжек на дне.
Вместо паспорта Дмитрий Сергеевич держал в руках одну из своих книг. Официально, он уезжал в Варшаву, истощенный и больной, вместе с женою, после того, как прочел в Минске цикл лекций о Древнем Египте. Мережковские ехали в другой, без революций, сытый и спокойный мир, ослабевшие и душою и телом от голода и боли потерь. Не только - друзей, любимых близких. Всего того, чем жили раньше. В голодной, обескровленной, сумасшедшей, бредовой России оставались две сестры Зинаиды Николаевны.: Наталья, талантливейший скульптор, (ум. в 1953 году) и художница Татьяна, (ум. в 1963 году) продававшая на улице то старое трепье, то немыслимые сплетнические, пустые газеты – листовки.
Бросая их в полной неизвестности (обе они пережили лагеря, ссылки, и потом снова – лагеря и поселения, в которых и канули беззвучно, в Лету.) Зинаида Николаевна не могла быть спокойна, но на ее тонких руках тогда почти уже угасал обессиленный Дмитрий Сергеевич. А этого она допустить не смела уже никоим образом! Интуитивно чувствуя беду, отказалась прозорливая Зинаида Николаевна ехать по приглашению «красной профессуры» в Крым, где уже вовсю тогда разгулялось Чека во главе с Бела Куном и Р. Землячкой. Палящему солнцу Крыма она предпочла неизвестную, полуголодную, но столь близкую к Польше Белоруссию. И выиграла последний и горький бой. Бой невозвращения. …
В Варшаве они долго смотрели голодными, неверящими глазами на витрины магазинов, в которых можно было, что-то купить! Мясо, молоко, вещи. В Берлине долго приходили в себя от пережитого.
В Париже их ждала серая от пыли, неуютная, от нежилого духа, с соломенною мебелью, но своя квартира, из которой их никто не мог выселить за самый главный признак буржуазности – обилие книг. Они принялись обустраивать свой, по-прежнему сложный, теперь уже - навсегда - эмигрантский, но вполне свободный, человеческий быт. Обзавелись знакомыми, которых пытались поддерживать всем, чем только умели и могли.
В квартире этой вскоре снова уютно засияла лампа под зеленым абажуром, снова послышались звуки горячих, «непримиримых» споров между супругами, которых опасались непосвященные, и за которыми с улыбкою наблюдали давние друзья. Вновь закипела литературная работа, вновь Зинаида Николаевна вела по ночам свои обширные дневники, переписку с читателями и издателями Дмитрия Сергеевича, которую он всегда препоручал ей, ибо находил, что она более него обладает пленительным талантом общения с людьми. Она подходила ко всему скрупулезно и педантично, письма непременно сортировала по срочности, ни одно не оставалось не отвеченным. Каждый день выходила с визитами, заботилась об обедах и вечерних чаях, на которых могло быть сразу более двадцати человек. И тогда у нее уставала рука разливать чай, хоть ей и помогали неизменные приятели - литературные секретари, такие, например, как Дмитрий Философов или Владимир Злобин. Их, да и многих других, непременно и со слащаво – лукавой усмешкой обыватели и посетители парижского салона тут же записывали в любовники Зинаиды Николаевны.
Конечно, была Зинаида Николаевна когда - то мучительно влюблена в барственного красавца - эстета Д. В. Философова, - об этом говорят ее письма к нему, ее странные, какие то полуматеринские, нежные, пространно отвлеченные записи в дневниках 23- го года, вот только никак не мог ей странный «чаровник - умник Митенька» ответить взаимностью – с юности не интересовался дамами!
Позже, в дневниках и письмах к друзьям, резких и обнаженных душевно, как всегда, она сама признавалась, что любит истинно, во всей глубине этого чувства только одного Дмитрия Сергеевича, мужа, и никого другого любить не может! Каковы были грани этой «золотой», полувековой любви, пусть судит Бог, хотя одно лишь косвенное свидетельство (из случайного разговора) того, что они с Дмитрием Сергеевичем ни единой ночи за все годы супружества ни провели не вместе (Ирина Одоевцева. На берегах Сены.) говорит о многом, не правда ли? Не будем рисовать идеального портрета, но читая воспоминания, отрывки из писем Зинаиды Николаевны, ее дневники, внезапно в какой то момент становится понятно, что при всей своей безмерной потребности, жажде любви, она была безмерно одинока, ибо страстно стремящаяся к полному, абсолютному постижению Душ любимых ею людей, не раз обжигалась о холод их сердец, а, быть может, и наоборот - о презрительный огонь. О стекло непонимания.
Модные сейчас литераторы – мемуаристы, составители разных «Исторических антологий на тысячу знаменитых имен» говорят с презрительною усмешкою, что она влюблялась более в женщин, чем в мужчин. Это совсем уж смешно. Она весьма презрительно и резко говорила о пороке «голубизны - розовости» – в своих мемуарах, особенно посетив Италию, где эти пороки просто роскошно цвели тогда! Но не менее резко Гиппиус всегда отзывалась и о женщинах, с которыми ей весьма часто было неинтересно и скучно.