Сочинение: Философские истоки и основы мировосприятия И. Бродского

сколько о браке узнать невеста

может – не о любви: о браке…

… смерть – это брак, это свадьба в черном,

это не те узы, что год от года

только прочнее, раз нет развода.

«Памяти Т.Б.»

Мотив смертности и бренности бытия отразился и на форме самого лирического героя – это безымянный человек, он фрагментарен и анонимен, в описании этот эффект достигается определенной системой снижений: «человек в плаще», «человек на веранде, с обмотанным полотенцем горлом»; «человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе»; «сидящего на веранде человека в коричневом»; «человек в костюме, побитом молью»; человек, которому больше не в чем и – главное – некому признаваться»; «человек отличается только степенью отчаяния от самого себя».

Многие описания построены на устойчивом слиянии безвидности, анонимности и конкретной прозаической детали, иногда нарочито грубой: «Человек – только автор сжатого кулака»; «Прохожий с мятым лицом»; «Все равно на какую букву себя послать, человека всегда настигает его же храп».

При создании лирического субъекта Бродский пользуется двумя полюсами – «новый Данте» и безымянный человек, который, хлебнув «изгнаннической каши», «выживает как фиш на песке», между которыми располагается огромное количество тропов, парафраз и сравнений, замещающих лирический субъект.

Духота. Даже тень на стене, уж на что слаба

повторяет движение руки, утирающей пот со лба.

запах старого тела острей, чем его очертанья.

Трезвость

Мысль снижается. Мозг в суповой кости тает.

И некому навести

Взгляда на резкость.

Здесь анонимность достигается фрагментарностью изображения лирического героя, а именно: синекдохой, метонимией: рука, лоб, тело, мысль, мозг. Как в анатомическом театре от тела отделены, отвержены, отчуждены мышцы, жилы, гортань, сердце, мозг, глаза: «униженный разлукой мозг»; глаз, засоренный горизонтом, плачет»; «одичавшее сердце бьется еще за два»; «Вдали рука на подоконнике деревенеет. Дубовый лоск покрывает костяшки суставов. Мозг бьется, как льдинка о край стакана».

Когда идет речь о лирическом герое, всегда ставится вопрос об отношении автора к герою. «Не всегда легко решить, где кончается писатель и начинается автор, где кончается автор и начинается один персонаж, где кончается один персонаж и начинается другой» [ ]. Но известно, что «творец всегда изображается в творении и часто против своей воли». Таким образом, можно предположить, что описание Бродским лирического субъекта – своеобразный поэтический автопортрет.

Рассматривать себя других имеешь право,

Лишь хорошенько рассмотрев себя.

Создание Бродским автопортрета подчинено важному для него эстетическому принципу отстранения, который есть «не просто еще одна граница, а выход за пределы границы» [ ].

Что, в сущности, и есть автопортрет.

Шаг в сторону от собственного тела.

Итак, автопортрет:

Способность не страшиться процедуры

небытия – как формы своего

отсутствия, списав его с натуры.

Принцип отстраняющей дистанции в описании автопортрета преломляется новым углом зрения, новым взглядом – «с точки зрения времени», что например, помогает Бродскому надеть маски некоторых мифических и исторических личностей: «современный Орфей», «безвестный Гефест», Тезей, Эней, Одиссей, «новый Гоголь», «Новый Дант».

Мастер контрастов и парадоксов, Бродский примеряет к себе не только тунику Орфея и мантию Данта, но и «костюм шута: «я – один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы», «я, певец дребедени, лишних мыслей, ломанных линий». Это уже не «слепок с горестного дара», а автопортрет, нарисованный в «ироническом ключе», далеко не лестный и выход за пределы поэтической традиции: «Я пасынок державы дикой с разбитой мордой»; «усталый раб – из той породы, что зрим все чаще»; «отщепенец, стервец, вне закона». Детали внешней характеристики автопортрета банальны, уничижительны, антиромантичны: