Сочинение: Философские проблемы в лирике М.Ю. Лермонтова

Где б ни был этот мир святой,

Двух жизней сердцем ты достойна!

А мне довольно и одной", -

читаем мы в одном из ранних стихотворений.

Стихотворение "Молитва", обращённое к "всесильному ", по существу таит в себе противоположный названию смысл. С исступлённым чувством утверждается здесь право быть преданным запретным религией порывам: "любить мрак земли могильной с её страстями ", "бродить в заблуждении уму ", отдаться "лаве вдохновения ", "диким волнениям ", "звукам грешных песен ". На "тесный " (!) "путь спасения " вступить можно, лишь преодолев себя: если "всесильный " "угасит сей чудный пламень ", "всесожигающий костёр ", преобразит "сердце в камень ". Здесь явно противопоставляются путь скучного спасения и жажда жизни.

Во многих стихотворениях Лермонтова ценностный мир в значительной степени организован вокруг остро прочувствованной библейской символики с её антитезами райского сада и адской бездны, блаженства и проклятия, невинности и грехопадения, но за ними стоит жизненно-поэтическое мышление поэта, его мировоззрение. Таково раннее стихотворения "Бой". В нём изображена фантастическая картина боя враждующих "сынов небес ". Поэт опирается на метафорическое изображение пейзажа с грозой, на канонические формы образности ("черный плащ ", "рыцари "), но возводит их на новый уровень, облекая ассоциациями и создавая на их основе целостную картину столкновения Добра и Зла.

Очень, очень трудно понять такого непонятного, противоречивого поэта, как Лермонтов. Трудно определить, какой именно смысл вкладывал он в то или иное свое произведение. Вот поэтому и воспринимают читатели неоднозначно одни и те же строчки из поэтического наследия М. Ю. Лермонтова.

Показательно стихотворение "Пророк" (1841г.) - одна из вершин лермонтовской лирики, стилистически как бы изъятое из круга библейских ассоциаций. Соединение достаточно легкомысленного содержания с библейской образностью придает ему дополнительный оттенок озорства. Каждая фраза стихотворения опирается прямо или косвенно на библейское сказание и одновременно имеет острый злободневный смысл, поэтически точна, конкретна и вместе с тем символически многозначна. Т. Жирмунская в своей статье "Библия и русская поэзия" пишет: "от победоносного глашатая Бога, носителя высшей истины, не осталось и следа. Лишь мирная, не знающая людских пороков природа внемлет лермонтовскому пророку. А венец творения - человек знать не хочет никакого пророка. "Шумный град" встречает его насмешками "самолюбивой" пошлости, неспособной понять высокого, аскетического инакомыслия ".

Этот вывод хорошо согласуется с оценкой Архипова, данной в книге "М. Ю. Лермонтов. Поэзия познания и действия" : "При всех видимых или кажущихся противоречиях и отступлениях у Лермонтова была стройная атеистическая философия, нашедшая в лирике и поэмах богоборческую формулу выражения. В русской поэзии всегда велись ожесточенные схватки с Богом (Полежаева, Есенина, Маяковского). И едва ли будет ошибкой сказать, что поэзия богоборчества имела в виду не столько царя небесного, сколько земного".

Итак, библейское решение проблем бытия не привлекало поэта. Божественные силы в лирике Лермонтова выступают не как вершители судеб, а скорее как красивые аллегории, позволяющие ярче осветить отношение Добра и Зла, Любви и Ненависти, определить своё отношение к жизни.

В чём же он видел он истинный смысл жизни, к чему стремился?

Смысл жизни

"Я сын страданья..."

В молодости Лермонтов чаще говорил в своих произведениях о муках, об огорчениях, доставляемых жизнью, нежели об ее радостях. Жизнь не очень-то жаловала поэта, судьбу его нельзя назвать счастливой в житейском смысле этого слова. Ведь прожил Лермонтов всего лишь двадцать шесть лет. Это слишком малый срок, чтобы в мучениях и размышлениях найти свой смысл жизни.

В ранней лирике Лермонтова исходным остаётся переживание печального одиночества: "Брожу один, как отчуждённый ". Уже в первых стихотворениях проявляется настроение отрицания. Уныние вызвано отсутствием страны,

"где дружба дружбы не обманет,

любовь любви не изменит ".

Однако очень скоро откровенные признания лирического героя о себе сменяются страстным монологом, направленным против "здешнего света ", равнодушного к "глубоким познаниям ", славе, таланту, "пылкой любви свободы ". В произведении, названном "Монолог", речь уже о многих: субъективное "я" сменяется расширительным "мы":

"Средь бурь пустых томится юность наша,

И быстро злобы яд её мрачит,

И нам горька остылой жизни чаша;

И уж ничто души не веселит ".

Так складывался образ разочарованного поколения, отравленного пустым светом. Образ "жизни чаши " типичен для ранней лирики Лермонтова и достигает кульминации в стихотворении "Чаша жизни":

"Мы пьем из чаши бытия

С закрытыми очами,

Златые омочив края

Своими же слезами,

Когда же перед смертью с глаз

Завязка упадет,

И все, что обольщало нас,